Ты уже имеешь в себе прекрасное, и голову дурить незачем.

— Может, сходим куда-нибудь на следующей неделе? В пятницу.

— Можно.

Тим надеялся первым позвать Василису встретиться, но она, как всегда, оказалась быстрее.

Она появилась в метро, исчезла, застряла в сознании, а сама — бежала дальше и дальше. Вертелась под веками, на бумаге, на языке. Муза не подозревала о своем художнике где-то там. И стирала бы подошвой столешницу барной стойки еще целую вечность, пока не догонят.

Тим успел поймать Василису до того, как ее растаскали по кусочкам. Или она сама отрезала от себя кусочек-другой и бросала нарочно, со скуки или спонтанно? Или то разносил ветер? Бестужева открещивалась от этих мыслей. Признаешь, на сколько частей дробишься, — взрыв.

— Доброй ночи. — Смятый поцелуй в щеку, хочется схватить запястье, исправить промах, но надо же непонятно для кого продолжать игру в приличия. — Напиши мне, когда доедешь до общаги!

Волнуется или просто так?

— Обязательно!

Спиной шагается вдвойне тяжело, когда провожаешь взглядом чужой затылок.

Тим выпустил из легких дым и запрокинул голову к небу — ночь сегодня ясная, Альнитак и какие-то два светила возле крепили Ориона на то же место, куда указывал звездовед. Пар завтра нет, впереди целая ночь и приключение с поиском нужного маршрута. В плейлисте завалялись непрослушанные новые альбомы любимых групп. Отцу выплатили премию, на карту прилетела трешка со словами: «Купи что-нибудь вкусное».

Тепла за курткой хватит сполна, чтобы дожить до утра и хоть ногами дойти домой — так верилось. Колени зудели желанием запрыгнуть на самый верх. Надо всего лишь оттолкнуться от одной из этих машин и поймать луну за край, а там и до пояса недалеко. Можно спросить у самих звезд, как же их зовут — не пошлют ведь.

В Москву влюбляешься и за девять градусов в октябре. В Перми привычные заморозки ударяли порой и настолько рано, та же суровая девятка рубила простудой на раз.

Но люди в Перми точно не рубили, как в Москве, — по крайней мере, за восемнадцать лет никто убойный не попался.

— Ты че так поздно?

— А ты спишь? — голос Марка звучал так, словно он едва проснулся. На том конце провода подвывал ветер и шумели затяжки — значит, курит Марк на балконе. — Ты где?

Двухполосная дорога, потухшие через одного фонари, темно, дом Василисы за квартал остался.

— В районе Славянского бульвара.

— Нормально тебя занесло.

— Провожал... а, я тебе не рассказывал.

Тима часто удивляло, как мир внутри отделен ото всех непреодолимым барьером. Ты можешь пытаться говорить о том, что случилось, но никогда не передашь это так ярко, как оно кружится в твоей черепной коробке. Разве Марку объяснишь, что за ночь течет в венах и кто переливает сейчас кровь? Ни единая линия не приблизит к ее чертам. Это надо видеть самому. Взять за руку, посмотреть в глаза и услышать. Но Карельский — не Маралин, и наоборот.

— Тебя на парах не было.

— В клубе был. Знаешь, кого там встретил?

— Дракончика?

Фантазия замельтешила фотками косплеерш, снимала образы и накладывала их на Василису.

— Кого?

— Ну, дракончика. Не воду же пил.

Вот. Даже понятие обыкновенного «дракончика» разнится.

— Не-е, но выпил много. Помнишь девочку с каре?

— Она ожила и сбежала из альбома?

А похоже на то. Тиму до сих пор не верилось, как это ему повезло встретить совершенно случайно незнакомку из метро. И кто знает, сколько мы вот так пересекаемся с людьми, на кого не обратили внимание? Может, с кем-то судьба сводит нас постоянно, а мы того не замечаем? А надо ли?

Может, на самом деле было бы лучше, если бы Тимофей Карельский не обратил внимания на Василису Бестужеву в метро первого сентября, а потом и спустя месяц в клубе? Но разве можно закрыть глаза и не видеть ее? Нет, это точно кто-то начертил. А теперь сидит (там, наверху, наверное), потирает ладони и греет попкорн в микроволновке.

— Типа того.

— Уверен, что это она?

