Петра не думала, что спустя столько времени в отношениях, в которых безмерно любила и ценила своих партнеров, она будет сидеть в ванной комнате с телефоном в руке и изучать профиль Филипе. Этот мужчина казался ей слишком привлекательным. Его творческая натура показывалась через Инстаграм. А ведь когда-то она так же тайно изучала Элиаса.

Джонас сегодня был дома и устало лежал на диване, бессмысленно смотря видео на Ютубе. Его настроение было на нуле, ведь накопительный эффект от прописанных антидепрессантов наконец ударил в голову. Джонас не знал, верный ли это путь, или все же прыжок в никуда, но надеялся, что волшебная пилюля спасет его от будущих мрачных мыслей.

Петра уткнулась в телефон пока вода набиралась в ванную. У Филипе было много личной информации на профиле и это удивляло Петру. Он будто говорил — узнавайте меня, интересуйтесь и Петра последовала его желанию.

В нем был тот островок нормальности, на который девушка уже не рассчитывала попасть. Безопасная зона, тихая бухта, ну а она пока тонущий в глубоких водах Титаник, а Джонас опасный айсберг. Тогда кто Элиас?

Петра сдержанно опубликовала на свой профиль фотографию с недавней поездки в Хальштатт и подписала, насколько счастлива. Пускай никто не догадается о том, как она лгала. Девушка напугана до ужаса, а ведь еще сегодня предстоял прием у врача вместе с Джонасом. Подсознательно Петра надеялась, что ей скажут о врачебной ошибке и она все же не беременна. Пускай произойдет что угодно, лишь бы не делать выбор, который убивал.

Вода оказалась такой приятной, что Петра сразу расслабилась в ней. Она представила себя с большим животом. Эта картина появлялась в ее воображении каждую ночь, когда она засыпала. Когда Джонас и Элиас уже давно видели сны, а девушка смотрела в потолок. Проблемы со сном давили ей на психику, но не так сильно, как факт того, что в ней росла совершенно новая жизнь.

Внезапный стук в дверь заставил Петру вздрогнуть. Это был Джонас.

— Не забывай, что нам выходить уже через пару часов, — сказал ласково он, стоя за дверью.

— Не забыла. Сделаешь мне какао?

— Конечно.

Петра вновь прикрыла глаза. Она лежала в ванной, в которой чуть не рухнул ее мир. Нежилась в воде, а ведь недавно она была окрашена в красный. В цвет смерти и боли.

Она не хотела жить рядом с этими воспоминаниями. Поначалу даже подумала предложить переехать, но эта тема так и не была поднята. У них и так хватало проблем, а переезд всегда отнимал слишком много моральных и физических сил.

Джонас подогрел молоко, собираясь сделать Петре какао. Он заботился о ней так, как давно этого не делал. Как всегда заботилась о нем она. Когда Джонас смотрел на нее, не мог понять, как посмел сделать ей больно. Настолько хрупкой, нежной, безобидной девушке, с которой когда-то сдувал пылинки и клялся в любви. Ради которой пошел на все, чтобы она улыбалась. А в итоге он заставил ее плакать, истерить, бояться...

Джонас ненавидел себя. Всей душой, желая спрятаться ото всех, кому сделал больно. Иногда думал, что каждому станет легче, если он однажды просто исчезнет без объяснений. Петра пострадает и в итоге обретет свое счастье с Элиасом. Но одновременно Джонас всегда хотел быть рядом и чтобы ребенок был от него и он прекрасно знал, что последнее являлось слишком эгоистичным.

Джонас думал, что он единственный хотел этого ребенка. Ни Петра, ни Элиас не могли сказать об этом, оба сомневались и прятались. А он смотрел на девушку и представлял, как она держала на руках их ребенка. Маленького, беззащитного и дарящего долгожданную надежду. Ребенок не должен был стать его спасением...

Петра зашла на кухню, обернутая желтым полотенцем и села на стул, ожидая свою порцию сладкого какао. Джонас посыпал его маленькими зефирками перед тем, как поставить прямо перед любимой девушкой. Петра вдохнула приятный аромат и расплылась в улыбке.

