Вот как! Видишь - не меньше чумы губит любовь людей; коли посчитать - не меньше... Что я говорила? О Польше... Да, там я сыграла свою последнюю игру. Встретила одного шляхтича... Вот был красив! Как черт. Я же стара уж была, эх, стара! Было ли мне четыре десятка лет? Пожалуй, что и было... Дорого он мне стал... да. Он хотел сразу так себе взять меня, но я не далась. Я не была никогда рабой, ничьей. Мы поспорили с ним... Я даже, - помню, - дурнела от этого. Долго это тянулось... Я взяла свое: он на коленях упрашивал меня... Но только взял, как уж и бросил. Тогда поняла я, что стала стара... Ох, это было мне не сладко! Вот уж не сладко!.. Я ведь любила его, этого черта... Но он был тут, близко, и я все-таки любовалась им. А как вот ушел он биться с вами, русскими, тошно стало мне. Ломала я себя, но не могла сломать... И решила поехать за ним. Он около Варшавы был, в лесу.

Но когда я приехала, то узнала, что уж побили их ваши... и что он в плену, недалеко в деревне.

"Значит, - подумала я, - не увижу уже его больше!". А видеть хотелось. Ну, стала стараться увидать... Нищей оделась, хромой, и пошла, завязав лицо, в ту деревню, где был он. Везде казаки и солдаты... дорого мне стоило быть там! Узнала я, где поляки сидят, и вижу, что трудно попасть туда. А нужно мне это было. И вот ночью подползла я к тому месту, где они были. Ползу по огороду между гряд и вижу: часовой стоит на моей дороге... Ну, что же мне? Встала я с земли и пошла на него. Ни ножа у меня нет, ничего, кроме рук да языка. Жалею, что не взяла ножа.

Ох, как долго говорила я ему! Шел дождь и мочил нас. Ветер выл и ревел, и толкал меня то в спину, то в грудь. Я стояла и качалась перед этим каменным солдатом... А он все говорил: "Нет!". И каждый раз, как я слышала его холодное слово, еще жарче во мне вспыхивало желание видеть того, Аркадэка... И вот я упала на землю перед ним и, охватив его колени, все упрашивая его горячими словами, свалила солдата на землю. Он упал в грязь. Тогда я быстро повернула его лицом к земле и придавила его голову в лужу, чтоб он не кричал. Он не кричал, а только все барахтался, стараясь сбросить меня с своей спины. Я же обеими руками втискивала его голову глубже в грязь. Он и задохнулся...

Тогда я бросилась к амбару, где пели поляки. "Аркадэк!.." - шептала я в щели стен. Мы ушли из деревни и долго молча шли лесом. Быстро так шли. Аркадэк держал меня за руку, и его рука была горяча и дрожала. О!.. Мне так хорошо было с ним, пока он молчал. Последние это были минуты - хорошие минуты моей жадной жизни.

М. Горький

***

Кажется, все налаживалось.

Во-первых, февраль с самого начала встретил меня палящим солнцем и сахарно-липким снегом. Я мог уже без очков бегать во дворе, как припадочный, швырять снежками в Игоря и лепить сиськастую курицу. Богдан Трофимыч, глядя на нас, говорил, что мы с Игорем ровесники. И когда я видел силуэт Богдана Трофимыча в окне, но при этом лежал в сугробе и пытался сбросить краснощекого Игоря - на сто процентов соглашался.

Во-вторых, я познакомился с родителями Игоря. По скайпу, правда. Ну и что, что у матери не работала камера - зато я слышал ее голос и уже успел получить звание "приятного парня". Кто знает, под каким предлогом Игорь собирался увезти меня в Севастополь, но приняли меня заранее хорошо.

В-третьих, у меня появилась цель, и я к ней шел. Господи, как же меня, оказывается, привлекала юриспруденция! Административное право, уголовное право... Я взбудораженно изучал сборники, уже выбрал Крымский университет - тот, в котором учился Игорь. Посмотрел фотки нашей с Игорем будущей квартиры, вечерами разговаривал с ним и придумывал комикс...

Не то чтобы я перестал тосковать по Лазарю. Но будущего у меня с ним не было, и я это осознал. Да и, в общем-то, прав находиться у него я не имел. Не выучился бы, престижную профессию не нашел... так и пили бы мы вместе пиво и курили "Астру" изо дня в день. Может, и вытащил бы его из пропасти, но провалился бы в эту пропасть сам.

Но по-прежнему скучал. И по-прежнему перебирал наши теплые воспоминания, как фотографии, которые я никогда не выкурю.

Уже скоро возвращается с курорта мать.

Отъезд мой близится со скоростью света. И ничего, казалось, не могло его отложить.

Сегодня утром Игорь дал мне только одно поручение. Сгонять в магазин и купить мороженое в форме Маяковского и Мерлин Монро. Последние дни выдались особенно жаркими - наши с Игорем организмы синхронно желали мороженого и снежной ванны.