— Я не забыл ее.

— И какая она?

Красивая. От нее вкусно пахнет. Научилась «р» выговаривать ради концерта на годовщину со дня рождения Есенина. Не люблю Есенина, но, блин, она за две недели выучилась, прикинь? Поет красиво. Работает официанткой. Сегодня ее обсчитали с двумя столами и пришлось отдать шесть сотен из конверта с чаевыми — чай у них держат на баре возле кассы. У всех офиков коробочки, а у нее — конверт. Сохранился с прошлого филиала, откуда ее перевели на Арбат. Конверт на прощание расписали, оставили крайне важное наказание — «Береги шахту смолоду», что бы это ни значило. А сам он — бумажка с меню сложенная, по бокам пробитая степлером, но очень дорогая для нее. Мне кажется, это мило.

Она развела меня на башню при встрече — это гора из шотов и коктейлей за полторы штуки. Но было весело. Попробовала поцеловать, а я увернулся. При встрече она сразу сказала, что не любит знакомиться. И я нес какую-то херню, лишь бы зацепить ее. Но ведь получилось? Мне кажется, у нас с ней что-то будет. Она торопится, я пытаюсь притормозить. Не хочу, чтобы она жалела. Ну, знаешь, так ведь обычно не делается, что сразу в постель и все такое, даже если понятно, что вы оба этого хотите. Может, я дурак, но мне никогда не нравилось делать это без чувств. В смысле, когда делаешь это просто на животных инстинктах, — о, как закрутил в час ночи.

Я так спал с одной девчонкой летом, мы с ней вместе учились, она по мне сохла, но я всегда отшивал, игнорил. На прощание позависали. Было скучно. И еще скучнее с ней, хотя я не могу сказать, что это было плохо. Просто как-то тоскливо становилось, когда я смотрел на ее лицо и видел ее глаза. Такие глаза бывают, только когда тебя любят. Юля так же смотрела — моя первая и единственная девушка. О ней я тебе тоже не рассказывал.

У Василисы глаза другие. Но мы встретились прошлой ночью. Не хочу ничего испортить. Мне кажется, она особенная.

— Такая... — Карельский растерялся в попытках найти подходящее слово.

— Ну ясно, — рассмеялся Марк. — Приятно было познакомиться, Тим.

— А?

— Да так. Я тебе че позвонил-то, — Марк прервался на затяжку и помедлил. — Голова трещала в то утро. Ты звиняй, не поговорили нормально, — хрип провалился ниже, следом щелкнула зажигалка.

— Да не, все норм. — Тим запрыгнул в маршрутку, приложил социалку к терминалу и провалился в кресло возле окна. Неважно, куда доедет. Вроде до метро подбросит, а оттуда должны ходить ночные маршруты.

— Не норм. Из этого надо сделать свои выводы. Думай, пока память свежая, про все это. В общем, те вещи, про которые ты сказал, это очень важная штука. Просечешь — начнешь видеть больше.

Это очень важная штука для Марка Маралина.

— Лан, подумаю, — зевнул Тим и прислонился к стеклу. Наверное, что-то действительно весомое было во всем том бреду. Или не было. — Но я бы еще попробовал. С одного раза не очень понял. Не прошарил, что ли. Погоди. — Карельский распутал наушники и надел их. — Все, говори.

А сколько нужно?

— Так всегда сначала, — спокойный и до ужаса усталый голос Марка здорово убаюкивал, глаза сами собой закрывались. — Ты видишь впервые, как все оживает, дышит, сходишь с ума от слияния органов чувств. Все это сильно отвлекает от самой дороги, понимаешь? Но без этого никак. Со временем учишься врубаться в происходящее.

— У меня такое странное чувство... будто я не могу назвать все это, но понимаю. Когда соберемся?

— Я бы две недели подождал. Перевари. Спешить не надо. И лучше много не пей и не тусуйся, это сбивает.

— Эй, Тим! В магаз пойдешь? В настолку сегодня рубимся.

— Там «Охота» за тридцатку, прикинь?

— Жил бы ты в общаге! Там не пить нереально.

— Да, как же так получается, — Марк налил себе четвертый за два часа бокал вина, покачал его в руке и большими глотками осушил.

— А ты там тоже квасишь, поди?

— Не, я себе какао сварил. Зефирок накидал. Ну, я пошел. Думай.