— Это слишком прекрасно... — сказала тихо она, обхватывая кружку обеими руками и поднося ко рту.

— Я приготовил обед, поедим перед выходом?

— Нет, давай после, я слишком нервничаю и у меня из-за этого пропал аппетит.

Джонас сел на стул напротив и протянул руку, чтобы прикоснуться к Петре.

— Не нервничай, все будет хорошо. С ребенком все хорошо, — сказал уверенно Джонас.

— Ты правда так хочешь этого ребенка?

— Больше всего на свете. Я представляю, какой ты будешь матерью и мне кажется, что прекрасной.

— Я не готова ей быть.

— Никто не готов, даже Марлен не была, а что сейчас? Она счастлива и отлично справляется, как и Пауль. По крайней мере, мне так кажется.

Петра достала пальцами одну зефирку и забросила в рот.

— Они молодцы, но вдруг мне не повезет. Я не смогу стать хорошей матерью и ребенку всю жизнь придется ходить по психологам. Это слишком.

— Мы сделаем все, чтобы психологи ему не понадобились, — снова уверенно сказал Джонас, сжимая руку Петры все сильнее.

— Я еще думаю, не решай за меня такое.

Она усмехнулась и одернула руку, поправляя мокрые волосы. Джонас иногда ощущал от нее холод, который был ей несвойственен. Она до сих пор не хотела ни с кем спать. Они были рядом, но одновременно очень далеко. Петра посмотрела на Джонаса, подмечая его грустные глаза. Она догадывалась о чем он думал. Видела, как ему бывало сложно.

Петра встала, подходя к парню. Она села на его колени, зарываясь при этом пальцами в густые и мягкие волосы. Джонас блаженно прикрыл глаза. Он прикоснулся к ее тонкой талии, невольно дернул полотенце и оно упало на пол, оголяя Петру. Она поцеловала Джонаса без каких-то сомнений и максимально нежно. Внутри нее растеклось приятное тепло, окутывающее все тело. Каждое касание парня преследовали мурашки на коже. 

Благодаря этим ощущениям Петра забыла все, что ее страшило. Она лишь снимала с Джонаса футболку, следом домашние штаны. Уже не боялась, как несколько дней назад, думая, что не сможет пересилить себя и стать той, какой была раньше. Она та же Петра. Такая же желающая жить, любить, радоваться, совершать ошибки...

Петра хотела умереть в его объятиях. Каждое движение, каждый вздох и каждый поцелуй Джонаса уничтожал в ней все плохое. Стирал боль, страдания и страх. Заполнял каждую клеточку любовью. Петра так погрузилась в это, оказалась в другом мире, что уже спустя пару мгновений ощутила, как по телу пробежал разряд тока, заставляющий содрогаться в спазме от наслаждения. Она упала в объятия Джонаса, тяжело дышащая и совершенно вымотанная. Как и он.

Джонас не хотел отпускать ее. Выпускать в жестокий мир из своих объятий. Пускай все вокруг рухнет, но они будут рядом друг с другом. Пускай случится конец света, война... ничего не сможет разрушить то, что было их. По-настоящему их.

— Я тебя люблю, — сказал он тихо, шепотом на ухо Петре.

Она молчала наверное минуту, пока не подняла взгляд, гладя при этом лицо парня.

— Я тебя тоже люблю. Больше всего на свете.

И Петра знала — она не лгала.

* * *

В кабинете врача Петра постоянно нервно теребила кольцо на указательном пальце. Ей сказали лечь на кушетку, Джонас стоял в стороне, переминаясь с ноги на ногу от стресса. Петра подняла футболку, оголяя живот и врач нанесла прохладный гель на кожу.

Мир застыл, когда послышалось сердцебиение ребенка. Взгляд Петры замер на Джонасе, который еле сдерживался, чтобы не расплакаться. Его руки затрястись. Жизнь вокруг него была мечтой. Той, которой он боялся.

