Небольшое примечание от автора: эта глава от лица 14-летнего мальчика, поэтому я пыталась экспериментировать со слогом и манерой повествования, чтобы было похоже на речь подростка. Заранее прошу прощения за возможный кривой слог или непонятные моменты.

Лева

Наверное, самое болезненное, что может осознать человек - это что жизнь несправедлива. Причём абсолютно. Ты можешь быть последним подонком и хорошо устроиться по этой жизни, а можешь быть ангелом и умереть несчастным, не дожив до совершеннолетия. В какой-то момент это понимает каждый, кем бы он ни был по возрасту, статусу или полу.

Я понял несколько дней назад, когда мама умерла.

Наверное, я на всю жизнь запомню тот момент. Как сначала не мог поверить и тупо смотрел на сообщения в группе, потом разрыдался, потом...

Потом пошли мысли, такие, каких раньше у меня не было.

Почему умерла она? Почему её убили? Убить могли любого из них, через пару дней о них никто бы и не вспомнил! Тем более что многие из наших врачей отлынивают от работы и никакой пользы обществу не приносят, а учитывая зависимости большинства, даже без убийцы их наполненные алкоголем, наркотой и сопутствующими такому образу жизни заболеваниями тела могут в любой момент найти в каком-нибудь переходе! Они же абсолютно бесполезны и никому не нужны, не то что мама... Что, убийце сложно было выбрать другого? Артём, Тимофей, Василиса... Плевать на них на всех, почему не они!? В какой-то момент я возненавидел, кажется, всех наших врачей. Василиса обняла меня, когда я только прибежал в больницу, узнав о её смерти. Наверное, если бы она сделала тоже самое сейчас, я бы плюнул на всё и ударил её. Хотя, говорят, если на Василису кто-то замахнется, то она этого человека по стенке размажет, и я верю этим слухам.

Пару дней только и думал, почему никто не умер вместо мамы, за пеленой злости почти не замечая ни еды, ни пациентов, ни врачей. Вообще ничего. Потом на смену гневу по известной схеме пришли торг, депрессия и принятие. До меня дошло, что все наши врачи, хоть и являются последними отбросами, ни в чем не виноваты. Не они же убили маму. К тому же, у них тоже могли быть дети, родители или другие близкие... На моём месте, месте горюющего, просто оказался бы другой человек. Жизнь жестока. Когда она считает это необходимым, то протягивает свои когти к тому, к кому хочет, не думая о последствиях. И не важно, аристократ ты или житель поселения, а может, вообще человек, и насколько ты нужен другим. Кто-то скажет, что это итак понятно, что все об этом знают. И я вроде как тоже все это знал и понимал, но до тех пор, пока лично не столкнешься со смертью, до конца не понимаешь всю её и жизни несправедливость.

Странно, наверное, что всё это я понял и перестал злиться так быстро, за какую-то неделю, но подозревал, что просто всё ещё отрицаю, что мама совсем умерла. Навсегда. Почему-то казалось, что вот я сейчас поплачу, погрущу - и она появится. Наверное, так и будет, пока не увижу тело. А его я не увижу ещё долго - да, эти подонки выставили убийство самоубийством, а мне, «глупому ребёнку», никто не поверит, но его всё равно забрали в морг СБ МС. Во-первых, для экспертиз, а во-вторых, для исследований организма албысов.

Даже не знаю, хорошо это или плохо. Вроде радует, что пока можно верить, что мама жива, а вроде хочется быстрее отмучиться, как бы грубо и цинично это не звучало.

Кому я завидую, так это идиотам. Хорошо жить, когда ни о чем не думаешь. Когда знаешь медицину и психологию, и тебя съедает не только горе, но и понимание того, что творится с твоей головой и что будет дальше - намного хуже. А я ведь знаю. Долбаный Герман. Если бы он в мои шесть-семь не заметил мою гениальность и не стал бы обучать, я, возможно, как раз и был бы идиотом. Или обычным. И сейчас просто сидел бы где-нибудь на алгебре в школе, не слушая учителя и горюя, а не шёл бы в больницу, рассуждая и пытаясь мыслить как подросток, изо всех сил отбрасывая известные мне теории и факты.