- У вас есть мороженое с Маяковским?

Я приучался ходить без темных очков. Но в город вышел без них впервые. И понял: не могу выдерживать чужой взгляд, потому что привык хранить эмоции в глазах за стеклянной черной стеной.

- С кем?

Кассирша упорно пялится на меня. Будто чувствует мою неловкость и пользуется ею! Особенное отвращение ощущаю, вдохнув запах малиновых духов. Или мне снова кажется?

- С Ма-я-ков-ским! Со вкусом клюквы и водки!

- А говорил, что не пьешь.

Взлетаю подстреленным воробушком. Рывком оборачиваюсь. Таращусь секунд десять - и в восторге воплю:

- О! И ты тут?!

- Тут, - бесцеремонно потеснив меня, Лазарь ставит несколько бутылок "Балтики" на прилавок. - Я рядом живу. Если не заметил.

- Совпало! - какой-то детский порыв призывает меня скакать на месте, но я вовремя сдерживаюсь. - Здесь морожка продается, которую Игорь любит!

- С водкой? Название?

- Названия не помню, но там Маяка рожа!

- Херня.

Опершись на прилавок, Лазарь сгибается. Внимательно меня оглядывает. На нем синяя олимпийка, перчатки и шарф. Верно, продавщица и впрямь была здесь новенькая, потому что не знала никакого мороженого с Маяком и на Лазаря смотрела, вытаращив глаза. А он, кажется, гость здесь частый.

- Снова пьянствовать будешь? - я тут же бросаюсь сгружать все бутылки в пакет. - Все так же заказов нет?

Обожаю его улыбку. Наверное, сегодня мне слишком хорошо, и под солнцем, как под Охапкиным косячком, хочется совершать подвиги и творить добро!

- Появился один, - Лазарь принимает у меня пакеты. Плечом толкает дверь. Я иду за ним.

- Да ладно? Когда?

- Вчера. Свадьбу снимать. Экономят, все скромно. Я им про судимость не стал говорить.

Он бредет куда-то в сторону детской площадки. Грузно падает на радужную скамеечку, раскрывает пакет и достает пиво.

- Стаканов нет? - кивает на бутылку.

- Откуда?

- Значит, будем, как алкаши.

- Да я вообще-то...

- Ну да. У тебя Маяковский.

Поджав губы, я котенком запрыгиваю к Лазарю. Тяну носом воздух, улыбаюсь от знакомого духа "Астры", сажусь по-турецки и достаю еще одну бутылку из пакета.

- Откроешь? - тычу ей под нос Лазарю.

- Рук нет?

- Не-а. Ты большой и сильный, открой?

Я позволял быть с ним таким, потому что ему это нравилось. Я позволял себе быть серьезным, когда нужно. Я умел его поддерживать и воодушевлять. Но самое обидное, что, несмотря на все мои доводы и рассуждения о будущем, с появлением Лазаря я больше не хотел в Севастополь. Не хотел в престижный университет имени Вернадского. А хотел пить с Лазарем пиво на детской площадке, строить бизнес и отгонять от него Охапку.

Когда пиво мне наконец открывают, я отпиваю его с горла, смакую горечь и чуть взбалтываю бутылку. Сразу не особо, но сам привкус... что-то в нем есть.

- Уезжаешь? - хрипит Лазарь в сторону.

- Скорее всего. Мать не против, Игорь тоже, даже его родители нормально ко мне отнеслись.

- Молодец. Вали нахер с этого болота.

- Что насчет тебя? Ты же не будешь и дальше изо дня в день напиваться и бродить от магаза до дома?

Хлебнув пива, Лазарь ставит бутылку на лавочку, вытаскивает из пакета сигареты и вскрывает пачку. Бедный... курит только купленные, пока Охапка не добрался.

- Как на пороховой бочке живешь, - вздыхаю. - Ну когда ты уже скажешь ментам, что племянник хочет тебя подставить, поэтому постоянно...

- Ты сам себя слышишь?

- Что слышу?! Ты сам все видишь!

Пыхнув дымом, Лазарь смотрит на меня исподлобья.

Фыркаю, делаю очередной глоток и запускаю подошвы в растаявший сахар. Запрокидываю голову. Жмурюсь от солнца. Жмурюсь - и пьянею. И от "Балтики", и от запаха талого снега, и от трещания воробьев, и дурманящих Лазаревских сигарет.

- А домой чего не идешь? - спрашиваю. Чавкаю подошвами по месиву из снега, воды и грязи.

Лазарь выпускает дым в мою сторону. Выразительно смотрит на меня, чуть думает - и вполголоса интересуется:

- Очки уже не носишь?

- Отвыкаю.

- Солнце разглядываешь.

