Я знаю, нет альтернативы
И все же:
Скажи, зачем у крокодила
Есть слезы?

Oxxxymiron

Охапки нет в школе почти две недели.

Мне, наверное, даже немножко стыдно оттого, что я один переживаю по этому поводу. Яну и еще двух парнишек, с которыми мы изредка переговаривались по поводу домашки по русскому и заданных Колобусей конспектов я уже задолбал. Нет, они не знали, где Охапка, и им было все равно. А я знал, но продолжал всех спрашивать.

Как школьники, так и учителя не замечали ни его отсутствия, ни того, что в один прекрасный четверг он вдруг появляется. Лишь Колобуся на первом уроке, скользя ручкой по журналу, уже ставит было напротив его фамилии н-ку и вздрагивает от хриплого "Я здесь".

- Почему отсутствовал? - выученно спрашивает Колобуся, ища подслеповатыми глазами марионетку Кости.

- Болел.

- Справка?

Медленно, хрустя суставами, как ржавая механическая кукла, Охапка поднимается с места, нестройно ковыляет до учительского стола и опускает на него половинку бумажного листа с синеющей печатью.

Только карты таро остается раскладывать, откуда он эти справки достает. Неужели опытный врач не поймет, что он колется? Наши, деревенские, может и не поняли бы, но здесь-то Москва!

Кстати, а он побрил голову. Налысо. Нет больше торчащих черных патлов, а похож он теперь не на Вилли Вонку, а на прыщавого паренька, только-только призванного в армию. Мне даже как-то легче от этого. Мерзко вспоминать, как эти самые волосы были склеены рвотой и как я, лично я, эту рвоту с волос отмывал. Помнит? Вряд ли. Но зачем-то решил подстричься.

- Подойдем к нему после физики? - шепчу Яне, которая бесшумно достает из пенала карамельку.

Она прослеживает мой взгляд. Пожимает плечами:

- Да зачем? Вдруг он говорить не захочет... Все-таки опять наверняка во всем дядя виноват.

- Почему дядя?

- Ну потому что он всегда из-за Лазаря пропускает. Приходит и говорит, что болел, а сам в синяках весь. Спросишь: откуда? "От дяди". Вон, видишь? Шея вся синяя, он ее воротником прикрыть пытается.

Я оборачиваюсь. Охапка ерзает на стуле и теребит воротник, а на длинной, тонкой шее... действительно посинение и даже... будто бы отпечатки ладоней!

- Тогда нам тем более надо подойти! - восклицаю слишком уж громко. Колобуся с презрением косится на меня. - Ян?

- Я... не очень хочу связываться с их семьей, - рассасывая конфету, она прикрывает глаза, и ее хрупкие плечики тоскливо опускаются. - Мне правда страшно!

И я возмущаюсь.

- Всем страшно! Все боятся и не подходят! Даже учителя его не трогают, потому что Лазаря побаиваются!

- А ты вообще, я вижу, ничего не боишься?

Я поистине вспыхиваю. Уговаривать тебя у меня нет времени! А с собой кого-то взять нужно. Такого, как ты, Яна. Доверчивого и наивного. А ты... боишься! Какого-то мальчишку - боишься! Может...

- Ладно, - вдруг соглашается она. Облегченно выдыхаю. Видимо, ей и самой стыдно. - И надо же тебе было с ними связаться!

Пожимаю плечами. Я связался, и уже давно. С тех, наверное, пор, как Охапка всучил мне проклятую "Аленку". И сейчас, когда разгадка всего уже почти у меня в руках, я не могу так просто это оставить!

Я даже специально вызываюсь к доске, чтобы беспалевно наблюдать за Охапкой. Понятия не имею, как решать эту задачу на нахождение периода и стою под Колобусино возмущенное "Покрасоваться к доске вышел!". Зато вижу, что Костя теребит воротник слишком уж часто. То чешет шею, то приспускает его, то вновь задирает неестественно высоко.

Усмехаюсь.

И сажусь на место, схватив "двойку", но подтвердив свои блестящие догадки.