Да, стоит прохладный пасмурный день восемнадцатого февраля, прошла ровно неделя со смерти мамы, а я иду, закутавшись в куртку и свитер так, чтобы не было видно уродливого рта на затылке, и спрятавшись от окружающего мира за маленькими беспроводными наушниками - подарком... Мамы. На день рождения. Мы едва сводили концы с концами, но она всегда хотела меня порадовать.

Даже самый громкий и тяжёлый метал не заглушает мыслей, но хоть немного помогает. Говорят, небезопасно слушать музыку, пока идешь, потому что можно не услышать машину, но плевать. Если у жизни или смерти на меня такие планы, пусть сбивает.

Окажусь в том же месте, где и мама... Душой окажусь там, хотя внешне буду истекать кровью. Кровью.

Кровь.

Я с трудом удерживаюсь от крика, когда на шее раскрывается пасть. Всего несколько раз в жизни чувствовал запах свежей крови и мяса, которое из живого существа стало мясом только что, а потому не привык к некоторым неприятным особенностям собственной физиологии. Например, к тому, что зубы албысов похожи на кошачьи когти. Обычно они сложены, но выпускаются либо по желанию их обладателя, либо когда нос улавливает запахи человеческой плоти. И при этом частенько задевают, царапая, губы. То есть кожу на шее.

На миг боль ослепляет, как фонарь в полной темноте, не давая подумать и понять, что происходит. Это мозг блокирует все свои отделы, кроме того, который отвечает за болевой сектор, чтобы по нейронам как можно лучше поступали болевые сигналы... Чёртово знание биологии.

Только когда ранки, нанесенные острыми выпущенными зубами, перестают пульсировать, я более-менее прихожу в себя. И до меня доходит вопрос.

А откуда, собственно, в переулке между двумя старыми пятиэтажками, в одной из которых мы с мамой жили, вдруг запахло человеческим мясом?

Оно пахнет иначе, чем просто люди или человек, который случайно поцарапался. Вернее, нет. Так сильно я могу чувствовать и остро реагировать только на мясо и внутренние органы, но никак не на кровь и не на просто людей. Я же не вампир какой-нибудь.

Неужели у нас в самом обыкновенном дворе, в котором я вырос, на кого-то напали? Так ещё и этого кого-то выпотрошили?

Наверное, если бы я с детства не бывал в морге, меня бы при одной мысли об этом затошнило. Спасибо маме... Мама... Нет, стоп, от одного слова в сердце щемит больнее, чем от осознания, что на кого-то напали. Не надо про неё думать.

До этого я шёл, вяло мешая ногам снежно-грязную кашу, не глядя по сторонам, но сейчас останавливаюсь. Может, мне и плевать, собьёт меня машина или нет, но не очень-то хочется подбегать к источнику запаха, мучаясь от боли и обжигающей жажды свежей еды в шее, смотреть на малоприятное, хоть сто раз к подобному привыкни, зрелище, и оказывать человеку помощь, понимая, что его враг может находиться где-то поблизости и видеть меня. Но кое-что это всё перевешивает. Хоть из-за работы я и появляюсь в школе редко, я все-таки учу все предметы. И обществознание в том числе. А что написано в учебнике? Что врач обязан оказать первую медицинскую помощь и вызвать скорую в случае, если кому-то на улице станет плохо. Я врач, а значит, если не помогу, меня заберёт СБ МС? Этого как-то не хотелось бы... Не знаю, правда это или нет, но среди моих учащихся очно одноклассников ходили слухи, что в подвалах СБ МС пытают подозреваемых в любых преступлениях, вынуждая признаться в них. Я тут скрежечу зубами из-за простой царапины на шее, а пытки... Нет уж.

