Я просыпаюсь посреди ночи от чужого присутствия.

Сердце долбится о грудную клетку. Дышать тяжело. Я мокрой рукой отбрасываю кусочек одеяла рядом с собой, но Виталика нет.

Виталика нет, он должен был приехать позже. Тогда кто ходит по дому? Я четко слышал, как кто-то покашлял, и голос был женский! Не с прокуренной хрипотцой, не с жирным басом. Юный совсем, тонкий, еле прорезавшийся в слух.

Я обегаю все комнаты, включаю везде свет, выглядываю даже во двор, но никого не нахожу. Ни в шкафах, ни за шторами, ни под столами. Да ходил же кто-то! И пол скрипел! И ветерок я от чужих движений чувствовал, и запах приторных духов чуть задел нос! Но дверь заперта на два замка, окна снаружи открыть невозможно, да и собака во дворе молчит, хотя на чужаков она всегда лает и долгое время лаяла на меня, пока не привыкла.

Когда сажусь на диван в кухне и затягиваюсь сигаретой, понимаю, что луначу. Паника и ощущение чужого присутствия осталось со сна, а снилась мне Ева. Она каждую ночь мне снится, и я уже привык, но только сегодня ужас со сна остался и после пробуждения.

Вообще, кошмары после переезда в деревню только обострились. Казалось бы: ну уехал из квартиры, где преступление совершил, должно же пройти все! А нет. Нихуя. Здесь все чужое, пахнет пылью, хотя Виталик поддерживал дом в чистоте. Половицы так стремно под ногами скрипят. Везде картины жуткие и фотографии черно-белые - настолько старые, что вместо глаз у них черные дыры из-за дефектов съемки, а рты словно без зубов. И иконы. Целая куча икон, отовсюду на тебя смотрят. Мать Виталика верующей была, а отец, когда уезжал, только плечами пожал. Мол, что хотите, то и делайте с ними. Не знаю, поговорил ли он с Виталиком насчет каминг-аута на похоронах, но при мне эту тему не поднимал, а к сыну относился как обычно.

Я неделю боялся предлагать Виталику переехать в пустой дом его родителей. Боялся, что он посчитает меня эгоистом. Вот честно: похуй на мнение чужих, но от Виталика я даже мягкого возражения бы не перенес.

- Ты правда этого хочешь? - спросил меня он, когда я набрался мужества (и кое-чего покрепче мужества) и все-таки предложил переехать.

- Я устал от города. Но ты о нем мечтал, поэтому...

- Если хочешь - можешь переехать, это теперь и твой дом тоже. Я по будням буду с Колей в твоей городской квартире, а на выходные стану приезжать к тебе или на удаленке иногда работать. Меня и самого чистая жизнь в Москве выматывает, немного непривычно. А так и дом обживем, и друг другу не наскучим.

Так что здесь я живу уже две недели. В такси не работаю пока. Думал: спокойнее будет. И от ментов подальше, и от места преступления. Но как же жутко здесь ночами. И как же, оказывается, страшно, когда ты одинок.

В спальню не захожу. Сижу на диване в кухне, включаю маленький телевизор на холодильнике, чтоб бормотал. Так удобно, что диван на кухне, да и кухня размером как моя спальня. Все-таки частные дома всегда огромные, даже в деревнях. Ложусь ближе к батарее, в плед заматываюсь и одним глазом в телевизор смотрю. Спать хочу, а боюсь. Надо успокоиться. Да и Виталика дождаться. Сегодня пятница, должен приехать. С ним засыпать не так страшно.

Кошка запрыгивает ко мне на диван, а с дивана намеревается скакануть на стол, но я вовремя загребаю ее одной рукой и накрываю одеялом. Сюда увез, Нику не оставил. Он все равно ее кормить забудет.

В дверь стучат. Подскакиваю. Чуть не падаю, запутавшись ногами в пледе, и спешу в прихожую. Стук посреди ночи любого заставит обосраться. Но собака не лает - значит, это Виталик. Замок был так устроен, что, если один находится внутри - другой не сможет открыть его снаружи.

- Не спишь, вижу, - свежий, пахнущий ночью Виталик заходит, и я закрываю за ним. - Свет везде горит. Привет.

- Привет. Нормально доехал?

- Да переезд был два часа закрыт, поезда без остановок шли. Уже думал разворачиваться. Тебя опять кошмары мучают? Ты сделал, что я просил?

- Да, да, по двору пошарился, мяты в палисаднике нарвал и выпил, комнату проветрил. Хуйня это все. Только хуже стало. Я лунатить начинаю.

- Как ты это понял? - Виталик идет в ванную.

- Подскочил посреди ночи, стал по дому бегать и свет везде врубать. Только потом проснулся. Казалось, кто-то чужой в доме. Еще девочка постоянно снится, ну... Из-за ментов, видимо. 

- Расскажи мне все. Я попробую тебе помочь.

- Да я ж рассказываю! - из ванной он идет на кухню, затем в спальню, а я шагаю за ним хвостиком. - Я все тебе рассказал! Как менты тогда пришли - так мне...

- Нет, Вень. Ты не все мне рассказал.

Невозмутимо он вытаскивает из холодильника вчерашний суп, который сварил я сам и гордился этим. Но сейчас даже забыл возгордиться. Замер в проеме и вцепился в косяк.