После урока - хватаю Яну за руку и, царапаясь о ее кольцо, волоку ее до Охапки. Исхудалого, синюшного сфинкса Охапки. Кажется, он хочет выглядеть больным; он хочет, чтобы все видели, как он болен. И постригся наверняка специально, чтобы засаленные волосы не прятали впалые щеки. И свитер надел специально не с высоким воротником, чтобы был повод постоянно его натягивать. И рукава короткие, чтобы в глаза бросились синяки и царапины. И одежда - мешковатая и серая, как носили во все времена бедняки. И широкий желтый браслет, который все время соскальзывал и кричал, какие же костлявые у Охапки руки. И я с радостью понимаю, что от яда желтизны меня покрыли лишь легкие мурашки. Никакого головокружения, ни уж тем более рвоты! Незаметный, даже приятный тремор и замирание сердца, словно в жару на тебя резко побрызгали ледяной водой из распылителя.

- Привет, - я решаю заговорить первым, пока Яна с сочувствием качает головой на пятна синяков.

Он делает вид, что мое появление застало его врасплох - хотя точно видел, как я подхожу. Сначала вздрагивает, затем - сжимается и вновь острыми пальцами норовит задрать воротник.

- А... - на меня не смотрит. Опускает глаза. - Ну, типа.

- Выздоровел? - спрашиваю и оглядываюсь на Яну, чтобы она не ушла.

- Ну. Вроде. А че?

Пытаюсь дать Яне знак. Она замечает, быстро смекает и, коротко оглянувшись, шепчет:

- Кость... Правда болел?

И снова. Снова тянется к воротнику. Тут уж я не выдерживаю - закатываю глаза. Да и кто вообще выдержал бы?!

- Сама знаешь, - шмыгает носом Охапка. - Типа как всегда. Дядя...

- Опять, да? - Яна прижимает ладонь к губам.

- Ну... Не, он типа нормальный! Он хороший мужик, просто... не в настроении типа пришел. Выпил типа и... А я ему: ну не пей, хватит! Здоровье портишь! Бутылку попытался отнять, а он типа... - ненавязчиво касается пальцем синяков на шее.

Точь-в-точь как тогда, когда я впервые Охапку встретил. То же самое заливает. И что дядя его об стол ударил, и что Лазарь, в общем-то, нормальный мужик... И так же мелко дрожит, кутается в широкий свитер, жмется к стене и вжимает голову в плечи. Так же смотрит в пол и шмыгает, будто ему больших трудов стоит не заплакать.

- Ты только типа это... Типа не говори никому об этом, ладно? Пожалуйста. Дядька ж хороший мужик, просто типа сложный. А если кто-то узнает...

- Тебя же просто заберут, Кость! Заберут от этого изверга! Сколько можно побои терпеть?!

- Не заберут. Дядя, если узнает, что кто-то донес - горло мне вскроет. Он сам сказал. Так ты типа будешь молчать?

Яна учащенно, испуганно кивает и рисует на левой стороне груди крестик, как в мультике "Вверх".

А я тяжело вздыхаю, сделав маленький шаг к Охапке:

- Кость, можно тебя? На пять сек!

Он затравленно на меня смотрит. Был бы щенком - поджимал бы хвостик, прижимал к голове уши, опускал взгляд и скулил. Но не перечит, будто бы и я могу его, как дядя, ударить. Опасливо кивает, кутается в свитер и, чуть заметно прихрамывая, ковыляет за мной.

А я, не надевая никакой куртки и минуя равнодушного охранника, завожу его за школу. Туда, где Лазарь впервые дал мне сигарету "Астра" и расспрашивал об Охапке. Туда, где даже снег здесь был трусливым: дрожа и опасаясь потревожить прохожих своим присутствием, мелко, испуганно покрывал грязь и тут же исчезал на ней, извиняясь за беспокойство.

- Ты об этом, да? - утирает нос Охапка. Вжимает голову в плечи, нервно облизывает губы. - Об этом узнать? Лазарь из-за этого типа завелся. Как ты ушел - так сразу...