Сглотнув появившуюся от страха и удивления слюну, я отправляюсь на запах. До этого шёл, думая только о своём горе и музыке, и лишь сейчас присматриваюсь к окружающему меня пейзажу. Снег на обочинах дорог, редкие влажноватые снежинки, падающие с ещё тёмного неба, редкий жёлтый свет таких же редких фонарей, невысокий, но длинный дом, следующий после моего. Он состоит как бы из двух корпусов, разделённых аркой. Темноту в ней не могут разогнать ни фонари, ни снег, но я гулял под ней летом и знаю, что ничего, кроме мусора, сквозняка, надписей и рекламных объявлений, там обычно нет. Однако именно с территории под аркой доносится запах. Что ж, вполне логично. Преступления совершаются в темноте, где никого нет, совсем как там.

Или как ночью в морге, где мама...

Я так прикусываю губу, что во рту появляется солёный привкус, а запах моей крови на миг перебивает аромат раненого человека. Вдохнув поглубже морозный воздух, я быстро иду вперёд, отчаянно надеясь, что грустные мысли за мной не успеют.

Ноги скользят по никем не сколотому льду, и я немного замедляюсь, чтобы не упасть. Будет нехорошо, если грохнусь, сломаю ногу и буду замерзать на пару с тем пахнущим мясом беднягой, пока нас не найдёт кто-нибудь достаточно милосердный, чтобы помочь посторонним людям, а не принять их за бомжей или пьяных.

С каждым шагом зубы на шее все сильнее раскрываются. Даже рот там приоткрывается, и приходится прикрыть его одной рукой, потому что он начинает выделяться из-под куртки и свитера. Будет совсем уж плохо, если мимо пройдёт простой человек и заметит. Вряд ли, конечно, кто-то будет приглядываться к шее незнакомого мальчишки, но, во-первых, в этом районе у нас с мамой много знакомых, а во-вторых, осторожность никогда не бывает лишней.

Арка встречает меня таким сквозняком, что даже в тёплой куртке по коже бегут мурашки. Однако усиление запаха говорит, что я почти дошёл до его источника. Свободной рукой достаю телефон из кармана куртки и включаю фонарик. Из чёрного мир вокруг становится серым. Я вижу, что грязи и мусора под аркой меньше не стало, даже прибавились пивные банки, но, что самое главное, замечаю человека, ради которого, собственно, и пришлось изменить привычный маршрут от дома до больницы.

Это мужчина лет сорока, хотя в темноте не очень хорошо видно. Выглядит он, прямо скажем, хреново и даже жутковато: бледный, почти белый, как снеговик, которого слепили у нас под окнами ребята помладше меня, и лежит, раскинув руки. Одна из них вся чёрная, а асфальт под ней - бордово-коричневый. Кровотечение, и сильное. Если не остановить, умрёт от потери крови. Позабыв уже про полицию, я бросаюсь к мужчине почти из чистого желания помочь.

Поскольку лежит он на спине и явно находится в бессознательном состоянии, первым делам пытаюсь повернуть набок его голову. В ином случае язык может перекрыть горло, и человек захлебнется. Я не особенно силен физически, однако это оказывается делом несложным. Затем, почему-то не сразу додумавшись до этого, проверяю пульс. Замедлен, но не смертельно, к счастью. Только потом переключаюсь на руку. И, несмотря на свою привычку к трупам и другим ужасам, с трудом сдерживаю завтрак в желудке.

Рука была окровавлена не просто так. Направив на неё свет фонарика, я увидел ладонь, кровь - очень много крови, большой палец, мизинец... И всё.

Трёх пальцев не было.

Ему... Оторвали пальцы? Отрезали? Откусили?

Более того, возможно, я ошибался из-за плохого освещения и огромного количества крови, но кожа, кажется, приобрела нехороший бледно-синюшный оттенок. Верный признак некроза. Из-за всего этого я и почувствовал такой резкий запах.

Я понимаю, что не могу помочь ничем, кроме как вызвать скорую. Тут наверняка нужно хирургическое вмешательство, и побыстрее.

Выключаю фонарик и перехожу в приложение для звонков. Сначала думаю набрать человеческую скорую, но отказываюсь от этой идеи. Я не слышал, чтобы у нас в районе были какие-то бешеные собаки или отрезающие пальцы бандиты. Почему-то казалось, что что-то с этим человеком нечисто. И хотя я вроде как медик и не мне следовать чепухе вроде интуиции, в вопросах магических созданий про чутье лучше не забывать. Поэтому наспех нажимаю замерзшими пальцами номер нашей скорой - такой же, как у человеческой, но впереди две лишние цифры.