- В смысле - не все? - хмурюсь.

- В прямом. Про девочку ты мне не все рассказал. И о своей роли в ее исчезновении почему-то умолчал.

Ноги слабнут. Я сглатываю. Кручу головой, косяк сжимаю сильнее.

А Виталик будто издевается. Суп начинает греть. Хлеб достает, огурцы моет. Чай заваривает.

- О какой роли, Виталь? Что ты городишь?

- Пожалуйста, Веня! - он вдруг разворачивается и взмахивает рукой. - По тебе сразу видно, когда ты врешь. Не понимаю только, зачем ты врешь мне. Я тебе враг какой-то? Я зла тебе желаю? Я хоть раз тебе вредил? И с девочкой хочу только помочь. Но как мне сделать это, когда ты вечно что-то утаиваешь, недоговариваешь и хитришь?

- Как... - оседаю на диван, - ты узнал?

- Коля рассказал.

- А он откуда знает?!

- В смысле - откуда? Вы же вместе тогда были. Я сейчас, если что, про то, что девочка к вам приходила в ту ночь, а ты мне не рассказал. Или ты подумал о чем-то другом?

- А.

- Видимо, о чем-то другом.

Громкие часы на стене даже не тикают, а лязгают, отсчитывая секунды до... чего? Не знаю. Но я чую, как приближается что-то дерьмовое. Закутываюсь обратно в плед, одним глазом смотрю телевизор. Будто увильну так от разговора. Будто Виталик до меня через плед не доберется.

Реальность происходящего не ощущалась. Так страшно и липко, как час назад, после сна. Господи, хоть бы это тоже был сон! Только, блять, не Виталик! Я могу сейчас навыдумывать хуйни и нассать ему в уши... я могу, нужно только собраться! Собраться и постараться, он же тоже человек, его можно обмануть!

То накрываюсь одеялом, то раскрываюсь. То жарко, то холодно. Встаю и, шатнувшись к стене, выключаю свет, чтобы он не считал панику на моем лице. И снова включаю, когда чувствую в темноте присутствие Евы. Лицо мое кривится в ужасе - и я снова выключаю свет. И снова включаю, потому что Виталик ест.

Виталик ест. Не смотря в мою сторону, макает хлеб в суп и закусывает огурцом. Отхлебывает чай. Звенит ложкой о тарелку.

- А ты? - вскипаю. - Чего молчишь?

- А что я должен сказать? - удивляется Виталик. - Я жду ответа.

- Какого ты ответа ждешь? Я не убивал Еву.

- Господи, да я разве в этом тебя подозреваю? Не убивал, конечно, но я все равно хочу знать правду. Только так я смогу тебя защитить. Коля напуган очень и винит в произошедшем себя, хочет в полицию идти.

- В полицию? Схуяли? 

- Еву найти не могут. Он думает, что, рассказав о ее визите, поможет следствию. Вдруг она еще жива, и жизнь ее от него зависит? Со мной поделился, чтоб посоветоваться, а я решил посоветоваться с тобой. Что произошло в ту ночь, Вень? Помни, пожалуйста, что я на твоей стороне. И всегда на ней буду.

- Я не убивал Еву, блять. Я не убивал Еву.

- Вениамин.

- Я не убивал Еву. Она сама умерла. Я не убивал Еву, клянусь. Я не убивал, не убивал Еву!

Я царапаю свои щеки и качаюсь из стороны в сторону. В глазах слепота. Ничего не вижу. В ушах звон. Ничего не слышу. Даже себя не слышу. Говорю что-то, а что говорю - хрен его знает. Раскачиваюсь все сильнее, все быстрее и агрессивней, щеки начинают болеть. Мокрое на пальцах. Кошка кричит. 

- Я никогда бы не убил ребенка, никогда бы не убил ребенка... Я не убивал Еву. Я никогда бы не убил. Она пришла, она... А Ник... А я телевизор смотрел, Ник ей в трусы залез, а ей тринадцать... Я испугался! Я, блять... Я зассал, я испугался! Я побоялся, что она... Да, я знаю, знаю! Я должен был тебе позвонить, ты бы все решил. Я должен был тебе позвонить, тебе позвонить! Ты бы все решил, пока не поздно, тогда было не поздно... я не подумал, я знаю, я не подумал, я не убивал Еву!

- Вень...

- Тихо! - шлепаю ладонями по дивану. - Молчи! Блять, заткнись! Дай мне сказать! Виталь, я так больше не могу. Я не могу так больше, мне страшно. Я ж думал, я же... я же не думал... А теперь я каждый день хочу умереть, она мне постоянно снится, и менты, я...

- Что ты с ней сделал?

- Я ее не убивал!

- Не убивал. Что ты с ней сделал?

- Я не трогал ее вообще, это все Ник! Он сама упала! Сама упала и умерла, она хоть где могла так упасть, и дома могла! 

- Она точно умерла?

- Да, она не дышала, я и пульс щупал, да и потом... То, что я с ней сделал... Она не выжила бы.

- Что ты с ней сделал?

- Я ее разделал. 