- Оно сегодня белое, - почесываю запястья. Ерзаю, чуть не сталкиваю бутылку.

- Оно всегда белое.

- Нет. Обычно оно желтое и прям глаза режет, а сегодня такое теплое. Ласковое, что ли? Нежное, полувесеннее.

- Тучи идут. Кирдык твоему солнцу.

- Но тучи же вечно стоять не будут? И они пройдут.

- Может, ночью только. Там уже никакого света.

- Как это? А луна со звездами?

- Че твоя луна... Ярче солнца светить уже не будет.

- Мне хватит, чтоб дорогу разглядеть и не убиться.

- Иногда ты меня поражаешь, - и снова редкая Лазаревская улыбка, мерцающая в тумане острого дымка.

- Иногда я сам себя поражаю.

Хочется добавить: "А особенно сейчас, когда снова хочу к тебе".

Но Лазарь самым неожиданным образом меня опережает:

- Ко мне заглянуть не думаешь?

- Сейчас?

- Сейчас мне некогда. Потом. Перед Крымом.

- Я... конечно! - и моя непоседливая коленка снова проносится в опасной близости с бутылкой. - Я ж думал, что тебя задолбал!

- С чего?

- Не знаю, тормошу тебя, ты не привык.

- Мне нравится.

И я выдыхаю.

Может... все-таки...

Не обидится ли Игорь? Не буду ли я жалеть? Конечно, буду - упустил такой шанс жить в Севастополе и учиться в престижном вузе! Не сломается ли моя жизнь рядом с Лазарем? Конечно, сломается!

- А Костя? Все еще к тебе лезет? - пытаюсь коснуться его руки, но Лазарь, вздрогнув, отстраняется.

Не позволяет. Не позволяет трогать даже в перчатках. Сразу нервничает и начинает тереть шею, будто избавляясь от моего неосуществившегося прикосновения.

Задевает шарф, тормошит его, вынуждает сползти. И одержимо скребет неяркие засосы на шее.

Меня как током ударяет.

Толкнув коленкой злосчастную бутылку, я дергаю шарф. Один раз, другой, пока не стаскиваю его с запятнанной порочными клеймами шеи.

Лазарь моментально вцепляется мне в запястье, но поздно.

Шарф летит в грязный снег. Я - вырываю руку и шарахаюсь.

Бутылка - хрустит под подошвой осколками.

- Когда?! - успеваю только выдавить, ведь даже голос на какие-то секунды меня покидает.

А Лазарь из снега достает шарф. Мокрый, грязный - он затягивает его на шее петлей. Грязь стекает вниз ручьями - черная кровь его черной души.

- Я думал, ты умный! - кричу, плевав на всех прохожих. - А ты... стоило только тебя оставить!

Лазарь мучительно жмурится.

Не докурив сигарету, он одержимо сминает ее, швыряет в снег и запрокидывает голову. Но солнца и вправду уже нет. Небо заволакивают тучи.

- Почему?! Почему, Лазарь?!

- Я устал.

И вся напряженность, вся болезненная мука выходят из него с этой парой слов. С одним облегченным выдохом. С одним глубоким глотком пива.

- Ты устал?! Что ты устал?! Ты жить устал?!

- Бороться.

- Он тебя насиловал? - я вскипаю.

- Нет. Дал покурить.

- Зачем? Заче-е-ем?! - сжимаю свои волосы. - Ты же не настолько тупой!

- Мне есть, что терять? - как устало он трет переносицу! - Меня банально все достало.

- Тебе и раньше не было, что терять! Что-то изменилось?

- Было.

Легко задевает меня взглядом и отворачивается.

А я уже все понимаю.

Упав коленями в грязь, я сжимаю свою шею и вою:

- Как... как, ка-а-ак?! Как эта глиста так легко смогла сломать тебя? Как ты мог так легко ему сдаться?! Как?!

- Я правда не помню, что было после той сигареты.

- А как принимал ее из Костиных рук, ты помнишь?!

- Как принимал - помню.

- Идиот! - загребаю в ладонь снег и швыряю его в Лазаря. - Теперь же... теперь все! Конец!

- Теперь - что?

О, я бы сказал ему, что! Я бы так ему все выложил! Вбил в его тупую неверующую башку, что же теперь!

К сожалению - или к счастью? - нам помешали.

Но когда я увидел, кто помешал - кажется, без шуток на несколько секунд умер.

- Гражданин, - с легкой, язвительной, типично обвиняющей насмешкой окликает Лазаря мужчина в далеко не гражданской форме. Таким тоном обычно объявляют приговор карикатурно злые менты, по-мушиному потирая лапки и злорадно хихикая над чьим-нибудь нарушением.

Уже?..

Лазарь лениво оборачиваются, а я вскакиваю, уже намереваясь его защищать.

- На детской площадке выпиваем?