Спустя пару протяжных гудков раздаётся мелодичный женский голос. Я даже немного горжусь, что знаю его хозяйку.

Её зовут Лена, ей двадцать пять, и она очень красивая. Помню, в детстве сказал, что обязательно на ней женюсь, а взрослые рассмеялись. Мама тогда пила кофе капучино и, когда рассмеялась, испачкала нос в молочной пене, а потом взяла, макнула в него палец и мне испачкала нос тоже. Все снова смеялись. Прошло много лет, и я многое отдал бы, чтобы вернуться в тот беззаботный денёк. И желательно навсегда.

- Больница скорой медицинской помощи номер два, скорая помощь, - быстро, но чётко произносит Лена вместо приветствия.

Я отвечаю менее складно, хотя тоже стараюсь сообщать только важное.

- Тут, короче, мужик какой-то... Вся рука в крови. По ходу... Полная травматическая ампутация трёх пальцев. И обморожение. Так что это, видимо, по нашей части. Это Лева, если что, поэтому сюда звоню.

- А, Лева! - узнаёт меня Лена, и её голос сразу становится менее официальным и более добрым. Даже взволнованным. Почему-то последние дни все относятся ко мне так, будто я хрустальная ваза. И от этого ведь только хуже, потому что сразу вспоминаешь причину. Бесит. - Сейчас направлю скорую. Адрес?

Ну, хотя бы никаких лишних вопросов. Хотя это логично, все-таки скорая и дело срочное. Я называю свою улицу и нужный номер дома, упоминаю арку. Лена обещает направить машину как можно скорее и вешает трубку. А я продолжаю сидеть рядом с незнакомцем. Не уйдёшь же. Да и до больницы быстрее доехать в скорой, чем на автобусе, на один рейс которого я опоздал, а второй неизвестно, когда будет.

* * *

Спустя двадцать минут после вызова приезжает, визжа на всю округу и привлекая внимание окружающих, «Скорая». Через сорок пять минут, намерзнувшись, а затем согревшись в тёплой машине и пока помогал фельдшеру, я наконец оказываюсь в больнице. К счастью, сегодня появляюсь рядом с каталкой, на которой лежит раненый человек, поэтому привлекаю меньше внимания, чем должен мальчик, недавно ставший сиротой. Сирота. Какое мерзкое слово! Ассоциации, будто я уже сижу в рваных тряпках около какого-нибудь магазина и прошу милостыню.

Встречает больного, как всегда, наша заведующая отделением, Екатерина Алексеевна Хоффман. Вообще-то заведующая не должна встречать больных на каталке, но поскольку большая часть наших врачей - даже я, например - не имела образования, не всегда знала, что делать или просто ленилась пошевелиться, она управляла всем процессом. Честно говоря, я её боялся. Она была похожа на ту самую математичку, которая вроде бы ничего плохого не делает, но держит в страхе весь класс.

Вот и сейчас она окидывает меня строгим взглядом, поджимает губы и бросает:

- Здравствуй, Лева. Ты его сюда притащил, ты им и займёшься. Иди переодевайся, я сейчас к тебе ещё Тëму пришлю, чтобы дурью с утра не маялся.

Я киваю и делаю то, что она говорит. Не люблю ни Артёма, ни вообще тех ребят на несколько лет старше и плюс-минус его ровесников. Они были какими-то... Другими. Как будто говорили на другом языке. Но делать нечего, работа есть работа, с кем бы не приходилось сотрудничать. И если раньше она не была для меня обязательной, скорее являлась развлечением и поводом для гордости, то теперь... Я должен обеспечивать себя сам, как можно дольше. Ведь рано или поздно на меня, как на несовершеннолетнего и без родителей, обратят внимание социальные службы. И тогда единственным способом не попасть в детдом будет уговорить кого-то стать моим опекуном, убедив этого «кого-то», что мне нужна просто формальная бумажка, и я не стану обузой.