- Кость, - отрубаю, уставившись в его глаза. - Сколько можно?

Обняв себя еще крепче, он до абсурда пытается уменьшиться, сжаться, слиться со стеной. Учитывая его высокий рост - выглядит презабавно.

- Я уже реже, - обещает, болтая бритой головой вниз и вверх. - Я уже все! Я типа почти не колюсь, только иногда...

- А что Лазарь тебе сделал? Откуда синяки?

- За горло схватил, к стене прижал. Велел отдать бутылку. Я типа брыкаться стал, а он... а он... - крепко жмурится, свернувшись от стыда в спасительный кокон.

- Что - он?

Охапка скулит волчонком. Ссутуливается, яростно потирая яйцеобразную голову.

- Не расскажешь? - шмыгает, не поднимая глаз.

- Не расскажу.

- Т... трогать стал... Здесь, и здесь, и еще... - обводит анорексичными руками тело. - А потом...

- Охапка, - издаю болезненный смешок, устав от комедии, которую он отлично ломал. - У Лазаря гаптофобия. Он не может прикасаться к человеку. Ни душить, ни бить, ни лапать.

Он тихо икает. Прижимает руки к животу. Всхлипывает:

- Ты... ты типа каждому его слову верил?

- А он мне ничего не говорил. Я сам понял, он до кожи дотрагиваться не может. Когда тебя спасал - не мог. Даже на руки взять не мог. А если касался, то только сквозь одежду или полотенце. Вздрагивал и шарахался, когда я случайно задевал его пальцы. И ты, кстати, мои догадки своим вопросом только что подтвердил.

Охапка не пытается больше говорить. Молча дрожит, сгорбившись над устланной окурками грязью.

- Я не знаю, кто синяки тебе все время ставит, - устало продолжаю. Вытягиваю из потайного кармашка подаренные Лазарем сигареты, чиркаю зажигалкой и закуриваю. - Сам или просишь кого... Неважно, а важно то, что ты упрямо пытаешься его подставить. И шоколадку мне подсунул... для этого же, да? Те, кто гашиш тебе толкает - не дураки, и пробники, которые кучу денег стоят, тебе направо и налево раскидывать не велят - затратно и неэффективно. Ты же подсовывал свои шоколадки таким дурачкам вроде меня и ждал, когда эти дурачки к тебе припрутся, а ты заахаешь: "Меня дядя, сволочь такая, наркотой торговать заставляет! Только ты никому об этом не говори!". Но Лазарю самому противно, что ты так себя изводишь. Я сам видел!

Охапка вдруг выпрямляется.

Резко, с отвращением сплевывает. Расправляет плечи. Остервенело, ядовитой змеей смотрит на меня и отчеканивает:

- А почему ты его защищаешь?

От моментально переменившегося тона я ежусь. Нервно тушу сигарету и кидаю ее к собратьям-окуркам. Даже отступаю на шаг, но все-таки объясняю:

- Я не его защищаю, я защищаю справедливость. Лазарь ведь неплохой человек! Я видел, как он любит тебя! Зачем ты его, блин, топишь?

Его взгляд вспыхивает хищным пламенем. Красные губы растягиваются в кровожадной улыбке. По-змеиному облизнувшись, Охапка истерично хихикает. Делает шаг ко мне, склоняется к уху и вкрадчиво, с нежностью начинает в него шептать.

- Когда-нибудь, - обещает, задевая холодными губами мочку, - я перережу себе глотку. И подстрою все так, что все доказательства укажут на него. Вдобавок в доме найдут следы шмали, а все мои одноклассники будут охотно рассказывать, как он регулярно меня избивал и заставлял промышлять гашишем. Тогда его прикроют. И он всю сволочную жизнь проведет на зоне, где его ежедневно будут иметь, как имели все те чертовы восемь лет, когда он сидел за убийство Эмиля! - под конец у него выступают слезы, но он яростно их утирает.

Я отшатываюсь.

И даже не из-за слов, а из-за холода, которым от него повеяло. Бешено мотаю головой. Уже сам опасливо закутываюсь в толстовку... а Охапка начинает визгливо, заливисто хихикать.