В какой-то момент зрение вдруг возвращается. Я вижу пол. Снова могу дышать. Подушечки пальцев красные: я расцарапал себе щеки. Руки мелко трясутся, я вожу глазами по кухне, но Виталика не вижу. Нигде Виталика не вижу. Там, где он должен был сидеть, почему-то слепое пятно. Я упрямо пытаюсь сфокусировать на этом пятне взгляд, но ничего там не вижу. Даже темноты не вижу. И света не вижу. Ни черного, ни белого не вижу.

- Я так устал, - вдруг говорю спокойно через слезы. - Я заебался бояться, понимаешь? Я так хочу сесть в тюрьму. Снова жидкая баланда, пробуждения по расписанию и подневольная долбежка с сокамерниками, но я хотя бы не буду бояться, что раскроют. От Евы, правда, все равно никуда не денусь. Она и там будет меня мучить, я знаю. И я это заслужил. И тюрьму заслужил. Поэтому должен перестать от нее бегать. Все равно ведь настигнет. Мне было хорошо с тобой, правда. Только из-за тебя признаваться не хотел. Только-только ведь начал жить, только по-настоящему влюбился. Вроде даже семью завел. Только все стало складываться. Как раньше, как в восемнадцать, когда я начинал жить. Когда позволял себе любить, радоваться, улыбаться и шутить, прямо как... с тобой? Я люблю тебя. Но не могу так больше.

А вот теперь вижу Виталика.

Он сидит за столом, подперев подбородок сложенными в замок руками. Если бы знал его первый день: подумал бы, что взгляд не выражает ничего. Но знаю не первый день. И вижу, что взгляд выражает все. Все сразу: удивление, непонимание, смятение, горечь, страх, растерянность и задумчивость. Смотрит на меня, но меня будто не видит. Будто я тоже для него теперь и не черное, и не белое. Просто пятно.

- Перед выбором тебя ставить не буду, - говорю сразу. - И так знаю, что выберешь между "поступить по закону" и "поступить по любви". Ты идеологию не предашь. Я с самого начала знал. Поэтому... блять, это сложнее, чем признаваться в любви. Короче, спасибо тебе за все. Ты лучший человек из всех, кто был в моей жизни. Правда верю, что ты кого-нибудь себе найдешь. Из... - горькая усмешка, - нормальных людей. А не ебанутых убийц, как я.

Виталик меня не слышит. По его рукам ползают мухи, но он их даже не отгоняет. Не замечает даже, как кошка прыгает на стол и обнаглевше начинает лакать суп из тарелки. 

Признался - и так на сердце сразу легко стало, будто вырвало наконец после непрерывной тошноты. Отгоняю с его рук мух, сажусь рядом, но обнять не решаюсь. Не решаюсь даже коснуться.

- Последнюю просьбу можно? - спрашиваю. - Переночуем сегодня вместе? Я имею в виду секс. Может, охуел. Согласен. Просто хочу запомнить тебя.

Он вздрагивает и поднимает взгляд.

- Я тебя не трону! - тут же протестую. - В смысле... не убью как свидетеля. Кого угодно, но не тебя. Меня каждый раз... как представлю, что тебе больно - в ярость кидает. Я тебе больно не сделаю. Хотя бояться меня ты вправе. Я сам бы себя боялся. Да и боюсь. И в постель бы с собой, будь у меня выбор, никогда бы не лег.

Виталик медленно встает из-за стола. Кошку берет и аккуратно ставит на пол, а суп выливает ей в миску. Начинает одеваться.

- Куда ты? - подскакиваю.

- Собаке кормов вынесу.

Падаю на табуретку у входной двери и жадно ловлю звуки со двора. Вот начинает заходиться голодным тявканьем собака, вот гремит кастрюля, вот громыхают о дно сухие корма. Наблюдаю за Виталиком, не видя его, и, клянусь: если бы он хоть шаг сделал в сторону от мысленно намеченной мной траектории: я бы выбежал на улицу и его поймал.

Но он не делает, возвращается вовремя. Скидывает ветровку, идет в ванную мыть руки, затем - на кухню. И снова хожу за ним как хвостик. Но теперь уже на взводе. А он внимания на меня не обращает никакого.

- Слушай! - завожусь. - Если тебе противно, ты скажи хотя бы! Всегда все говорил прямо, а сейчас? Что за загадочное молчание, не пойму?

- В руки себя возьми, - огрызается вдруг Виталик. Подходит ко мне, сжимает мои запястья и твердо повторяет: - Возьми себя в руки. Хватит паниковать, нервничать и на всех бросаться. Успокойся. И скажи мне, где ты спрятал тело?

- Я не помню.

- Попытайся вспомнить.

- Я увез куда-то далеко. Зарыл, по-моему. Но что не в одном месте, а в разных - точно. Запах бензина помню, но поджег я или просто полил сверху...

- Хорошо. Сколько времени прошло с ее убийства? Чуть больше трех недель, так? И за это время полиция приехала к тебе только по поводу того случая у подъезда? Значит, свидетелей нет. Поджег ты тело или просто полил - в обоих случаях найти его почти невозможно. Бензин отобьет нюх у поисковых собак. Да и ливни сейчас непрерывные. Вскопанная земля не будет так выделяться, а собакам работается труднее. К тебе по этому делу не должно привести ничего. Кроме Коли. Так что главное и единственное, что ты сейчас должен сделать: поехать к нему и убедить не идти в полицию. Чем раньше, тем лучше. Сыграй, там, на чувствах, на его слабых местах. Он очень дорожит фанатами, так вот скажи, что фанаты начнут за ним повторять, если дело получит огласку. Придумай. Ты не первый день его знаешь. Главное, убедить, чтобы молчать о случившемся было выгодно ему, а не тебе. И помни: будешь так мямлить с ним, как со мной - он нахрен тебя пошлет безо всякой цензуры. Будь уверенным. Чем больше уверенности в голосе - тем выше шанс убедить, а уж что ты говорить будешь...