Ладно, может, и хорошо не быть идиотом. Идиот бы просто горевал, а я понимаю, что последует за смертью мамы, кроме рези в груди и солёных слез в горле. Я хотя бы могу взять себя в руки.

Ну почему, почему я должен брать себя в руки! Мне четырнадцать! Я хочу прогуливать школу, ругаться матом и смотреть сериалы. Почему я должен думать о том, как остаться у себя дома и не думать о... Черт, я даже мысленно не успел сказать мама, а уже... Сам не замечаю, как в носу влажнеет, а по щеке скатывается что-то мокрое. И плечи дрожат. Выгляжу, как последний слабак, наверное. Хорошо, что успел дойти до ординаторской и переодеться. Если повезёт, меня никто не увидит и не полезет с тошнотворными утешениями.

- Ой, ну вы посмотрите, человеку всего-то два с половиной пальца оттяпали, а этот неженка уже в сопли! Что за поколение, ужас! - ехидный голос где-то надо мной заставляет вздрогнуть и поднять заплаканные глаза. Из-за слез видно плохо, но тон узнать несложно. Наверное, рыдал я как последняя девчонка и очень долго, и вызванный заведующей отделением Артём отправился меня искать. Черт! Или... Наверное, мне должно быть плевать? Он, судя по всему, вряд ли будет сюсюкать со мной, как с ребёнком, а остальное мне как-то безразлично. Он всё равно уже видел, как я плакал, в тот день... Даже дал попить воды, хотя ничего не говорил.

Я несколько раз шмыгаю носом, чтобы не выглядеть совсем уж пятилеткой, и, откашлявшись, отвечаю почти не заплаканным голосом:

- Я... Не из-за этого.

Артём, как я вижу, когда вытираю глаза, стоит, подпирая плечом дверной косяк, как крутой парень из сериала. Я искренне никогда не понимал, как некоторые люди умудряются в любые моменты выглядеть идеально, будто действительно живут в фильме, а не в реальности, в то время как я сам успевал побывать и сопливым, и прыщавым, и больным порой за одну неделю.

- Если бы ты знал, как мне наплевать, мой мальчик, - насмешливо говорит Артём, пафосно приложив руку к сердцу. - Ты работать собираешься? Господин... Адамов, - надо сказать, что ещё в скорой мужчина пришёл в себя и назвал своё имя, а в кармане его куртки фельдшер обнаружил паспорт, поэтому сейчас Артём, заглянув в карту вызова, увидел фамилию, - тебя очень ждёт.

- Угу, иду, - киваю я и вытираю рукавом лицо, чтобы быстро избавиться от оставшихся слез. Вообще-то врачи должны сохранять стерильность, но... Рукавами же я не полезу в раны больного?

Артёма я не любил, но что мне в нём нравилось, так это его пофигизм. Ему ведь действительно наплевать на то, что случилось неделю назад. И это хорошо, учитывая, что почти все мне сочувствуют. Иногда надо побыть рядом с человеком, который никак не комментирует тот факт, что обнаружил тебя в слезах. Который просто ждёт, когда ты слезешь со стула, куда забрался с ногами, и пойдёшь рядом с ним лечить больного.

Выход из ординаторской, пара поворотов, и мы оказываемся в смотровом кабинете, куда Адамова отправили для первого осмотра, предварительно вколов ему обезболивающее. Небольшая комната выкрашена светлой краской, по углам стоят несколько шкафов с необходимыми инструментами, а между ними - обитая простым дерматином кушетка. Обычно здесь пахнет лекарствами, но сегодня в воздухе тяжёлым покрывалом висит ощутимый запах крови. От каждого вдоха моя шея ноет всё сильнее.

На кушетке лежит тот самый обнаруженный мной мужчина, Адамов, только теперь я могу рассмотреть его получше. Он действительно на вид среднего возраста и, судя по всему, моей национальности - тоже якут. Это даже странно, все-таки город у нас небольшой, и встретить разных нерусских людей одной нации можно нечасто.

Заметив, что дверь открылась, больной с самым несчастным видом приподнимает голову. Его глаза полуприкрыты, а губы шевелятся с трудом, когда он негромко нас приветствует.