— Дракончика не встреть.

Маралин хотел сказать что-то еще, но палец соскользнул и сам сделал за него выбор — просто сбросить. Перезванивать Марк не решился, да и, вроде, попрощались.

Клубы, девчонка — все это захламляет голову, которой нужнее всего сейчас покой после пережитого. Марк ненавидел, когда с его подарком обращались так небрежно, но ведь не залезешь к человеку в мысли, не перекроишь. Остается наблюдать сложа руки, куда его неосторожность заведет.

В дальней комнате играл Мак Демарко. Самая заезженная песня, самая любимая. Что-то про одиночество. Марк держался после трех литров пива так хорошо потому, что пил как минимум раз в неделю и по-крупному, даже если компания не находилась. И сейчас бутылка белого полусухого быстро убывала, а Марк так и не разучился разговаривать.

Электронное пианино за шторами в гостиной пылилось ровно от часа, когда подходила нужная кондиция после пятого бокала, и до следующего такого же. Марк про себя смеялся, как это Тим ничего не нашел. Плотные золотистые занавески тщательно скрывали инструмент.

Свидетельство об окончании музыкальной школы — очередная ненужная вещь в этой квартире, напоминающая о тупой боли от наказаний за фальшь и невыразительность.

Марк любил выдвигать подставку с фоно в центр и представлять скромную сцену — прямо как в баре, куда летом звали. На тех сессиях не разгуляешься, дают четыре аккорда, и бегай, как хочешь. А публика и не знает, ей все звучит красиво — и попсовый хит, и под Бетховена они состроят такое всепонимающее выраженье.

Иногда выбор падал на малоизвестные произведения, иногда тянуло на громкую классику. За прошедший месяц что-то совсем не игралось. Марку очень нравилась мелодия из фильма, где герои слишком долго шли к осознанию того, что должны быть вместе.

Несколько тактов поддавались с легкостью, но где-то в конце страницы (то была одна из шести) пальцы сбивались и переставали слушаться. Глаза изучали словно впервые разливы пассажей внизу и гордые октавы сверху. Ритмическая картина повторялась, никаких резких переходов, музыка шла по аналогии с предыдущими фразами, но тело все равно не понимало написанное.

Марк пробовал многократно проговаривать такты. Медленно, быстрее, смотря в ноты и не глядя. Когда же пытался соединить разученную до момента преткновения часть со следующей — все рушилось вновь. Может, стоило просто не пить, но тогда касаться клавиш хотелось меньше всего.

После встречи с Тимом одиночество ощущалось не так остро в целом, но если накатывало, то с удвоенной силой. Марк часто забывал, что Тим — живой человек со своей жизнью и не только с ним он должен разделять время. И проблемы это далеко не чужие, если ты чего-то там уразумел, какого близкого по духу друга себе завел. Во всяком случае, с каждой раскрытой страницей он до сих пор казался лишь роднее.

Марк вернулся в свою комнату, поставил песню на репит и сел за стол. Рядом с ноутбуком лежала аккуратная стопка набросков — автор напрочь забыл о них, но не покорный зритель.

И почему нас порой посещают стоящие идеи именно в моменты нетрезвости?

Бумаги вереницей отправлялись в сканер, качественные копии оцифрованных работ вскоре наполнили созданную минуту назад виртуальную папку. На известном ресурсе для публикации произведений изобразительного искусства появился новый пользователь и залил для начала три творения, накидал побольше ходовых тегов. Продуманные алгоритмы обеспечивали масштабные показы каждому и особенно усердно продвигали свежак.

Марк взял еще один бокал, закурил в комнате, как делал редко, откинулся на спинку стула и стал наблюдать за тем, как числа возле пиксельных сердец под рисунками понемногу растут, а колокольчик с уведомлениями трещит о полученных комментариях.

— Нет, — продолжил Маралин мысли вслух и постучал по стеклу аквариума, — пока подождем. Посмотрим, насколько твоя «параша» на самом деле парашная.

Куплеты зазвучали в десятый раз подряд, Марк без халтуры поплыл теперь вровень с вокалом.

— Может, мне стать агентом художников, или как это называется? Че думаете?

Рыбы шустро спрятались в водорослях, когда зловещий палец опять ударил по стене, заслоняющей от великого и ужасного мира суши.