- Че? Блять, че?

Я пячусь.

Виталик вздыхает.

- Ты ебанулся? - пытаюсь проморгаться. - Ты кто?

- Я тот, кто обещал всегда быть на твоей стороне.

- Ты... не расскажешь?

- Не расскажу. И ты не должен. Не будь тряпкой, Веня! Я чуть на тебя надавил - а ты уже во всем сознался, так нельзя! Как ты с полицией общаться собрался?

- Ты закон ведь нарушишь. Есть статья за...

- Нахрен статью! И закон туда же. И твое предложение найти себе кого-то нормального, кстати, - снова подходит ко мне, вкладывает свои руки в мои. - Для меня существуешь только ты, Вень. Ты мой закон. Мы вместе. А пока мы вместе - мы со всем справимся. Так что все ваши прозвучавшие минутами ранее слова прошу считать аннулированными. За исключением, пожалуй, предложения переночевать вместе, - мягко улыбается. - Если и сядешь, то только на мой...

- Я не верю. Я не верю, что это происходит.

Виталик берет меня за щеки. Губами чуть касается моих губ. Гладит царапины, обнимает шею и жмется к груди.

- Я тебя тоже люблю, Вень, - тихо отзывается мне на ухо. - Поэтому ты не сядешь до тех пор, пока будешь слушать, что я говорю. И сейчас я говорю тебе ехать к Коле.

- Ночь же.

- И что? Ты будто не знаешь, во сколько он ложится. Может, уже завтра в полицию пойдет, ты об этом подумал?

- Книги он уже не пишет, ложится пораньше.

- Веня, его "пораньше" - это семь утра.

Я щелкаю зажигалкой и сажусь на диван. Виталик тут же опускается ко мне на колени. Никогда настолько пылко не проявлял чувств, но сейчас обнимал меня за шею так ревниво, словно кто-то мог бы меня у него отнять. И совсем не как Эмиль. Тот - душил объятиями. Виталик - обнимал так бережно, что почти не касался. 

- Поеду тогда? - спрашиваю, докурив. Спрашиваю, потому что по-прежнему не верю. И каждый миг жду, что меня хлестнет по щеке жесткое "Я тебя обманул, я завтра иду в полицию".

- Конечно, - Виталик освобождает колени.

- Спасибо?

- Потом скажешь, когда дело уляжется. И будь аккуратен на дороге. Ночью опять дождь обещали, да и дураки с дальним светом по трассе носятся.

Сигарету бросаю в пепельницу. Глажу кошку напоследок. Влезаю в ветровку Виталика, выхожу во двор и завожу машину.

***

- Я знал, что рано или поздно ты сбежишь от Виталика ко мне, - страстно выдыхает Ник, когда открывает мне дверь. - Наконец привороты сбылись, а Купидон услышал мои мольбы и заполнил твое сердце моим ликом. Теперь ты должен окупить слитые Вангам деньги цветами и шампанским. 

- Тебя бы с Анкой свести. Она тоже про привороты говорила.

- Любовь моя, я не знаю, кто такая Анка, но если у нее нет члена - она мне неинтересна.

Я разуваюсь.

Впервые за две недели здесь появился. Ожидал увидеть Ника обросшим и грязным выше Никовской нормы, но его внешний вид меня удивляет. Он выглядит как римский император, как Октавиан Август при параде. Выбритый, ухоженный, кудри озорливо вьются, а сам - не в майке и шортах как обычно, а в новых джинсах и свежей футболке.

- Давно ты членами увлекся? - усмехаюсь. - Как-то до этого тебя интересовали женские прелести.

- Бабы - дуры, вот что я тебе скажу. У них развился культ ненависти к мужикам, и мне это не нравится. Куда не зайдешь, всюду "у мужлан нет прав", "я опасаюсь мужчин", "все мужики - козлы", "мужлу слова не давали". А раз эти суки имеют право загребать весь мужской пол под одну гребенку, то и я себе позволю загрести под одну весь женский. Все бабы - дуры. Я так решил - и хуй вы мне че предъявите. И буду продвигать такую идею: чтобы бабы трахались только с бабами, а мужики - с мужиками. Вот тогда планета очистится.

- Так кто ты тогда? Всю жизнь тебя натуралом считал.

- Я, друг мой, часть силы той, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Ты два часа ехал сюда посреди ночи, чтобы спросить о моей ориентации? Это мило. Но, может, кроме нее тебя интересует что-то еще? Ты проходи, проходи, я тебя чипсами угощу.

Он исчезает в кухне. Приучившись с Виталиком к чистоте, иду мыть руки в ту самую ванну. Принюхиваюсь. Морщусь. Решаю, что запах крови мне всего лишь мерещится - иду за Ником.