Артём, его полная противоположность, бодро проходит в кабинет и на ходу натягивает на руки перчатки. Карту вызова он сует мне, и я от неожиданности с трудом успеваю её схватить.

- И вам доброго утречка, господин Адамов! - энергично говорит он, и показывает сначала на себя, потом на меня. - Артём Хоффман, Лев Исаев, ваши лечащие врачи, хотя, понятное дело, вам с высокой колокольни наплевать на то, как нас зовут. Ваше сердце мне пока не нужно, а вот от вашей руки не откажусь, надо её осмотреть.

Адамов слегка кивает:

- Да, конечно... Простите, что говорю... Так. Наркоз.

- Конечно-конечно, - бормочет Артём, беря в руки запястье Адамова, уже первично обработанное, но оттого не выглядящее лучше. Кожа всё такая же серая, а на месте пальцев зияют жуткие тёмные раны, в которых виднеется что-то желтоватое. Я с ужасом догадываюсь, что это кости. - У вас уже брали анализ крови?

- Да... Несколько минут... Назад.

- Отлично. - бросает Артём. - И рану обработали, какие у нас молодцы работают. А вы, случайно, не помните, кто вас укусил?

Тут уже подключаюсь я - все-таки не просто же так притащил сюда человека. Да и одно дело - лечить укушенного собакой: всего-то провести ПХО, почистить и зашить рану, - и совсем другое - жертву оборотня или ещё каких-то кусающихся магических созданий.

Таких, как я, например.

- Если вам показалось что-то, что вам кажется ненормальным, всё равно скажите, - быстро говорю. - Это важно и поможет вашему лечению.

- БСМП номер два... Да? - неожиданно спрашивает Адамов, и на его лице появляется слабая улыбка.

Артём замирает, а я с удивлением спрашиваю:

- Вы знакомы с нашей больницей?

- Она ведь... Для нечистой силы и её жертв? Друг мне советовал... Сюллюкюн, русал по-вашему... Пятнадцать лет в СБ МС... Я... Немного не успел...

Сюллюкюн. Мама рассказывала про них. Значит, наш пациент точно якут, это хорошо. А вот остальное мне понравилось меньше. СБ МС как минимум - это значит, что наш пациент, все-таки, либо не человек, либо связан с магическими созданиями.

Подняв взгляд на Артёма, я замечаю, что он неожиданно посерьезнел. Я уже работал с ним и успел заметить, что таким он бывает только при тяжёлых случаях. Сейчас, в общем, такой и был - некоторые считают, что если у человека что-то с руками или ногами, то это ерунда, но тот же Адамов своим примером показывает обратное.

- Я правильно понимаю, что вы хотите сказать, что на вас напало магическое создание? - медленно переспрашивает Артём.

- Да...

- Есть предположение, кто это мог быть?

- Нет... Я... Плохо в этом разбираюсь. Поэтому и шёл сюда... Но оно... Оказалось быстрее...

- То есть вы знали, что оно на вас нападёт!? - с удивлением спрашиваю уже я.

Адамов снова слегка приподнимает голову. Хорошо хоть рукой не шевелит, хотя её, наверное, так закололи обезболивающим, что он её и не чувствует.

- Да... Это... Долгая история.

- Расскажете? - тут же оживляюсь я. Возможно, рассказ Адамова поможет догадаться, кто на него напал, и даст понять, как его лечить наиболее эффективно и с меньшими потерями.

На моё плечо ложится тяжёлая ладонь Артёма, что немного удивляет. Он тянет меня за собой со словами:

- Расскажете обязательно, только через пару минут. Мне и моему коллеге надо выйти.

Когда дверь кабинета закрывается за мной и Артёмом, я поднимаю на него удивлённый взгляд. Артём в ответ закатывает глаза и прислоняется спиной к двери.

- В чем проблема? - не выдерживаю я.

- Вы не догадываетесь, мой юный гениальный коллега? - с противной иронией в голосе интересуется Артём. - В таком случае, что вы можете сказать о состоянии больного и наших действиях?