Лазарь сплевывает. На меня старательно не смотрит, да и понятно: не хочет, чтобы за распитие спиртного в неположенном месте привлекли и дитятку Данечку.

Утомленно глянув на мента, Лазарь сопит:

- От...бись.

- Что-что? - злорадность в ментовском тоне умножается натрое. - А вы знаете такую статью, как распитие алкоголя на общественных территориях? Попрошу представиться.

- Это мой дядя, - я подхожу к Лазарю и тяну его за край олимпийки. - Я уже забираю его!

- Я тоже, - кривится в ухмылке мент. - Вот пусть твой дядя для установления личности прокатится со мной в отдельчик, мы составим протокольчик, потом он выплатит штрафчик...

- От...бись, я сказал.

- Вот-вот, и я об этом! Оскорбление человека при исполнении карается... Так и запишем: нецензурно выражается на представителя охраны порядка.

Сурово просопев, я цепляюсь за Лазаревское плечо. Может, и к лучшему оно, что его сейчас на время заберут - я пока с Охапкой разобраться успею.

- Мне что, силком вас тащить? - мурлычет мент.

- Че тебе надо, а? Че ты лезешь ко мне?

- Сержант Мерцалов. Бесплатное такси, если хотите, отвезем и увезем, а еще за пару матов и бесплатное временное жилье предоставим! Чудно, правда? Соглашайтесь! Такое предложение - раз в жизни!

А не тот ли это Мерцалов, что в одном отделе с Богдан Трофимычем работает? Он много Игорю про коллегу рассказывал. Раздражался, что парень неопытный, ему лишь бы кого штрафануть. Верно, Лазарю туго придется... но отчего-то в этот момент мне ситуация казалась правильной. С Охапкой мне нужно разобраться без него. Потому что чувствую я: одним пряником без кнута с ним не совладать.

- На, - Лазарь вкладывает мне в одну руку отливающий желтым ключ, а в другую - пакет с гремящими бутылками. - Домой занесешь. Косте отдай, там его конфеты любимые.

- Конфеты? Лазарь!

- Ты тоже от...бись. Учить меня не надо, - поправляет шарф. - За Костей только пригляди, если на пятнадцать закроют. Матери его звякни. Номер в книжке найдешь. Ира зовут.

Безвольно опускаю ключ.

В ступоре нахожусь пару секунд.

А затем - срываюсь и, взбивая ногами снежный сахар, мчусь к самой любимой своей пятиэтажке в самом опасном районе с самой нечистой историей. Бутылки, конфеты - все в пакете становится хрустящей кашей, и под конец я просто швыряю его в ближайший сугроб на радость бомжам.

И когда стремительно взбираюсь по лестнице, отпираю квартиру, бешено влетаю в прокуренную прихожую...

Никого не нахожу.

Сбрасываю ботинки.

На всякий случай зову Охапку. Прохожу на кухню, но вижу только стол с изрезанной клеенкой и фотоаппарат в центре. На плите - тарелка со слипшимися макаронами. Наврал, видать, Костя - готовить Лазаря Эмиль так и не научил.

Захожу в зал. На пол в углу брошена куртка. Диван расправлен. Иду к нему, выискивая на замше возможные следы. На ковер пролита вода, промокли все носки. Но диван чист. Я останавливаюсь посреди комнаты.

Носки противно прилипают к ступням. Тихо выругиваюсь, падаю на диван и стаскиваю их.

А под носком вижу собственную окровавленную пятку.

И, приглядевшись к ковру, понимаю: не водой он залит. Кровью. И именно эта кровь хлюпает под ногами. Именно ею и пропитались все мои носки.

Да и в угол, оказывается, брошена не куртка. В углу лежит человек. Человек в этой самой куртке. Хреновое у меня из-за вечных темных очков стало зрение.

Знаете, в фильмах часто показывают, как нашедшие труп люди начинают визжать, блевать, рыдать - или убиваться. Неважно, родственника ли, незнакомого ли - реакция всегда одна. Ты будешь смеяться над смертью, гиперболизировать ее или принижать, украшать подробностями и играть на зрелищность. Все меняется, когда ты сталкиваешься с нею лицом к лицу. И только тогда понимаешь, что весь привычный по экранам ужас, все слезы и крики - просто песчинка по сравнению с парализующей, замораживающей пустотой.

Вот он, человек. Вот он, и я его знаю. Вот он, впереди меня - и одновременно никого со мной в одной комнате нет. И думаю я первые секунды только об одном: зря я выкинул в сугроб его любимые конфеты.

А знаете, что самое страшное? Ничего ведь не меняется. Со смертью не заканчивается книга и не взрывается вселенная.

Тикают часы, камера на кухонном столе пищит о заряженной батарее. Советский холодильник начинает дребезжать, за окном громко выругивается какой-то прохожий. Я отхожу; открываю окно, чтобы выветрить запах еще свежей крови. И только когда смотрю в карие глаза, которые ни разу за все время не моргнули - срываюсь на панический крик.