Тот сидит на табуретке, закинув ногу на ногу, и грызет яблоко. Сам-то ухоженный, а вот на кухне срач, какого никогда не было. Носки аж к полу прилипают: пролил, видимо, энергетик да так и не вытер.

- Ник, ты квартиру угробишь. Другой бы арендодатель уже выкинул тебя нахуй.

- Я собирался убрать в комнатах. Мне психолог сказал попробовать начать с себя и с порядка в квартире. Якобы и в мозгах таким образом все тоже в порядок придет. Но сил хватило только на себя, потом я опять какую-то дичь словил.

- Ты ходил к психологу?

- Вчера, да. Хуйня одна в жизни произошла, захотелось кому-то выговориться.

- Хочешь бесплатный совет? Положи на все писю и не парься по поводу своих фанатов. За каждого переживать - конечно, изнервничаешься. У нас с тобой есть более серьезные проблемы.

Ник с сочным хрустом откусывает яблоко. Косится на меня и тихо вздыхает:

- Ну? Что у тебя опять, педик?

- У нас, - подчеркиваю.

- Ок.

- Виталик сказал, ты хочешь ментам про Еву доложить.

- Ой, бля, - морщится. - Вот ноги-то откуда растут. Подай мне энергетик. Ты уже настолько помешался на своей безопасности, что с ума сходишь.

Открываю холодильник. Беру открытую полупустую баночку "Монстра", но Ник мотает головой:

- Целый дай.

- Этот вылить?

- Себя вылей. Этот я через пару часов выпью, а сейчас мне большая доза нужна. Взял привычку мои энергосы выливать... Ты их покупал? И не в первый раз такое.

- Понял. Не ной.

Кидаю ему ледяную баночку. Ник ловит ее, ловко вскрывает и с жадностью присасывается. Словно умирал от жажды и добыл воду. Вот она, зависимость.

- Ну так? - интересуется, усевшись на стуле удобнее. - В чем проблема?

- В том, что нас прикроют, если ты все расскажешь.

- А я еще раз повторяю: ты сошел с ума. Ты готов огородить себя вообще от всего, что связано с преступлением, чтобы твое имя никаким образом в деле не светилось. Но так не бывает. В мире происходят кражи, похищения, убийства, и ты от них не огородишься. Тебе надо просто запомнить, что, кроме подозреваемых, в расследовании есть еще - о, нифига себе - свидетели. Хочешь статью из Википедии о том, кто это такие? Удивишься, но еще есть родственники погибших! А еще...

- Ты хоть что-нибудь с того вечера помнишь?

- Это ты мне так деликатно намекаешь, что ко мне приебутся из-за наркотиков?

- Это я тебе так деликатно намекаю, что убил Еву ты.

Ник поднимает на меня черные глаза.

Выдохнув, падаю на табуретку и закуриваю. Банка энергетика с лязгом возвращает форму в его руке.

- А еще че скажешь? - нервно фыркает Ник. - Больше нет аргументов, чтоб меня заткнуть?

- Да как же, блять! - швыряю зажигалку в стол. - Конечно, нет! Ты охуенно устроился! Нажрался своего ЛСД, память отшибло, можно творить всякую дичь! Кто ей в трусы залез? Я, что ли? Не помнит он ничего! Так я напомню! 

- Ты бредишь. Сходи до психушки, пожалуйста.

- Я пытался тебя отговорить! Но разве ж ты меня слушал? Изнасиловал ребенка, а потом... - всего на секунду проглатываю слова и задумываюсь, а затем с жаром выдыхаю: - взял и избавился от улик.

- А я-то думал, куда часть марок со стола делась! - ржет Ник, агрессивно катая погрызенное яблоко по столу. - Слушай, ну тебе прям вредно их употреблять, ты совсем хуйню нести начинаешь.

Вскакиваю со стула, шарахаюсь в сторону окна. Чуть ли не грызу сигарету. Качаю головой и, отвернувшись от Ника, хриплю:

- Ну да. Удобно не вспоминать. А ты вспомни, как она мяукала, когда ты в нее залез. Про хахаля ее рассказала, а у тебя и встал. Ты ж бабу хотел, но телка из интернета не дала. А тут девочка свежая, да еще и сама на тебя, уверен, кинулась. Я тогда тебе рожу набить хотел. Орал, что жить с тобой вместе не смогу, и что завтра ты съедешь. А когда ты понял, что натворил...

- Ну нет! - дико хохочет Ник. - Ну, блять, нет! Ну стрем, Вень!

- Нет?! - разворачиваюсь. - И тазик не помнишь? И как голову ей в ванной отрезал? Ник, если бы это было не так, нахуя бы я тебе это сейчас рассказывал?

- Да сам убил и на меня решил свалить! Педик, блять! За дурака меня держишь?!

- Сам убил. И сам изнасиловал, да. Мне же делать нехуй. У меня ж на детей встает. И "Николай Ильич, только без пальцев" - она мне, видимо, шептала.

Ника как током ударяет.

Говорю последнюю фразу - и он шарахается, будто ему физически больно. Энергетик роняет, и под его ногами начинает расти блестящая зеленоватая лужа.

- Ты больной... - одними губами произносит Ник, впившись в меня огромными блестящими глазами. - Больная сволочь...

- Вспомнил, - усмехаюсь. - Поздравляю.

- Ты, сука... как ты...