Слова про гениального коллегу меня обижают. Меня частенько не воспринимают всерьёз из-за возраста, хотя на деле я знаю больше многих наших врачей. И это неприятно. Поэтому тут же гордо задираю голову, чтобы смотреть Артёму в лицо - ну вот как некоторые умудряются настолько вырасти!? - и начинаю:

- У больного наблюдается травматическая ампутация пальцев и тяжёлое обморожение, вследствие чего на руке заметны признаки некроза. Также он потерял много крови. Это значит, что нам следует проверить анализ крови, а потом...

- А не потом, а желательно уже сейчас, и как можно скорее, - в тон мне заканчивает Артём, - ампутировать ему часть руки до полулунной кости, а не слушать его сказочки, просто потому, что он знает о нас и нашей больнице.

Меня словно кипятком окатывают.

Да, учитывая некроз и вероятность заражения крови, руку лучше ампутировать, чтобы не распространилось ни то, ни другое. Однако так следует сделать, только если Адамова укусило животное. Магические создания чистят зубы, а то и вырабатывают что-то полезное, а значит, в случае укуса неядовитого магического существа запястье нашего пациента можно спасти. Шанс невелик, но он есть, нужно только подождать, пока придут результаты анализа. Они покажут не только, сколько крови потерял Адамов, но и кто его укусил.

Поэтому слова Артёма и его желание рубить с плеча (почти буквально) меня возмущают.

- Ты ему не веришь, что ли!? На него ведь правда могла напасть какая-то сошедшая с ума тварюга. Надо узнать, кто, и, возможно, удастся избежать ампутации! Тут как раз и анализ поможет, и его рассказ!

Артём медленно несколько раз ударяет в ладоши, будто аплодирует плохому клоуну. Только вот не очень круто понимать, что плохой клоун в нынешней ситуации, по его мнению, я.

- Умница, малыш. Пять за порядок оказания медицинской помощи. Только вот сейчас мы можем просто отрезать ему ладонь и сохранить всё остальное, но с каждой минутой теряем эту возможность. Если его укусил кто-то ядовитый или больной, или вообще животное, то он туда-сюда и вообще отправится, - Артём кивает наверх, - в инстанцию повыше. Если нет - некроз тоже распространяется. Ещё немного, и он лишится руки и не сможет эстетично носить сумку на левом локте.

Звучит, конечно, логично, но... Как-то несправедливо вот так взять и отрезать человеку часть руки, когда есть шанс этого не делать. Это как... Убить женщину, зная, что у неё есть сын.

Нет, стоп. Мне ещё только опять расплакаться не хватает для полного счастья.

«Лева, соберись».

В любом случае, я, может, и думаю, что жизнь несправедлива, но несправедливым оружием в её руках становится не хочу. Профессия врача подразумевает большую ответственность, но в этом случае мне хочется переложить её на чужие плечи. В конце концов, у меня сейчас с психикой не в порядке из-за случившегося неделю назад. А у Артёма с ней не в порядке явно давно, хотя понятия не имею, по какой причине. Так что пусть решение принимает...

А это идея.

- Давай хотя бы предложим ему выбор, - предлагаю я. - Либо есть шанс сохранить руку, но есть и шанс, что он умрёт, либо отрезаем руку, и он сто процентов будет жить. Пусть сам решает, чего мы будем?

Но Артём продолжает гнуть свою линию, хотя формально я - лечащий врач, а он - ассистент. Чёртов мой возраст!

- Левочка, - говорит он, предварительно покачав головой на мои слова и вообще активно жестикулируя. - Запомни важную истину: наши пациенты - идиоты. Даже если они доктора наук, если они не просто доктора, они - идиоты. Этот мужик - не врач, у него в кармане было удостоверение, что он - охранник. Следовательно, он идиот. Пока я, - Артём выделяет это слово, - работаю с идиотами, они не будут принимать никаких решений. Потому что примут они однозначно решение неправильное. Радуйся, что я тебя не причисляю к совсем уж идиотам, ребёнок. Ну?

- Ты не прав! - надуваюсь я, не сразу осознавая, что действительно выгляжу, как ребёнок. Потом уже пытаюсь сделать лицо взрослее и добавляю: - Ну блин, правда. Это его... Рука. И жизнь. И вообще...