Мерзко так, леденяще душу. Будто и не своим голосом, а голосом сумасшедшей бабки из ужастика. Да и губы, изогнувшиеся в веселой улыбке, были словно окровавлены. В который раз шмыгнув, он утирает кулаком нос - и только размазывает выступающую из ноздрей кровь.

- Он уже отсидел свое! - выпаливаю, на всякий случай оглянувшись назад и с облегчением заметив вдалеке выливающих ведра техничек. - За убийство Эмиля он понес наказание!

- Наказание? - он замолкает так же резко, как и начал хохотать. - Восемь лет? А сколько бы жил Эмиль, если б этот урод его не прикончил? Тридцать? Сорок лет? Восемьдесят?

- Но ты не судья, чтобы выносить ему приговор! Ты... ты, - сбиваюсь, - зачем живешь с ним, если так ненавидишь? У тебя ведь есть родители!

- Они не против, им некогда со мной заниматься: постоянно в командировках. Мамин муж договорился, чтобы опека меня не трогала.

- Договорился? Подкупил? Они же знают, что Лазарь сделал, как они тебя к нему отпускают?

- О, знаешь, - он снова хихикает. Теперь лицо было без метафор окровавлено, - им проще доверить меня зэку, чем самим заниматься мной. Я ведь сам их прошу, а у них бизнес, деньги. Маминому мужу вообще на меня плевать.

- Зачем?! Зачем ты живешь с Лазарем?

- Держи врагов под боком, - широко улыбается. - Удобнее к цели идти. Знаю, что одноклассники будут молчать, поэтому меня раньше времени не заберут от него. И ты будешь молчать. Ведь будешь?

Не вопрос. Утверждение. Но и рассказывать кому-то об этом я не хотел. Дело принимало серьезные обороты, которые могли навлечь проблемы и на меня. И Охапка, конечно, это понимает. А еще понимает, что словам худощавого пацана в синяках поверят больше, чем мужика, отсидевшего восемь лет за убийство.

- Зачем Лазарь убил его? - спрашиваю одними губами, пронзительно на него глядя.

Вижу, как его перекашивает. Как сжимаются губы в тонкую линию и исчезает сумасшедшая ухмылка. Глаза блестят, предвещая скорые слезы.

Но Охапка не может заплакать при мне. Никак не может. Поэтому гордо отворачивается, снова принимает облик трусливого щенка и шагает от меня прочь - к школе.

***

Даже по пути домой, даже в подъезде холодок от тона Охапки не сходит. Словно песня на повторе в голове по кругу прокручивается "Когда-нибудь я перережу себе глотку" с сохранением пауз и интонации.

А вдруг действительно? Перережет? Он же и впрямь далеко зашел! Сколько лет он так подставляет Лазаря, а тот - слепо его любит и словно в тумане не видит отношения Кости к себе? Может, стоит поговорить с Охапкой позже? Да что я могу сделать?! Все тщательно спланировавший, он вдруг возьмет и от моего "не глупи" моментально вспыхнет к дяде любовью? В полицию заявлю - посмеются. Где доказательства? Потребуют, я буду хлопать глазами, а Охапка - дрожать, натягивать на синяки свитер и заикаться.

Поговорить с Лазарем? Открыть ему глаза?

Поздоровавшись с беременной женщиной, курящей на лестничной клетке (имени ее я не знал, но она почему-то всегда доброжелательно меня приветствовала и спрашивала, как дела в школе), я дохожу до квартиры и отпираю дверь. Игорь сегодня должен был прийти поздно - у него какие-то съемки. Как у актера, ну в самом деле! Хоть бы мать сегодня спокойно болтала по телефону и ко мне со своей заботой не лезла, а я бы поразмышлял насчет Охапки.

И - о, счастье! - она действительно болтает.

Хотя... Прошмыгиваю в квартиру, кое-как стащив с ног узкие ботинки. Сбрасываю рюкзак с плеч, аккуратно вешаю на гвоздик солнечные очки - Игорь посоветовал приучаться ходить без них хотя бы дома.