- Слушай. Успокойся. Нормально. Я не хотел тебе говорить - знал, что свихнешься. Под наркотой было, не осуждаю. Но мы должны молчать, если не хотим в тюрьму. Ты - особенно. Прикинь, че скажут фанаты, если узнают? Они от книг только голову человеку отрезали, а что начнется в мире, если дело получит огласку? Сам подумай.

- Ты же пиздишь, ты же... Где тело тогда? Испарилось?

- Ты не хочешь этого знать.

- Вскройся нахуй! Я спрашиваю, где тело?!

- Напомнить про тазики? Про кастрюлю? Про...

- Заткнись! Нахуй! Просто! Заткнись! Чтобы я убил ребенка?! Что ты принял?! 

- В отличие от тебя...

- Я сказал: заткнись! - он встает, хватает стеклянную конфетницу и швыряет ее в стену.

Она не разбивается, но печенье градом сыплется на пол, а в стене остается вмятина.

Ника сотрясает. Я не понимаю, в ярости он или плачет. Мне больно - и в то же время радостно осознавать: он поверил. И вспомнил. Иначе бы так не взбесился. Ни разу не видел его таким. Он царапает себя, рвет шторы - и все это время мотает головой. Мол, не я это. Прошлому говорит, что не он.

- Ник! - ловлю его за запястья. - Единственное, что мы сейчас можем: успокоиться и подумать рационально! Мы должны все сделать правильно, чтобы нас не задержали! Потому что я единственный человек, который...

- Ты не человек, - Ник вырывается. - Я не знаю, блять, кто ты, но ты не человек. Не мужик, не баба. Ты оно.

- Конечно. Потому что забочусь сейчас о тебе? О тебе, о твоих фанатах и...

- Да срать ты хотел - на меня и моих фанатов! - в пол летит кружка. - Ты сам хоть веришь в то, что говоришь? Ты ж не о моей безопасности печешься. Ты печешься, чтобы тебя вместе со мной не прикрыли как соучастника. У тебя гиперконцентрация на удобности собственной задницы, педик. Тебе охота, чтобы она была в тепле, чтобы ты вкусно жрал, спал на мягком, и чтоб на солнышко мог выходить не тогда, когда гражданин начальник позволит, а когда сам захочешь. Вот, блять, твои жизненные ценности. И ради них ты готов топить всех, убивать всех, затыкать рты, ломать жизни, сводить с ума, манипулировать, опять убивать, вгонять людей в горе и заставлять переживать потерю близких. Зато - сможешь с пивом у телека посидеть и покушать не баланду тюремную, а яишенку с колбаской! Охуенно, педик, я тобой восхищаюсь! А что родители девочки сейчас, может, от слез ослепли и жить не хотят? Что ждут дочь и не перестают надеяться снова ее увидеть? Внушают себе, что она не умерла, что просто потерялась или сбежала? Да похуй на них, че. Нифига себе: я им сознаюсь - а меня возьмут и посадят, я ж пиво теперь пить не смогу. Жирненько жить привык, да? Сложно отказаться, да? А ты немножко не думал, что жизни такой ты не заслужил?

- Жизнь заслуживать не надо. Мне ее Бог дал, и я только научился правильно ей распоряжаться. Я столько лет жил, заботясь о том, чтобы другим было хорошо. Жил ради кого-то. Думал о ком-то, но не о себе. Подстраивался под кого-то. Я не хочу подстраиваться под чужих мне людей. Я не хочу быть святым. И бросать свою свободу в жертву чьего-то благополучия не хочу. Еву могли убить по дороге, она действительно могла сбежать, она могла покончить с собой - родители бы все равно плакали. И тогда велел бы мне идти и каяться?

- О Боге заговорил? Ты че, блять, Раскольников?

- Он. Я не тварь дрожащая, а право имею. Имею право попить пиво, вкусно покушать и погулять на солнышке. Прикинь? И имею право думать о том, чтобы спокойно жилось мне, а не родителям Евы, которых я знать не знаю.

- Но так нельзя! Так же нельзя! Так, блять, нельзя!

- Почему? Кто запретил? Кто тебе это внушил? Можно все, пока тебя не раскрыли. Я правда не хочу, чтобы ты сел. Я о тебе забочусь. Ты мне как семья уже, Ник. Поэтому я хочу думать о тебе, а не о каких-то родителях чужой девочки.

Я сам не верю в то, что говорю. Я не умею убеждать. Ведь чтобы убеждать - нужно в словах своих не сомневаться, а я до сих пор дезориентирован в постулатах добра и зла. Но говорю уверенно, и на Ника это вроде действует. Он замирает, вцепившись в гарнитур, и тяжело дышит.

- Но я не мог ее убить, - всхлипывает Ник, и теперь я вижу ясно: плачет. - Изнасиловать - возможно, я... помню что-то. Я думал, это сон. Я правда думал, это сон! - смотрит на меня воспаленными глазами. - Я не насиловал даже, просто... не сопротивлялся. Она ко мне легла, колени мои стала трогать. Неспециально будто. Вроде спросила что-то пошлое, я... четко помню ощущения, но события... Я был возбужден.

- Ты был возбужден от наркотиков. Моя ошибка. Я не должен был ее к тебе пускать.