— С ребенком все замечательно, соответствует норме. Вам нужно сдать пару анализов, я все напишу, — сказала врач.

Джонас смотрел на монитор, пытаясь разглядеть на нем точку. Это удавалось с трудом, его сердце трепетало в груди.

— А возможно распечатать снимок ребенка? — спросил Джонас и Петра услышала его дрожащий голос.

— Да, конечно. Не волнуйтесь так, можете спрашивать, что вас волнует.

— А какой точный срок?

— Восемь недель. Вас что-то беспокоит еще? — спросила врач конкретно у Петры.

— Эм... я больше начала хотеть спать, постоянная сонливость, но при этом проблемы с засыпанием, тошнит от некоторой еды, бывает изжога.

— Это все норма, не волнуйтесь. Но если появятся боли, сразу идите в больницу. После сдачи анализов выпишу вам витамины.

Петра усмехнулась, вытираясь бумажными салфетками и слезая на пол. Врач протянула Джонасу черно белую фотографию ребенка и он замер, как статуя.

Петра подошла к нему, так же впадая в ступор. Беременность еще не казалась такой реальной, как в эту секунду. У Петры сразу же пропали все вопросы, связанные с абортом. Она смотрела на своего ребенка, он был сейчас в ней. Настоящий и живой.

Выйдя из кабинета, Петра бросилась в объятия Джонаса, чуть ли не начиная плакать. Парень сжал в руке снимок, осознавая самую главную вещь — он никогда не отпустит Петру.

Петра присела на лавочку в небольшом парке при больнице, чтобы прийти в себя. Джонас не мог оторвать взгляда от ребенка, пока Петра достала телефон, чтобы написать Элиасу, Марлен и Амине. Они были самыми важными, с кем всем хотела поделиться девушка. И в ее груди защемило от осознания, что Элиасу не удалось сегодня пойти вместе с ними.

Внимание Петры привлекло сообщение из совершенно иного диалога. Ей ответил Джозеф. Она написала ему еще пару часов назад, совершая, наверное, самый глупый поступок в жизни. Петра спросила где в ближайшее время Филипе будет рисовать граффити. Она желала посмотреть на страсть его жизни, увидеть буйство красок и творчества. Вдохновиться на новый пейзаж (или даже портрет). Задышать полной грудью.

Но ее держал снимок ребенка, Джонас и Элиас. Она глянула на погруженного в себя Джонаса с тревогой и волнением. Девушка буквально прямо сейчас предавала его доверие. Она открыла диалог с Джо и удивилась тому, как тот легко и без лишних вопросов прислал ей адрес. Он оказался рядом с Дунаем, где все стены уже и так были исписаны граффити. Петра заблокировала телефон, убирая его в карман.

— Он такой маленький, — сказал Джонас.

— Очень, но я впервые поняла, что по-настоящему беременна. Когда услышала его сердцебиение... моя жизнь перестала быть моей.

— Ты переживаешь?

— Я боюсь. Охренеть, как боюсь. Время бежит и вскоре у меня не останется даже того выбора, что есть сейчас, — сказала Петра. — И я вижу, как ты уже любишь этого ребенка. Я так не хочу, чтобы он остался твоим единственным смыслом жить.

— Он не единственный смысл. Есть еще ты, Элиас, музыка...

Петра забрала у него снимок, пряча в рюкзак. Она повесит его на стену, как напоминание того, чего она может лишиться.

— Мне страшно быть твоим смыслом, ведь на мои плечи ложится слишком большая ответственность.

— Ты можешь быть слабой, я справляюсь. Сейчас у тебя иные заботы, не думай обо мне.

Петра посмотрела на безоблачное небо и поставила ноги на лавочку, прижимая колени к подбородку.

— Как я могу не думать о тебе? Я постоянно думаю — просыпаясь утром и засыпая ночью. Я поняла, что у меня появился огромный страх. Знаешь, какой?

Джонас вжался в лавочку. Превратился в маленького ребенка, искренне желая спрятаться и не слушать того, что может напомнить — он слабый.