Что делать?!

Все в тумане. Я начинаю метаться. Ищу следы, которые могли бы подставить Лазаря. Но в панике ни на чем сконцентрироваться не могу и следов не вижу. Я словно в инсульте - каждая вещь кажется мне знакомой, но ни одну я не узнаю, ни за одну не могу зацепиться. Захлебываясь в слезах, ношусь из комнаты в комнату, сдавливаю горло. Не получается даже вздохнуть, поэтому от нехватки кислорода я бросаюсь на пол и начинаю неистово глотать воздух.

Как меня учила бабушка концентрироваться в таких случаях?! Назови пять предметов, которые можешь увидеть? Но я ничего не вижу! Стол? Стул... окно... Еще? Розетка, камера... Отлично! Теперь четыре предмета, которых можешь коснуться...

Лежу на кухонном полу, часто-часто дышу в ладони. Не сразу, но дыхание начинает замедляться, голова не кружится так сильно, я уже могу что-то видеть и называть. Отлично! У меня получается!

Проходит достаточно времени, прежде чем я беру себя в руки и додумываюсь метнуться к камере. С последним видео ко мне почти возвращается холодный разум. Охапка специально подстроил так, что запись будто включает Лазарь. Ему нужно было подстраховаться - на случай, если экспертизу проводить не станут. И все складывается! Дядя изнасиловал племянника, снял домашнее порно и поставил камеру на зарядку. Откуда ж он мог подумать, что племянник покончит с собой?

И как безупречно легла в сценарий Охапки пара минут вымученного, грубого секса. И выплюнутая в конце фраза: "Получил свое, сука?".

Видео удаляю.

Правда, почему-то вспоминаю Игоря и прикидываю, реальна ли возможность восстановить удаленные файлы? Не знаю. Поэтому разбиваю камеру об уголок стола, швыряю ее о стену и наконец выбрасываю осколки в мусоропровод.

Что дальше? Следы!

Замораживаю сам в себе страх. Замораживаю и рвотные позывы - от запаха и разрезанной лезвием шеи.

- Специально не стал в ванной, да? Чтоб следы не стерлись?

Я был бы рад, если б Костя ответил. Я был бы рад, если б мне ответил хоть кто-то! Скоро я пойму, что в этой панике наделал кучу ошибок, но сейчас...

Меня всего трясет.

И мне, наверное, стоило бы позвонить в полицию. Любой здравомыслящий человек позвонил бы в полицию. Любой здравомыслящий человек не стал бы разбивать камеру. Любой здравомыслящий человек додумался б не оставлять следов.

Но я - не здравомыслящий. Я - милосердный.

И я звоню Игорю.

- Приезжай к Лазарю, - немигающе уставившись в стену, говорю в трубку. Рука сжимает телефон до беления костяшек. - Здесь труп. Костя вскрылся. Полицию не вызывай.

Если б я не устал удивляться, то удивился бы, что Игорь не задавал лишних вопросов. Не причитал и, чего я больше всего боялся - не травил свои глупые шутки. Тот Игорь, который, как я думал, законсервировался где-то в нулевых, сейчас повел себя как настоящий мужчина.

И все то время, пока ехал Игорь, я бродил из комнаты в комнату, рвал на голове волосы и молился. Вот только не богу, а сержанту Мерцалову, который так кстати забрал Лазаря и тем самым обеспечил ему алиби.

Все это время - и когда я рассматривал тело, и когда каждые две секунды выглядывал в окно в ожидании Игоря, и когда, увидев его наконец, взмокшими руками открывал ему замок - все казалось мне нереальным. Я уже понял: никакого хладнокровия у меня нет и не было. Оцепенение от страха? Было. Шок? Тоже был. Хладнокровие? И в помине нет. По крайней мере, будь я действительно хладнокровным, я бы не вжался мокрым лицом в шею Игоря и нечленораздельно бы кричать не начал.

- Он специально это сделал! Игорь! Он специально! Он спланировал это, он уже все знал! Он специально не стал резаться в ванной, чтобы не стереть следы водой!

Я не ждал, что с появлением Игоря тело Охапки мгновенно улетучится, ковер высохнет, с дивана исчезнут пятна, да и вообще все волшебным образом переместится на день в прошлое - туда, где Лазарь еще не принял Костиной сигареты. Животное желание, чтобы меня хлестнули по щеке и велели успокоиться, было сильнее желания чуда.

- Ты не вызвал полицию? - икаю, уцепившись колючкой за футболку Игоря, пока он идет в зал. - Аккуратней! Здесь пол мокрый... не трогай тут ничего...

- А ты? Ты - трогал?

- Я попытался замести следы.

- Следы?