- Погоди! Я пытаюсь вспомнить убийство. Я же не убивал ее!

- Слушай, - аккуратно кладу руку ему на плечо и выдыхаю, когда он не сопротивляется. - Все нормально. Это мозг тебе блокировал. Помнишь, ты ржал надо мной? Ну, когда я сказал, что убийство Игоря совсем не помню? Так это и происходит. Тем более, под наркотой. Тяжело принять, что ты убил человека, по себе знаю. Виталик помог победить чувство вины. Посоветовал поверить, что убийство - это не грех, потому что греха нет. Это все субъективное и не доказанное. Пока менты на нас не вышли - мы ничего не совершали. Самое главное: в полицию не ходи. Ни в коем случае. Они сразу начнут рыть и раскроют, что это ты.

- Венька, я... - он сбивается. - Это нужно переварить.

- Конечно. Оставить тебя?

- Поговори со мной. Или что? Или опять скажешь, что мои проблемы - хуйня, и даже рядом не стоят с твоими?

- Не скажу.

Ник тяжело вздыхает. Лицо агрессивно вытирает салфеткой, сжимает ее в руке. Идет в нашу с Виталиком комнату. Там - бухается на кровать и смотрит в потолок. Из салфетки складывает какое-то причудливое оригами.

- Занял козырную комнату? - пытаюсь пошутить. Присаживаюсь на краешек.

- Да. Не ты же один у нас право имеешь.

И молчит. Какой-то в эти минуты особенно хрупкий и грустный. Как здорово может идти людям печаль. Из бунтаря он стал задумчивым и холодным, как ночной ливень. У него мелко дрожит в пальцах салфетка, а из глаз непрерывно текут слезы. Он с рождения смуглый, но сейчас в освещении комнаты казался сильно бледным, почти белым. И волосы так выигрышно контрастировали с кожей.

- Как там ситуация с цензурой? - начинаю осторожно. - Как книги твои?

- Да, знаешь...

Вновь замолкает.

Салфетку рвет на мелкие кусочки. Не моргает. Даже уже не плачет.

- Неважно, - вдруг морщится, качнув головой. - Забудь.

- Как хочешь. Я правда хотел тебя выслушать.

- Угу, хотел. Ты сейчас на все готов, чтобы я в полицию не шел. Где ты раньше был? Где раньше был, педик, когда я в тебе нуждался?

- Ты во мне нуждался? Ты же просто снимал у меня квартиру, я не думал...

- Жесть ты биполярен. То "мы одна семья", то "просто снимаю у тебя квартиру". Слушай, на правах того, кто ее снимает и каждый месяц отстегивает по десять тысяч - я могу тебя послать отсюда нахуй? Хочу побыть один. Мне надо осознать.

- Я не хочу, чтобы ты чего-нибудь себе надумал.

- Ты можешь хоть раз обойтись без своих "хочу - не хочу"?! - Ник вскакивает и замахивается, но я крепко ловлю его запястье. - Учишь меня быть эгоистом? Так вот давай сейчас все будет так, как я хочу? Я ненавижу тебя, педик. Я тебя настолько ненавижу, что взвыть готов. Я тебя видеть не могу. 

Хочется возмутиться: "за что?". Но быстро понимаю, что спорить с ним сейчас бесполезно. Лишь дакаю, киваю, соглашаюсь, прикидывая, как же привести его в чувство и убедиться, что никому рассказывать он точно не будет. Вечное даканье его, правда, тоже выводит.

- Молчать решил, да? - задыхается он. - Интересно, а если б Виталик про полицию не растрепал - и дальше молчал бы?! И жил бы я себе спокойно, ни сном ни духом, что ребенка убил. 

- Успокойся. У меня такое же было с Игорем. И не знал ничего, пока менты не пришли.

- Да иди ты нахуй! Как тебе еще сказать, чтобы ты отъебался со своими "у меня"?! Мне похуй, что у тебя, понимаешь?! Мне похуй! Вот так! Вот тебе правда! На тебя, на все твои проблемы, на твои идеалы! Нет теперь тебя в моей жизни больше!

Он швыряет в пол подушку, скукоживается и начинает реветь.

Плачущий Ник. Думал, видел всякое. Думал, плачущий Виталик - самое удивительное, что вообще произошло в моей жизни. Оказывается, ошибался. Ник - раздолбай и юморист, иногда гавкающий, иногда в шутку флиртующий, пофигист и скептик с первого взгляда - умеет плакать. Да и плачет он от страха. От переизбытка эмоций. Слишком шокирующей оказалась моя эгоистично лживая история про Еву, что он не выдержал. Его, казалось, закаленный организм не смог с этим справиться. Какая горькая ирония, что человек, пишущий про расчлененку, инцест и грязное порно - может так разреветься от осознания убийства девочки.

Я не мог иначе. Я ведь не полностью соврал. Мне больно видеть, как он мучается. Мне хочется выкрикнуть, что все неправда. У меня щемит сердце, а Ника хочется обнять. Но так надо. Поревет, поплачет, помучается, зато спасет нас обоих. Чтобы отрезвить человека - иногда нужна пощечина. Ник нуждался в отрезвлении.

- Нормально, - неуверенно кладу руку на дрожащее плечо. - Можешь меня захуесосить. Отпиздить можешь. Сорваться. Я пойму. Не сдерживай себя.