— Я боюсь, что ты умрешь. Раньше, когда Карины только не стало, этот страх не был сильным. А сейчас я буквально вижу тебя мертвым и ничего не могу с этим сделать, — рассказала Петра, прижав посильнее колени к себе.

— Прости.

— И все?

— А что мне еще сказать? Мне стыдно осознавать, что я — это ходячая проблема. Урод.

— Ты не проблема и не урод. Я больше не виню тебя в том, что произошло. Я справлюсь со временем и ты прав — сейчас проблемы иные. Они обязаны вытеснить все.

Именно в этот момент Петра хотела громко закричать и навсегда убежать от всего. Убежать к Дунаю, ведь уже завтра там будет Филипе. Человек, не знающий о ребенке, не желающий убить себя, интересующийся ей. Человек, который может разрушить все.

* * *

Место, где стены покрыты граффити, не было слишком приветливым, но все же одновременно не отталкивало настолько, чтобы его избегать. Петра шла вдоль Дуная, смотря на спокойную воду. Руки она держала в карманах и единственная причина сбежать — это здравый смысл, который пропал, как только девушка получила заветный адрес и время.

Она видела компании подростков и молодых людей. Некоторые курили марихуану, от чего в воздухе стоял противный аромат, от которого чесался нос. Некоторые катались на скейтах, аккуратно минуя Петру и слушая при этом немецкий реп от которого могла пойти кровь из ушей.

Петра заметила Филипе вдалеке. Он был один, хотя должен быть с Джозефом. Сговорившись с последним, Петра получила одинокого Филипе перед собой, который сжимал в правой руке балончик с краской. Она неуверенно приближалась, пока не замерла в паре метров, наблюдая за мужчиной, стоящим к ней спиной.

Он чем-то походил на подростка — широкая футболка, джинсы, большие кроссовки, даже кепка, которая, казалось, совсем ему не шла. Петра усмехнулась от непривычности образа и в эту же секунду Филипе обернулся, утыкаясь взглядом на девушку. Он замер, его глаза расширились от удивления, но буквально через мгновение лицо расплылось в доброжелательной улыбке.

— Кого я вижу! У меня галлюцинации или это правда Петра? — спросил он, приближаясь к Петре.

Она ощутила нарастающую тревогу внутри, вгляд ее моментом упал куда-то на асфальт.

— Да, это я. Сама удивлена такой встрече. Проходила мимо и увидела тебя.

— Это лучшее совпадение! Я рад тебя видеть. Давно ты не появлялась рядом. Знаю, встречалась с Джо и Аминой и все.

— Были на пикнике. А ты тут рисуешь?

Филипе повернулся к своему рисунку и развел руки в стороны, демонстрируя пока наброски лица клоуна. Оно было устрашающим и Петра невольно вспомнила изображение на стене в спальне.

— Это... пугающе, — прокомментировала она.

— Я не создаю что-то милое, только то, что нас пугает. Клоуны — это популярный страх. Это лицо — сборный образ Пеннивайза и реального убийцы Джона Уэйна Гейси.

— Не слышала о таком.

— Он убил и изнасиловал тридцать трех парней. Гейси работал клоуном. Страшно, правда?

Клоун улыбался. Его тревожная улыбка пробирала Петру до самых костей. Она не могла оторвать взгляда от него.

— Но не бойся, я тебя защищу, — сказал тихо Филипе.

— Меня не нужно защищать.

— Ты такая сильная и независимая?

— Я просто не ребенок и не мальчик. Пеннивайз ел только детей.

Филипе хмыкнул.

— А ты права. Ладно, даже защищать не от кого. Хотя бы могу дать тебе нарисовать пару деталей. Тогда мой милашка не будет таким страшным.

Петра уставилась на Филипе, а после на балончик в его руке. Она никогда не рисовала граффити.

— Я все испорчу, — сказала честно Петра.

— Да брось, скорее я какое-то говно нарисую, чем ты испортишь что-то. Это будет особенный рисунок.

