2011 год, мне тринадцать лет

У Сейджа в гостях девушка. Они вдвоем заперлись в его комнате. Я забралась в соседнюю и сидела тихо, как мышь. Приложила к стенке стакан, прижалась ухом к донышку и слушала. Они говорили о чем-то, хихикали, слушали музыку и листали учебники. Оба готовились к поступлению в университет. Сейдж решил изучать право, а она — что-то там еще. Ее звали Тэйла. У нее были кудрявые волосы и пронзительный смех. Казалось, будто дикая птица кричит.

Я бы с удовольствием свернула этой птице голову.

Сейдж вырос так, что стал больше папы. Ему уже восемнадцать, а на вид все двадцать пять: огромный детина, которому я едва достаю до плеча. Голос у него громкий и низкий, на лице растет щетина, а руки такие сильные, что он смог бы переломить, как спичку, свою клюшку для хёрлинга. Если бы клюшка его чем-то разозлила...

Мама сказала мне, что я тоже почти совсем взрослая, что я меняюсь, расту. Мои волосы стали длинные-длинные. Мелисса часто заплетает их в косы. В моей груди набухли какие-то шарики — ужасно болючие. Я думала, что это рак, но мама сказала, что это грудь растет. И еще пару месяцев назад у меня началась менструация. Господи, хорошо, что мне заранее объяснили, что это, иначе тем утром я бы перебудила весь дом воплями «я умираю!»

В общем, я уже не ребенок. Но мое детское обожание и щенячья верность Сейджу почему-то никуда не ушли. Я по-прежнему хотела, чтобы он не встречался с девчонками. Чтобы не заглядывался на них. Чтобы принадлежал только мне, играл только со мной, любил только меня...

Звуки в его комнате затихли, и от этой тишины у меня все внутренности сжались в ком. Я приросла ухом к стене и наконец разобрала слова:

— Сейдж, а вдруг кто-то войдет?

— Двери заперты... Все уехали играть в гольф... Никого нет...

Шепоток. Шелест. Движение.

— Тебе нравится? — проворковала Тэйла.

— Я с ума по тебе схожу... Ты такая красивая... Тэйла... Ты самое прекрасное...

Мне в ухо влетел звук глубоких поцелуев, осторожное поскрипывание кровати. Я закрыла глаза и сжала кулаки. В общих чертах я представляла, что там происходит: родители покупали мне книги обо всем на свете, включая «это». Конечно, они были написаны простым языком для подростков и подробности не описывались, но и прочитанного мне было достаточно: «Сначала мужчина и женщина уединяются в каком-то месте, раздеваются и ласкают друг друга, произнося приятные слова. В такой момент у мужчины происходит эрекция, а у женщины увлажняется влагалище. Мужчина вводит пенис во влагалище женщины, что сопровождается приятными ощущениями для обоих...»

Звучало все это, конечно, серьезно, но я не представляла, как можно получать удовольствие, когда в тебя что-то вводят. Можно потерпеть, когда тебе вводят катетеры, иглы, ректальные свечи, зонды, суют в уши ватные палочки, засовывают в рот градусник или отсасывающий слюну шланг на приеме у стоматолога... Приятного мало, так? А когда в тебя вводят не инструмент, а часть чужого тела — это как вообще? Кому это может нравиться? Неужели многим, если об этом даже книги пишут?

Меня передернуло от отвращения.

Я ушла вниз, в гостиную, громко топая ногами, врубила телек, выкрутила громкость на максимум и начала танцевать под Леди Гагу и ее «Bad Romance».

Так-то! Мужчина не сможет вводить пенис женщине во влагалище под все эти безумные звуки, громыхающие на весь дом. Только это мне и нужно!

  — Рам-ма! Рам-ма-ма-а! Га-га-у-ля-ля! Хочу плохой роман!

А вот и Сейдж. В одних штанах спустился вниз: волосы всклокочены, губы порозовели, соски съежились в два сердитых бугорка. Тэйла спустилась следом — щеки алые и футболка шиворот-навыворот.

И пока она шнуровала свои беленькие «адидасы», Сейдж хмуро поглядывал в мою сторону.

— Хочу тебя уродливого! Хочу тебя больного! Хочу тебя всего, пока это бесплатно! — начала петь я и прыгать чокнутой лошадью по комнате.

Сейдж вышел с Тэйлой на улицу, смачно грохнув дверью.

— Хочу твоей любви! Хочу твоей мести! Давай вместе напишем этот порочный роман!

Вернулся. У-у-у, неужто мы разозлились?

— Хочу твои психи и твою вертикаль! Хочу видеть тебя в зеркале заднего вида! Малыш, какой же ты чумовой!