- Нельзя, чтобы Лазаря посадили! Охапка все сделал ради этого!

Игорь спокоен, но после моих слов в отвращении кривится. Отвращения не вызывает ни кислый запах. Ни чавкающий ковер. Ни рана на Костиной шее - но слова о невиновности Лазаря.

- Когда он это сделал? - Игорь склоняется над телом.

- Кажется, сегодня. Подождал, пока Лазарь уйдет... конфеты!

- Чего?

- Специально заказал купить любимые конфеты! Лазарь ушел в магазин, мы на площадке выпили...

- А сейчас он где? Ты хоть соображаешь, что если он сейчас войдет и увидит тебя возле трупа...

- Не войдет, его задержали. Он на детской площадке пил.

- Алиби...

- Да нет! Охапка подстроил все, будто Лазарь побудил его совершить суицид, но не убил!

Паника сменяется всхлипами и мелкой дрожью.

- А ты, Данко? Что именно ты трогал?

Что именно я трогал?

- Я не помню!

- Ты не помнишь?

- Я ничего не помню! Я не думал в этот момент! Я испугался! Разбил камеру...

- Какую?

- Камеру Лазаря, там видео... там как Охапка и он...

- Ты даун?

- Лазаря посадят из-за него!

- Ты соображаешь, что теперь посадят тебя?! Нахрена ты трогал улики? Нахрена ты сюда приперся, нахрена?!

- Лазарь...

- Тебе, сука, всех жалко! Всех, кроме тебя самого! Сядешь вместо своего зэка, красота! У него алиби будет, а у тебя - хрен! Ввалился в квартиру, все перерыл, уничтожил улику... Дебил!

И происходит то, чего я так ждал - он отвешивает мне легкие пощечины. Они классно действуют - я прихожу в себя сразу. И даже рациональные мысли мгновенно возвращаются.

И, оттолкнув Игоря, я твердо заявляю:

- Нужно очистить его от следов.

- Еще и задницу будешь ему мыть? Ну давай, екарный Касперский. Удачи.

- Спину. Я смотрел видео. Следы - на спине. Он специально надел просторную майку и сидел в момент разрезания артерии на коленях. Чтобы следы случайно не стерлись.

Я решительно встаю, но Игорь железной хваткой вцепляется в мое запястье.

- Сядь, - неожиданно резким тоном командует он.

- Я должен!..

- Сядь на место! И даже к нему не подходи!

- Что нам делать?

- Вызвать ментов, Данко.

- Нет!

- Да. Будет хуже, если не вызовем.

- Подожди! - я взвизгиваю и снова дергаюсь, но Игорь держит меня крепко. - Сначала я должен замести все следы! Чтобы на Лазаря вообще не подумали!

- Научись печься о собственной шкуре! Научись хоть немного быть эгоистом, Данко! Зверюг-ментов показывают только в сериалах по НТВ, а настоящие - грамотные, и если ты не убивал - они это докажут. Вон, Бодяга тому подтверждение! Успокойся. Все нормально будет. У зэка успокоительные есть? Тебе выпить надо. Пойдем со мной, хорошо? На кухню. Я в полицию позвоню. Бодяга если что поможет. И тебя оправдают, и зэка. Только добром тебя прошу - в руках себя держи.

Он действительно уводит меня на кухню. Сажает на стул. Я начинаю икать, а он дает мне сперва стакан воды, а потом - бутылек корвалола. Советует вдыхать и выдыхать по пять секунд, а сам плечом зажимает телефон и просит полицию выехать на труп.

Я глотаю успокоительные, дрожа ситцевым платочком на ветру. Тикают часы, мы сидим с Игорем на кухне. Ждем полицию - нам велели дождаться. Вроде и знаем, что в одной квартире с трупом, а вроде и не верится. Мне кажется, я сейчас свалюсь без сознания. Или усну от передоза успокоительных. Скорей бы кончился этот день.

- А зачем ему было подставлять Лазаря? - спрашивает вдруг Игорь.

- Долго рассказывать.

- И все-таки?

- Потому что он Эмиля убил.

- А убил зачем?

- Охапку спасал. Эмиль от наркоты стал совсем конченым. Да и, кажется, этим убийством отомстил за все свои мучения.

- Ментам это расскажешь.

- И про любовь Лазаря с Эмилем? И про изнасилование? - голова кружится. От стресса и успокоительных клонит в сон. - Это ж ты все начал. Не ты конкретно, но группа твоя... да и ты тоже. В большей степени.

- Почему в большей?

- Потому что Эмиль на тебя равнялся. Как на старшего брата.

Игорь тут же пытается крикнуть что-то в ответ. Как он любил спорить и ненавидел признавать вину! Вон, выпрямился уже, открыл было рот и выдал бы что-то вроде "Да он равнялся на всех" или "Я не виноват, что он за мной повторял!".

