Маруяма Мизуки

Еще целую неделю я валялась в кровати с простудой. Зато у меня было время все хорошо обдумать и окончательно поставить для себя точку в наших отношениях с Ёсидой. Пусть хоть на коленях просит прощения, он его не получит. Любовь к нему погасла, как сгоревшая спичка. Хотя бы сейчас этот парень должен осознать, что все действия имеют последствия.

Пока болела, ко мне заходили друзья, показывали фото того, как продвигаются их картины для зачета. Было грустно, что не могу поработать с ними и пропускаю все веселье. Трудиться над рисунками втроем намного проще и легче. Но как только мне стало лучше, я отправилась в мастерскую.

Сегодня суббота, и народа в университете не очень много. Те, кто пришел, или заканчивают свои работы, или готовят аудитории к новогодним праздникам. Я иду по аллее к мастерской и смотрю по сторонам. Ноябрь подходит к концу. Деревья облетели, на ветвях сидят стаи воробьев, чирикая, будто наступающий холод их не волнует. Хоть газон еще и не потерял свой цвет, все вокруг стало серым и безликим. Издали я замечаю, что кто-то развесил гирлянды на окна мастерской, и во мне загорается новогоднее настроение. Лампы издают теплое свечение, будто согревая душу.

Открываю дверь, включаю свет и подхожу к своему мольберту. Успела сделать работу лишь наполовину. Во все цвета осени уже окрашен низ картины, который занимают деревья. Тут и там пробиваются зеленые, желтые и багряные листочки. Подножие горы тоже приобрело свои очертания. Сегодня нужно постараться, чтобы успеть закончить в срок. Беру кисти и принимаюсь за работу. Фудзи начинает окрашиваться в тёмные цвета, а верх вулкана покрывают заснеженные вершины. Я решила сделать версию горы на закате, поэтому красками в красно-оранжевой гамме придаю небу законченный вид. Отхожу на пару шагов и смотрю на все издалека. Вышло достаточно неплохо. Закончив, промываю и вытираю кисти. Вернусь сюда завтра, добавлю пару бликов, птиц на небе, сделаю контур, и картину можно считать завершенной. Я безумна рада этому событию.

Снимаю и вешаю фартук на мольберт, собираясь уходить, но в мастерскую заходит наш преподаватель по изобразительному искусству.

— Маруяма, рад тебя видеть! — он подходит ближе к картине. — Выбрала эпоху Эдо? Молодец, одобряю.

— Благодарю вас, учитель, — говорю, делая поклон, а когда поднимаю голову, вижу Ёсиду, что стоит у входа.

— Раз уж ты здесь, помоги нам. Скоро будет новогодняя выставка картин, и нужно отобрать несколько работ, которые лежат в кладовой, — показывает на дверь в конце комнаты. — Думал найти себе помощника, а нашел сразу двух, — смеется он.

— Да, учитель, как скажете.

— Ну тогда пойдем? — трет ладони, делает пару шагов и у него звонит телефон.

— Вы начинайте, я скоро подойду и посмотрю, что выбрали.

Мы стоим и смотрим друг на друга. В тот момент, когда хочется поставить точку, жизнь стирает ее и ставит запятую. Как назло. Вздыхаю.

— Пошли, не хочу сидеть здесь до темноты, — произношу я и иду к двери.

Заходим в кладовую и осматриваем небольшое помещение. По одной из стен, прислонившись, стоят картины, накрытые ветошью, чтобы на них не скапливалась пыль. У другой стены полки, на которых все нужное студентам для творческих порывов от красок до тряпок для рук.

Парень подходит и снимает ткань с холстов. В воздухе начинает кружиться пыль и щекотать в носу, а желание чихнуть возрастает в разы. С разных сторон начинаем перебирать работы. Тут собрана коллекция лучших картин как выпускников, так и студентов, продолжающих обучение. То, что пришлось по душе преподавателям или стало призовым местом в каком-нибудь из конкурсов.