— Долорес, что ты творишь?! — Сейдж выхватил у меня пульт, в который я артистично орала, как в микрофон, и выключил телек.

— J'adore l'amour! Et je veux ton revenge! J'adore l'amour! [4] Не хочу быть друзьями! — продолжала петь я, уже без музыки.

И тогда Сейдж схватил меня за руку и больно сжал запястье.

— ЛОРИ!

Я резко остановилась, и рваная челка косо упала мне на глаза.

— Что ты здесь устроила?! — заорал Сейдж. Он был взбешен, на волосок от ярости.

— Я знаю, чем ты занимался там с ней.

— И чем же?!

— Засовывал свой пенис ей во влагалище! — сказала я с отвращением.

Сейдж пару секунд смотрел на меня в полном замешательстве, потом застонал, закатил глаза и запустил пальцы в волосы.

— И это гадко! — закричала я ему в лицо. — Помнишь тот день, когда ты написал на ежика в саду за сараем? Так вот — это еще хуже, чем писать на ежика!

— Долорес, — Сейдж тяжко вздохнул и упал в кресло, закинув ногу на ногу, — совсем как отец. Повязать галстук и надеть очки — и будет почти он. — Мне стыдно за того ежика, сколько раз повторять? Пожалуйста, давай об этом забудем. Что касается всего остального: ты не можешь называть гадким то, о чем не имеешь ни малейшего представления.

— Мне уже противно тебя слушать!

— Что ты вообще знаешь о сексе?

— Все, что надо! Я прочитала книгу «Детям про «Это», и «Энциклопедию для подростков», и «Ваша девочка взрослеет», и еще нашла у родителей одну книгу... «для взрослых». Там какая-то акробатика цирковая, только блевотная.

— А теперь забудь все то, что там написано, — сказал мне Сейдж. — Секс — это не акробатика. Не анатомия и не физиология. И неважно, кто, что и куда сует. Неважно. Самое главное не увидишь глазами, этого нет на картинках.

— Что, еще и кино про это бывает? — вытаращилась я.

— Бывает, но речь не о том. Самое главное происходит в голове: твои мысли все улетучиваются. Ты не можешь думать ни о чем — только о человеке, который рядом. И о том, что с ним можно сделать... В хорошем смысле слова. И с его согласия, конечно. Время исчезает, пространство исчезает. И внутри у тебя такой ураган, что кажется: еще чуть-чуть — и голову снесет... И для всего этого достаточно просто поцелуя. Или даже прикосновения руки. Все. Вот это секс. А то, что ты в тех книжках читала — это все... ерунда.

Я замерла посреди комнаты, загипнотизированная голосом Сейджа и тем, как серьезно он все объяснял. И мне так понравилось то, что он сказал, что весь мой гнев, и стыд, и отвращение вдруг куда-то исчезли. А что, если он единственный, кто прав?

«А ведь мне не суждено испытать то, о чем он говорит», — подумала я. Я никогда раньше не задумывалась об этом, но сейчас вдруг осознала: все то, что происходит с Сейджем, о чем пишут в книгах, все это запретное, и странное, и тайное, что случается между людьми, когда они остаются наедине, — все это никогда со мной не произойдет.

Никогда.

Я села в другое кресло, обняла свои колени и опустила на них лоб.

— Все это пройдет мимо меня, так?

Сейдж молчал. Тут ему нечего было сказать. Все было понятно без слов.

— Тогда зачем они покупают мне все эти книги?!

— Ты должна быть образованным человеком. Должна все знать и понимать. Никто из нас не полетит в космос, но почему бы не прочитать о космосе в книгах? — философски рассудил Сейдж.

— И как там на Марсе, господин астронавт? — фыркнула я.

— Жарко, — улыбнулся он. Его щеки слегка покраснели, глаза засияли. Он был очень красив в разгаре своей маленькой болезни по имени Тэйла.

— Смотри не сгори, Сейдж. Ожоги — это больно.

Я вскочила на ноги, убежала в свою комнату, свернулась калачиком под одеялом и беззвучно заплакала.

Я наконец начала осознавать, что за шутку сыграл со мной Господь. Что зрение, слух и обоняние — это величайшие сокровища, но я бы точно променяла какое-то из них на чудо прикосновения. Попрощалась бы с благоуханием цветов и ароматом свежеприготовленной пищи, но зато смогла бы жить среди других людей. Не смогла видеть, но зато могла бы целовать. Променяла бы все звуки на тепло чужой кожи под пальцами.

__________________________
[4] Хочу твоей любви. И хочу твоей мести (фр.)