Выдал бы - если б квартиру не пронзил дверной звонок.

- Вот и полицаи, - все его возмущение вырывается в один тяжелый выдох. - Открой им.

- Почему я?

Игорь уводит взгляд.

Я - сжав губы, предполагаю:

- Потому что больше подозрений падет на того, кто ближе к трупу?

- Открывай уже, гений.

Я не хочу открывать. Я не знаю, что говорить. Я не знаю, чем кормить их: правдой, полуправдой или ложью? От первой пострадает Лазарь. От последней - я. От полуправды рискуем получить сполна мы оба. Мы оба получим и в том случае, если я буду молчать.

Так что пусть говорит Игорь. И открыть должен был он. Лязгнуть замком, снять цепочку и попятиться - он.

- О. Ты еще тут?

Упершись спиной в стену, я судорожно сглатываю.

В руки.

Возьми себя в руки.

И убери, черт возьми, дрожь из своего голоса!

- Тебя же арестовали...

- И че? - Лазарь со смешком вешает олимпийку. Пропахший незнакомым запахом свежего дерева, как обычно пахнет новая мебель, он особенно сильно здесь выделялся. - Помариновали и отпустили. Штраф только сказали выплатить. Хорошо, что ты тут. Ключ свой тебе отдал, а Костян, если б уперся куда, хер бы открыл. А чем так воняет?

Молчу.

И молюсь, чтобы Игорь не вышел.

- Ты пиво донес? - подозрительно у меня спрашивает. - Конфеты Косте отдал? Или он уже к шалаве убежал?

Нервничая, заламываю пальцы. Начинаю их кусать, а взгляда не отвожу от Лазаря. Опьяневшее под успокоительными сердце вмиг трезвеет и начинает разгонять кровь с удвоенной быстротой.

- Э, - Лазарь пытается отвести меня с пути. - Че, широкий? Че на пути встал? Отойди давай. Да чем воняет, етить твою?..

Он все пытался пройти, а я все загораживал ему путь. Он все отталкивал меня, а я все цеплялся за него мокрыми руками. Он начинал чувствовать неладное, а я обнимал его все сильнее и крепче, чтобы это неладное почуял он как можно позже. Ни капли я не боялся его гнева, но не желал смотреть, как треснет его сердце и сломается воля. Не желал смотреть, как опустятся его руки и, самое страшное, - помрачнеет медовый взгляд.

Не желал.

- Стой, - выходит из кухни Игорь, вытянув вперед ладонь и чуть оттянув меня от Лазаря.

- И ты здесь? - ревет Лазарь.

- Стой! Минуту постой и успокойся! Да куда... нет! - теперь уже Игорь встает в проходе. - Выдохни, я тебя прошу!

Игорю нечем было задержать Лазаря. Не было у него ни железных мускулов, ни формы полицейского, ни пистолета. Но он все стоял и все уговаривал успокоиться. Тогда Лазарь оттолкнул его и ввалился в кухню, а из нее - в зал.

И остановился.

Мы уже ничего сделать не могли.

Но Игорь все-таки прижимал меня к себе, уводя все дальше от Лазаря. Я не противился, да и слышал, каким тяжелым стало дыхание больной овчарки.

Пес встал - ошарашенный, убитый, - он стоял, покачиваясь, и тихо рычал от непонимания. Затем - растерянно подошел к трупу любимого хозяина. Склонился. Обнюхал, осмотрел. Перебирал лапками возле тела, безмолвно вопрошая: неужели и вправду умер? Я был счастлив, что не видел его глаз, иначе жалостливо затявкал бы в унисон, куснув спасительную руку Игоря.

Лазарь долго стоял возле тела.

Его короткое собачье дыхание особенно гулко разносилось в тишине квартиры. Непонимающе он взглянул на пропитанный кровью ковер, словно лишь это могло его сейчас удивить. Клацнул зубами, изумленно выдохнул и - сорвался.

В сторону полетел сперва стул. За ним - второй, третий. Выдергиваются из петель с мясом и летят в нашу с Игорем сторону занавески. Слетает с дивана плед, вдребезги бьются редкие горшки с засохшими цветами, рассыпается дождем осколков пепельница.

Он превращается в зверя.

Рычит, лает, пытается вырваться из вольера, свирепеет и бросается на все подряд. Круша и ломая каждое, на что наткнется взгляд, он не видит даже выхода. Он метается по комнате, будто попав в дьявольскую ловушку; он синеет, в лае пускает пену, трясется и, кажется, сам пугается своих действий. Его тело ему не подчиняется - об этом кричит брошенный мне мимолетный взгляд: "Помоги выпутаться из мелодии крысолова"! О, как я хотел помочь - но Игорь вцепился мне в плечи со всей силы и уводил от зала все дальше.