Он резко разворачивается.

Глаза остервенело сверкают, он махом приглаживает встопорщенные кудри. Смотрю на него и вижу: сейчас ударит. Но вместо удара утыкается лицом мне в грудь и сквозь слезы выдает тихие грязные матерки.

- Скажи, что мне сделать, - неловко глажу его по кудрям. - Уехать? Уеду. Остаться? Останусь. Поговорить с тобой? Давай поговорим. Если тебе так сильно надо, чтобы все было по-твоему, то чего тогда ты хочешь?

Что-то отвечает, но я его не понимаю - слишком много слез. Он вроде и посылает меня, но сам же ко мне жмется. Вроде и плачет - но временами вырываются истерические смешки. Растерявшись, я его обнимаю. Легонько целую в макушку. А он - поднимает голову и ловит мои губы своими.

От неожиданности хочу отпрянуть. Ник не дает: ладонь кладет мне на затылок, напирает. Он весь исходит агрессией: искрит ею, как неисправная проводка - током. Поцелуем и не пахнет: он по-звериному рвет мне губы, наседает с напором, не дает отступить. Временами проваливается в удовольствие и тихо, хрипловато стонет. Пробует языком. Болезненно кусает губы. Не ожидал, что такое может понравиться. Ник в этом смысле удивительно искусен.

- Стой, - отрываюсь, чтобы спросить. - Ты что делаешь?

- Что хочу.

Целует. Рукой сжимает внутреннюю часть моего бедра, поднимается выше. Мне стыдно, что я выдыхаю. И деться вроде некуда. И деваться вроде никуда не хочется. Я прохожусь губами по его щекам, собирая слезы. Укалываюсь о щетину: оброс, сучонок; на фотках в журналах и в жизни - два разных человека. Исследую поцелуями непривычные точеные скулы. И снова встречаемся губами. Теперь напираю уже я.

Он отрывается. Смотрит на меня как-то строго, внимательно. Соскальзывает с кровати и встает передо мной - так, что мое лицо оказывается на уровне его паха. Гладит меня по шее. Я поднимаю голову.

- Ник, ты сейчас понимаешь, что делаешь?

- Конечно.

- И тебе похуй.

- И мне похуй.

Одной рукой расстегивает ширинку джинсов, а другой берет меня за затылок и толкает вперед. Закрываю глаза.

Я не растрачиваюсь на прелюдии, ласки и заигрывания языком. Сразу пытаюсь взять во всю длину. Глаза слезятся, дыхание перехватывает, в горле мгновенно першит. Поспешил, размер непривычный. Пробую снова: медленно, аккуратно, держа на расстоянии зубы. Челюсть быстро устает, но Нику нравится. Блаженно он запускает руку мне в волосы, его бедра напрягаются. 

Падает на кровать, тут же тянет меня за собой. Продолжаю уже в постели. По привычке целую головку члена, языком прохожусь по венам. Выигрываю время, чтоб отдохнула челюсть и восстановилось дыхание. И - по новой. Скоро получается взять до самого горла, и Ник тут же отзывается блаженным криком. Просит не останавливаться. Я не останавливаюсь. Крик повторяется, затем - снова. А четвертый, финальный - оставляет у меня во рту вязкий кисловатый привкус.

Глотаю с попытки третьей, как горькое лекарство. Я - весь в слезах, соплях. Кашляю, горло першит. Такого размера члены сосал только в тюрьме - и не назвал бы этот опыт приятным. Но Ник расслабленно лежит в постели, запрокинув голову к самой лампе, и лицо его сейчас выглядит не просто белым, а бумажным. 

- Застегнись хоть, Белоснежка, - хмыкаю.

Он тихо смеется. 

Я его не осуждаю. Организм требовал выброса эмоций, он получил этот выброс. Слышал, при сильном стрессе у людей часто повышается возбуждение. Это объясняли даже биологически: дескать, когда опасность - нужно скорее размножаться, чтобы успеть произвести тебе замену.

- Ты напилась всеми ядами вперемешку, - неслышно напевает Ник, щурясь под лампой. - Ведь старуха-жизнь с тобою была груба. Я тебе кричу: вставай, моя Белоснежка - но ты дальше спишь на дне своего гроба.

- Я поеду. Ты подумай. Если в полицию решишь идти - хотя бы мне позвони, предупреди. Чтоб я знал.

Глажу Ника напоследок по оголенному животу. Поправляю ему задравшуюся футболку. А он вдруг смотрит на меня и с иронией спрашивает:

- Вень, а ты любишь Виталика?

Вскидываю брови.

- В смысле?

- Ответь на вопрос.

- К чему он?

- К тому, что ради моего молчания ты даже любимому изменить готов. С готовностью отсосал, а что бы еще мог сделать? Жопу подставить? Убить? Ты не меняешься, Венька. Ты уже не изменишься. Буду пафосным, но ты давно умер духовно. И нет для тебя ничего святого. Абсолютно. Ничего.

- Ну не начинай.

- Уезжай, по-человечески прошу. Я собираюсь спать. Ночи, педик.

И не хватает даже ума спросить, чего он сегодня так рано, всего ведь только пять утра. Быстро собираюсь. Быстро пью воды, гася вязкий привкус.

Быстро выхожу из бывшей квартиры.