Я перекладываю ненужные в отдельную стопку, выбирая пару этюдов со снежными пейзажами. Чудак показывает мне картину, где изображены новогодние духи намахагэ* в красной и синей масках. Я киваю ему, и он откладывает ее в стопку отобранных работ.

— Когда закончим с этим, мы можем поговорить? — робко спрашивает Ёсида.

— Я не думаю, что стоит.

— Мне правда очень жаль. Я хотел бы все объяснить. Не жду, что ты простишь меня, просто выслушай.

— Хорошо, тогда говори сейчас и покончим со всем, — встаю и отряхиваю руки от пыли.

— Маруяма... — поднимаясь и подходя ближе, говорит парень. — Я должен был рассказать обо всем раньше, но не мог никому довериться. Слишком часто открывался людям, которые уходили навсегда, оставляя болезненные шрамы. Но узнав тебя, понял, что готов впустить в свою душу.

Смотрю в его глаза, которые, как и всегда, кажутся честными, но уже не верю ни единому слову.

— Айко, не бывшая, — продолжает парень. — Она была самым близким человеком после того, как мать умерла. И совру, если скажу, что ничего к ней не чувствовал. Я любил ее, но и она ушла, бросив меня.

— Что значит бросила? — прерываю я.

— Покончила с собой, — отвечает он, и сердце сжимается. — Я почти год винил себя в ее смерти, думал, что мог бы спасти ее. Не позволял влюбиться снова и испытать ту же боль... А потом появилась ты.

В его глазах собираются слезы, и я опускаю лицо. Больше не могу смотреть, иначе опять все прощу ему.

— Признаю, внешне вы и правда очень похожи. Когда я встретил тебя впервые в парке, то подумал, что схожу с ума. Но уже тогда понял, что узнаю, увидев тебя вновь. Потом столько раз мы встречались глазами в комбини, но однажды ты врезалась именно в меня. Понимаешь? Затем оказались в одном университете. Я долго не понимал всего происходящего и никогда не верил в судьбу, но сейчас... Сейчас уже поздно. Просто хочу извиниться за всю боль, что причинил. Ведь должен был раньше понять свои чувства к тебе. Я люблю тебя, Мизуки, — он берет меня за плечи и обнимает.

Внутри как будто оборвались все тросы, удерживающие мое сердце, и оно, упав, с дребезгом разбилось на мелкие осколки. Стою, опустив руки, слушая, как неистово бьется сердце в груди парня. А его некогда холодные ладони, теперь греют даже сквозь свитер.

— Тебе и правда стоило сказать обо всем раньше, — выдавливаю слова, которых совсем не хочу произносить. — Сейчас это ничего не значит. Ты опоздал.

Пытаюсь сохранять спокойствие, когда на самом деле, внутри рушится целый мир.

— Я знаю. Знаю, что уже ничего не изменить. Прошу, дай мне представиться по-настоящему. Мы знакомы почти год, но ты до сих не знаешь моего имени. То, что знают все, было фальшивкой, как и сам я. Пусть ты будешь единственная, кто запомнит его, — стирая слезы с подбородка, говорит он, а я выжидающе смотрю на него еле дыша. — Сатояма. Сатояма Саторо, — распускает объятия и делает поклон, знакомясь по-настоящему.

— Прости, — хрипло говорю я. — Даже это ничего не меняет. Пожалуйста, скажи учителю, что у меня появились дела.

Разворачиваюсь и быстрым шагом ухожу, потому что чувствую — сейчас влюбленная "я" готова простить ему все, но "я", которой причинили боль, не может этого позволить.

"Почему мне показалось, что он прощается? Он же не уйдет? Не бросит все?"

Внутри все разрывается от сомнений и противоречий. Чувства, что росли словно дерево целый год, похоже, дали плоды, жаль, что они оказались червивыми. Прокручивая все моменты из наших отношений, лишь его имя звучит в моей голове.

Сатояма... Теперь я единственная, кто знает его, но не может произнести вслух.

*Намахагэ — божества, характерные для празднеств северо-востока . Являются японским аналогом буки для пугания непослушных детей.