Вырваться у меня получается лишь тогда, когда Лазарь в приступе бешенства бросается к лезвию Кости. И я вырываюсь. Не думая о том, что Лазарь может напасть на нас. Не думая о том, что попытается убить себя. А только о том, что на лезвии останутся его отпечатки.

- Успокойся! - я бросаюсь на него со спины, крепко обняв и скрепив руки. - Перестань! Хватит! Лазарь!

Он содрогается от боли, которую доставила непривычная ему нежность, и вдруг - воет. По-собачьи пронзительно и со смиренным спокойствием. Дернувшись в конвульсии, падает коленями на пол, одержимо содрогается и разносит жалобный собачий плач по всей квартире. И так тоскливо, так мучительно шарит по груди в поисках чего-то, что панихида по Косте превращается в тявкающий скулеж.

- Лазь... - мяукаю, сплетя меж собой пальцы. И совсем по-котячьи бодаю его лбом в плечо.

Рывок - и я внезапно оказываюсь на полу. Сверху меня придавливает грузное Лазаревское тело, а невдалеке серебристой кометой мелькает занесенное надо мной лезвие.

Игорь - успевает.

Не знаю, откуда у моего сисистера такая решительность, ловкость и сила, но он кидается на Лазаря пантерой. Ему удается в секунду выбить лезвие и прижать "этого зэка" к окровавленному ковру. Да так прижать, что тот смиреет. И, кажется, уже в состоянии понимать речь.

- Але, мужик! - кричит Игорь упрямо. - Неясно сказали?! Успокойся!

Вскарабкиваюсь с пола и пячусь к стене. Неосознанно прижимаю руки к своему горлу. Сглатываю.

- Все мы тут понимаем, как тебе херово! Хочешь, валерьяночки накапаю? Посидишь, поплачешь - но на Данко кидаться чтобы не смел!

- Не кричи, - сиплю я, обвивая ослабшее горло ладонями. - Нельзя на него сейчас орать, он не в себе.

- Он о тебе беспокоился! Слышь, ты, страдалец! Он только о тебе тут и думал, как бы зэка его любимого на нары не кинули! Все улики тут ради тебя заметал, шкурой рисковал! Слышишь ты меня или нет, маргинала кусок?!

- Слышу, - вдруг спокойно отзывается Лазарь. - Пусти.

- Отпускаю! Но держи дистанцию!

- Я тебе не псина. Ты меня не дрессируй.

- Тебя только в вольере держать! - Игорь встает, но тут же прикрывает меня собой. - Чтоб мирных людей не разорвал!

- Мирные люди Костю не тронули бы.

- А Данко, по-твоему, тронул?!

- А по-твоему - нет?

Игорь аж задыхается. Задыхаюсь даже я. Вот сейчас становится по-настоящему обидно. Да, может, он говорит это в сердцах. Может, действительно не в себе - но всаживает мне в спину немаленький такой нож.

- Когда я успел бы тронуть его, если в это время пиво пил вместе с тобой? - изгибаю бровь и на какое-то время забываю о деликатности.

Глаза Лазаря свирепо вспыхивают и он снова делает ко мне шаг, но Игорь тут же вытягивает ладонь. Господи... Пока Лазарь себя контролирует, но он же на грани! Вот-вот сорвется!

- Что ты говорил о суициде? - леденящим душу взглядом Лазарь смотрит на меня.

- Это Костя мне говорил!

- Что ты говорил о суициде?

- Ты же не веришь мне! Ты никогда мне не верил! Я пытался рассказать тебе про план! Я же предупреждал, чтобы ты его не трогал!

- Что ты говорил о суициде?

- Оставь ты ребенка в покое, - не выдерживает Игорь. - Хватит искать виноватого. В том, что он вскрылся, виноват только он и его дурость.

- Емельян.

- Эмиль? - губы Игоря кривятся в улыбке. - Да он тоже не виноват. Не в ту компаху попал, его там и подпортили.

Я резко оборачиваюсь к Игорю.

- Кто тебе сказал? - Лазарь выпрямляется и неторопливо складывает на груди руки.

- А че, прямым участником событий я быть не могу? Кидайся на меня! Ищешь крайнего? Так на меня кидайся! Не на пацаненка, который просто случайно не в том месте и не в то время очутился, а на того, кто напрямую...

- Игорь! - я взвизгиваю. - Че ты несешь?!

- Да то и несу! Это ж я все начал. Не я конкретно, а группа... да и я тоже. В большей степени. Потому что Эмиль на меня равнялся. Как на старшего брата.

Меня добивает даже не признание, а то, что он полностью повторяет мои же слова. Измученный, выпотрошенный последними событиями, я могу только медленно осесть на колени, сжать свои волосы и выдохнуть:

- Деби-и-ил...

А через секунду - в дверь звонит полиция.

Лазарь продолжает немигающе пялиться Игорю в глаза.