Не болтает. Кричит.

И явно не на подружек.

- Нет, ты назови, назови хоть одну причину! - никогда не слышал ее голос таким... властным, что ли. Обиженным - да. Укоризненным - возможно. Но не разъяренным. - Хоть одну причину мне назови!

Спешу скорее в кухню на звуки, чтобы замереть в проеме и растеряться.

Игорь дома. Сидит за столом. Напротив - его рабочая кружка с мемом "попей говна", доверху заполненная чаем. А Игорь, ссутулившись, безучастным взглядом смотрит куда-то сквозь паука и подпирает щеки до красноты.

- Привет, мам, Игореш, - маленькими шагами проскальзываю в кухню, сажусь рядом с ним. Он даже на меня не смотрит. - Что такое? - дотрагиваюсь до его плеча. - Ты чего?

- А он уже давным-давно ничего! - мать впечатывает кружку в гору немытой посуды. Взвизгнув, кружка чудом не раскалывается. - Он сам - полное ничего!

- Не надо на него орать, - вскидываю голову и придвигаюсь к нему ближе. Неосознанно пытаюсь своим теплом подарить ему чувство защищенности. Когда он еще был таким подавленным?! - Что такого Игорь сделал? Нормально объясни!

Она не считает нужным даже ответить мне. Игорь - не может. Или не хочет разговаривать об этом при матери... или просто крепко задумывается.

- Когда ты днями со мной не пересекался и ссылался на работу - я терпела, - заводит она по новой. Швыряет в посуду очередную кружку, и она тоже, к удивлению, выживает. - Ни слова не сказала, когда ты о трудностях говорил и не делил со мной плату за съем. Обещал вернуть потом деньги... я верила! А сейчас, вы гляньте, с работы его уволили! С работы уволили! А мне его теперь еще и кормить, поить, наряжать и содержать за абсолютный ноль с его стороны?! Отлично устроился, потрясающе!

- Уволили? Тебя уволили?! - подскакиваю. Вцепляюсь в плечо. - За что?!

Он морщится. Взгляд обретает хоть какую-то осмысленность, но на меня Игорь по-прежнему не смотрит. Отрешенно придвигает к себе кружку.

- Да за комиксы, - вяло отзывается. - Кто-то из учеников нарыл на сайте мою порнушку нарисованную и предкам настучал, а они хай подняли. Конечно, школьный работник же святым должен быть. В молоке и вине купаться, нимб над головой таскать, о сексе слыхом не слыхивать. Хорошенько же, екарный Касперский, мне сегодня мозг изнасиловали. "Как же так можно, Игорь Палыч! Ребенок увидел ваше похабство! Ученик нашей школы зашел и увидел, как нарисованные персы друг друга отъестествовали!". Тошно...

Не в силах занять руки, отрываю от губы кожицу и выпускаю кровь, а сам безотрывно смотрю на Игоря. Задыхаюсь его грустным спокойствием и тем, как погрубевшими от гитарных струн пальцами он наконец берет кружку с "попей говна" и делает маленький глоток.

А мне больно. Трясет от молчаливой ярости к матери, которая его доводила. К пресвятым учителям! К тупым школьным правилам - ко всему! Я даже чувствую, как сводит в судороге руки, словно тело инстинктивно преображалось в обличье зверя и сжимало защитные - или нападающие? - кулаки.

Зная, что он меня не послушает, и зная, что слова мои не будут иметь никакого веса... Бросаюсь к нему и крепко-крепко обнимаю, уткнувшись в шею и оцарапавшись цепочкой. Губами чувствую, как горячо и взволнованно начинает биться молодая венка; губами же оставляю на мелких мурашках пятнышки крови. Укрываю своего любимого птенца могучими крылами, чтобы в тепле моих перьев он чувствовал себя безопасно и знал, что все образуется.

- Не ори на него, - отчеканиваю матери, сжав объятия еще крепче. - Игорь не виноват, что его уволили! Он скоро себе другую работу найдет, и тогда все...