- Угу. А знаешь, кто всегда прав? Закон. Там есть очень интересная статья о халатности. СБ МС не очень любит нашу больницу и с удовольствием нам с тобой её приплетет, если некроз или яд распространится, и товарищ Адамов умрёт. Даже если это будет его выбор.

- То есть у меня тоже выбора нет? - восклицаю я. В чем тогда смысл давать мне пациентов, если я не могу назначать лечение? - Ты однозначно за вариант с ампутацией, поэтому она и будет?

- Я не зря не причисляю тебя к идиотам, Левочка. Я объявлю ему об ампутации или ты?

- Я его лечащий врач!

- Ой, точно! - делает вид, что только сейчас вспомнил, Артем. - Значит, ты объявишь. Ну, или у тебя будет право выбора, и в случае чего тебя посадят. С четырнадцати сажают за особо тяжкие, а ты почти убьёшь его, если не отрежешь руку.

Когда я думал, что мне нравится в Артеме его пофигизм, я не имел ввиду, что мне нравится, что ему плевать, пугает он собеседника или угрожает ему, чтобы добиться своих целей, даже если цели эти - спасти пациента.

Изо всех сил я пытаюсь прожечь Артёма испепеляющим взглядом, на что тот только усмехается, а затем возвращаюсь в палату. Дверью пытаюсь хлопнуть и желательно попасть по Артёму, но этого не получается. Даже не знаю, что меня так разозлило, если этот Адамов мне никто, но... Бесит.

- Ну... Что? - спрашивает Адамов, и я пытаюсь сделать лицо попроще, чтобы его не напугать.

По шагам я слышу, что Артем заходит следом за мной и останавливается, выжидающе на меня глядя. Наверняка ещё с любопытством склоняет голову набок и сощуривает глаза.

Я прокашливаюсь и начинаю:

- Эм... Дело в том, что у нас нет времени, чтобы вы рассказали, кто на вас напал, если это долгая история. Это важно, как я и говорил, но... В общем, мой коллега осмотрел вашу руку и сказал, что вас срочно нужно прооперировать, иначе вы можете погибнуть. Суть операции в том, чтобы... Ампутировать вам запястье укушенной руки, - быстро договариваю и перевожу взгляд в пол. - Простите.

Честно говоря, я ожидаю истерику. Потому что обычно пациенты не особенно радостно реагируют на информацию, что им нужно отрезать конечность. Оно и понятно, ведь после потери руки или ноги жизнь существенно меняется, и не в лучшую сторону. Даже не знаю, как бы отреагировал на такое я.

Впрочем, когда погибает близкий человек, ощущения, наверное, примерно те же.

Но, на удивление, истерики не случается. На пару минут в палате повисает тишина, звенящая, как после удара по голове, и неприятная, как на похоронах, хотя на них я ни разу не был. Я чувствую, что даже Артем напрягается. Учитывая его цинизм, наверное, думает, какое успокоительное лучше будет вколоть разбушевавшемуся пациенту. Или куда убрать все острые предметы из смотровой, если Адамов, словно нервная барышня, решит, что без руки жизнь можно не продолжать.

- Хорошо, - прерывает паузу слабый, но на удивление спокойный голос Адамова. - Нужно... Какое-то согласие на операцию? Я подпишу.

Если я просто молчу, не зная, как реагировать на такое быстрое принятие, то Артем не стал скрывать свои мысли.

- В смысле? И всё? А где «Что за бестолочи тут работают!»? «Как я буду без руки»?

Адамов медленно переводит на него глаза.

- Тот... Из-за кого мне предстоит... Эта операция... Уже лишил меня всего, молодой человек. Останусь жив... И на том спасибо.

Артем стоит у меня за спиной, и я не могу видеть выражения его лица, но на несколько мгновений в палате снова становится тихо. Только через какое-то время Артем подаёт голос, как по мне, более наигранный, чем обычно:

- Вот и хорошо! Приятно иметь дело с нормальными людьми! Сейчас позвоню и скажу, чтобы готовили операционную.