Он протянул Петре балончик и она случайно коснулась его руки. Заряд тока пробежал по телу и остановился где-то в пятках. Она уже собралась подойти к стене, но Филипе схватил ее за запястья и развернул к себе. Петра напряглась.

— Не бойся так меня, просто я хочу кое-что сделать, — сказал он и снял с себя кепку, надевая ее на голову Петры. — Вот, тебе она идет куда больше, а я снова проиграл с образом подростка. Староват для этого дерьма.

Филипе поправил ее волосы, которые упали на лицо и дыхание Петры сбилось. Она быстро развернулась к нему спиной. Петра присмотрелась к рисунку, не зная, что делать дальше. Филипе оказался сзади и взял Петру вновь за запястье. Она не могла шевелиться, дышать и жить.

— Давай я покажу, как это делать. Не бойся нажимать, — сказал он ей на ухо, заставляя по коже пробежать пару сотням мурашек.

Мужчина навел ее руку и Петра неуверенно нажала на балончик. Краска распылилась и девушка сразу ощутила резкий запах, от которого моментом к горлу подкатила тошнота. Но она не отходила, продолжая следовать указаниям Филипе. Они рисовали вместе. Творили вместе. Создавали нечто прекрасное через такой ужасный рисунок.

— А это не так сложно, как кажется, — сказала Петра и отошла от рисунка, потому что уже было невыносимо терпеть.

Филипе взял другой цвет и, глянув на Петру, хитро усмехнулся.

— Знаешь, я еще хочу кое-что сделать.

— Что же? Ты меня каждый раз пугаешь.

Он встряхнул балончик и, наклонившись, пшикнул прямо на джинсы девушки, оставляя желтую полоску. От удивления Петра широко раскрыла рот.

— Что? Филипе!

— Всегда хотел это сделать, потому что ты слишком злая. Нужно тебе повеселиться.

Петра сжала свой балончик в руке и с наигранной злостью пшикнула на футболку Филипе. Тот рассмеялся.

— Бунтарка! Ты меня пугаешь!

— Меня всегда стоит бояться и лучше не приближаться.

Они начали пачкать себя без остановки. Смеясь, бегая из стороны в сторону, удивляя проходящих мимо людей. Петра очнулась лишь тогда, когда Филипе сжимал ее руки, чтобы она не могла подвигаться и вновь испачкать. Она стояла слишком близко к нему и это было неправильно.

Петра отпрянула, выдернув руки.

— И что мне теперь делать? Не могу же я вернуться такой домой, — пожаловалась Петра.

— Можем зайти к Софие, она же живет неподалеку и попросить у нее одежду. Я не думаю, что она откажет.

— Как-то неловко... может, не стоит?

Филипе вновь приблизился к ее лицу. Уставился на губы, которые не смел целовать, хотя очень хотел.

— Тебе неловко должно было стать раньше.

— Мы ничего такого не сделали, не начинай.

Мужчина начал собирать балончики в рюкзак.

— Слышишь, мы ничего не сделали, — повторила нервно Петра.

Она уставилась на красную краску на руках. Ее пальцы тряслись. Тошнота вновь подкатила к горлу. Еще немного и она умрет.

— Петра, ты можешь думать, как угодно, — сказал Филипе и надел рюкзак на плечи. — У каждого своя правда и со временем ты все поймешь. Пока, видимо, рано.

— Что я пойму?

— Ну, например то, что ты резко перестала быть злой по отношению ко мне.

— Это не значит, что мы друзья.

— Нет, дорогая, это означает то, что у меня снова стоит на тебя, а ты предпочитаешь игнорировать такую же реакцию со своей стороны.

Петра скривила лицо и замерла, не желая следовать за Филипе.

— Ты бываешь... таким мудаком, — сказала зло она. — Я не собираюсь идти с тобой к Софие. Пока.

— Я просто честный. Я никогда не забуду твой запах и губы, Петра, — сказал Филипе вслед.

Петра удалялась от него слишком стремительно. Уйдя с поля зрения, она присела на корточки и заплакала, закрывая лицо руками.