Ровно полгода назад я в последний раз увидел твои глаза, искрящиеся от радости, что была вызвана новостью твоего поступления в университет искусств.

Ночами напролёт я мог наблюдать за каждым твоим нежным движением левой руки, после которого оставалось расплывчатое пятнышко на белом холсте. Ты любила рисовать, тратить целые сутки на изображение чего-то более-менее похожего на материальный пример, а мне нравилось смотреть на твои аккуратные, испачканные руки, которые потом обхватывали моё лицо, оставляя на нем после поцелуя следы от твоей помады.

– Юнги-а, у меня не получается имитация этих чёртовых веснушек и самих глаз! Пожалуйста, не трогай меня.

Да, моё влияние на тебя не очень хорошо действовало. Вместо слов я обнимал тебя за талию и проводил длинными пальцами по пухлым щечкам. Боже, как же я обожал их...

Мне нравилось когда твои ноги обхватывали мой торс. Меня до жути дурманили твои неумелые касания. Когда твои пальцы игрались с моими волосами, касались меня. Твой хриплый, но до боли в сердце мелодичный голос, что слышался над моим ухом каждое утро. И я влюблялся всё больше и больше. Влюблялся в твоих объятиях, в ласках, в действиях, в словах, в присутствии. В твоих рисунках, которые, по твоим словам, были ужасными, хотя карикатуры Ван Гога даже близко с ними не стояли...

Лето. Казалось бы, что может быть прекраснее этого? Сотни ночей. Сотни дней бездельничества.
Мы болтали. Смеялись и бегали, пока моё сердце бешено колотилось вовсе не из-за физической активности, а из-за тебя. Наблюдали словно дети за холодными каплями, что стекали по окнам нашего вечно тёплого дома. Твои небрежно обхватывающие моё лицо руки... Блины, приготовленные нами же в ночь семнадцатого августа — тот день никогда в жизни не забуду — я признавался тебе в любви ровно сто раз, и столько же раз ты краснела, ударяя несильными руками меня по груди.

Чёрт возьми, я даже выделял важные для меня даты в специальном дневнике. Я был влюблён в тебя, как страдающий от неразделённой любви тинейджер. Но, в нашем случае, она была настоящей, искренней и красочной, словно весной цветущая сакура. Словно все овощи, что находились в нашем холодильнике, которые ты покупала, под предлогом «Я на диете». Словно алые вишни, что мы собирали в начале лета, а под конец дня ели их за просмотром фильма. Словно бесконечные листья, упавшие на асфальт холодной и сырой осенью.
Мне было по нраву, когда ты неловко прокашливалась в моменты, когда видела меня, рассматривающего твои идеальные черты лица. Я был без ума от твоих тёплых подушечек пальцев, касающихся моей кожи. Только они были причиной бешеных колоний мурашек, что пробегались по моей спине, рукам. Мне было в удовольствие слушать твои недовольные вздохи и бормотание в мою сторону, когда я творил что-то неподдающееся объяснениям моего разума — ведь перед моими глазами везде и всегда всплывала твоя наипрекраснейшая фигура, невинное лицо и чистейшая душа, которую мне когда-либо довелось встретить и прочесть.

Когда мы выходили на террасу и встречали закат, теряясь в трогательных признаниях. Да, я снова и снова заставлял тебя зардеваться. После этого нас ждал жаркий и неописуемый секс, а ровно в 7:15 уже тушили окурки сигарет об пепельницу. Разве нужно ещё что-то?

Зима, семнадцатое декабря... Волшебный денёк.
Тогда выпал первый снег. Поздняя зима и любимые чашки кофе, выпитые в сопровождении с тобой, вечно рисующей... Ничего не могло заменить эти идеальные времяпровождения.

– Чеён-а, хватит уже мучаться над этим рисунком. Он и так прекрасен.

– Милый, ты не знаешь каково это совершенствоваться, – тихо ты шептала, злая на себя, и выводила кистью последний штрих, выделяющий подбородок.

– Да что ты? – и я наваливался на тебя, душа́ в своих жарких объятиях, ведь мне тебя даже так не хватало. Тебя было мало.

Но всему хорошему приходит конец.

В тот день, двадцать третьего марта, на улице стоял заставляющий кости дрожать холод и льющийся как из ведра дождь. «Отличная погода» — сказал бы я, если бы не твоё отсутствие.

Время 20:32. Тебя все ещё нет.

Телефон завибрировал. Нажимаю на зелёную трубку, а из динамика слышится иной голос, нежели обладателя этого контакта.

– Здравствуйте. Вы — Мин Юнги?

– Да, это я.

– Кем вы являетесь Розанне Пак?

– Я её парень. Что случилось?

Следует тяжёлый вздох — мужчина заметно напрягся.

– Ваша девушка сейчас в больнице Менджи. На данный момент она в очень тяжёлом состоянии.

– Блять.

Ровно через двадцать минут я уже скитался по коридорам больницы.

Дыхание участилось. Сердце, казалось, пропустило более тысячи ударов. Глаза, бегающие по всем помещениям, сверкали от невольно вышедших слёз, а губы засохли.

«Палата номер пять» — три слова и я тут же перешёл на бешеный темп бега.

– Аджума! – срываюсь на крик и двигаюсь к сидевшей около нужной палаты женщине.

– Молодой человек, успокойтесь. – взволнованно тянет она и ставит руки на мои плечи.

– Где она? Что с ней? Что случилось?

Из палаты выходит снявший маску с лица врач.

Его вид сразу дал мне понять, что последует из его уст; но где-то в глубине разума заселилась надежда. Чёртова надежда, в которой я в тот момент нуждался, чтобы она заменила правду.

– Мин Юнги?

Тишина.

– Мне очень жаль, – тот опускает взгляд на испачканные кровью перчатки. – Мы сделали всё, что было в наших силах.

– Юнги... – женщина подходит ко мне, – Произошёл несчастный случай... Она... она просто хотела спасти щенка... – женщина грустно улыбается и нервно поправляет волосы за ухом. – Всё это произошло за доли секунды на оживлённой проезжей части дороги, в центре Сеула... мне искренне жаль...

Сердце защемило.

В жизни бы не представил себе, насколько же это чувство безвыходности ужасно, отвратительно и сильное...

В глазах потемнело. Ноги однозначно стали мягче и я упал на холодную плитку.

* * *

– Этого ли ты хотела, Розанна? – повторяю себе одно и то же по сей день и, смотря на наши с тобой картины, вспоминаю неприятный, но до жути медвяный привкус сигарет на твоих губах.

А после этого, мне остаётся лишь наслаждаться прекрасным и сладким одиночеством.