- Пускай, - мать резко ко мне разворачивается и тянется было уже кружке с "попей говна", но Игорь выбрасывает вперед ладонь и качает головой, - ищет хоть двадцать работ! А мне благотворительницей для бездомных быть на-до-е-ло! Завтра же ты, слышишь, завтра же собираешь вещи и проваливаешь... мне плевать куда! Езжай к родне, в Крым свой езжай! Приютила, надо же, постороннего человека!

- Ты не выгонишь! - взлетаю с места. Круглыми глазами смотрю на мать. - У всех бывают сложности! Ты... ты же любишь его!

- Любишь! - она передразнивает. - Любила! До тех пор, пока прозревать не начала: он же тут только из-за квартирки крутится! Слушай, а может у тебя вообще жена есть, в Крымах своих? Я ж ничего о тебе не знаю!

Видимо, это стало ее последней каплей. Их отношения и так были просто видимостью. Мать терпела Игоря, оплачивала съем, готовила ему и упрямо надеялась на пробуждение в нем чувств, за которые она наверняка его и полюбила, но которых на самом деле никогда не было. Игорь - притворялся первое время, а потом устал. Постоянно ссорился с ней, ругался, плевать хотел на ее ночевки вне дома. А теперь Игоря уволили, и для матери это означало содержать его целиком и полностью, не имея при этом взамен даже банальной заботы. Я понимаю ее. Но все равно ненавижу за принятое решение.

Игорь тяжело вздыхает. Отставляет кружку, запрокидывает голову на спинку стула. С болезненной иронией цитирует:

- Оставь меня, старушка, я в печали.

Я чуть не плачу. Трескается в груди мешочек, вобравший в себя трепетные моменты с Игорем. Скручивается до болевых спазмов сердце, слезы душат горло. Я знаю, что он не уедет - я попросту ему не позволю. Или уеду вместе с ним. Хоть куда. Он возьмет меня с собой, я знаю. Уедем с ним в Крым, будем каждое лето проводить у моря - только мы вдвоем! Где-нибудь на жарком балконе жаркой крымской ночью впервые поцелуемся. Мне тогда уже будет восемнадцать, поэтому поцелуй продолжится - но уже не при всех. Задвинем шторы, оставим остывать кофеек и плюшки...

- Я уеду, - хрипит Игорь, меланхолично отпивая из кружки с "попей говна".

- Завтра же! - выплевывает мать.

- Завтра же.

- Куда ты поедешь?! - взвизгиваю. Ногтями впиваюсь в его щеки. Рывком разворачиваю лицо к себе.

- Данко... - он устало морщится.

- Куда ты поедешь?! Куда?! Ты не... да отвали от меня! - вырываюсь из рук матери, которая хотела меня оттащить.

Не привык к истерикам, а потому чувствовал, как кружится от криков голова и начинает мутить. Да не бросит он меня! Я же знаю его не первый день - не бросит!

- Уйди! - кричу матери, захлебываясь в слезах. - Уйди, пожалуйста! Я хочу поговорить с Игорем! Я хочу!

- Ты зря так к нему привязался, - впервые слышу ее тон настолько бесстрастным. - Он всех вокруг пальца обводит. И тебя тоже.

- Уйди! - я хватаю со стола измазанную в арахисовой пасте ложку и швыряю в мать.

Может, другая и возмутилась бы - но не моя. У нее и в мыслях нет, что такое поведение надо пресекать. Наверное, думает сейчас о том, что мне снова надо вызвать врачей. Но, конечно же, никогда не вызовет.

Для порядка фыркнув, она исчезает в другой комнате.

А я бросаюсь к Игорю. Взбираюсь на колени и мокрой мордочкой тычусь в его макушку.

- Все нормально, ты найдешь себе работу, точно-точно, - шепчу, заплаканными губами опускаясь на белые, недавно выкрашенные волосы. - Я могу денег на первое время дать, у меня есть деньги! - вспоминаю благодарность Лазаря в пачке "Астры". - Хочешь, на работу даже устроюсь? - Охапка поможет мне в этом, уверен. Он ведь говорил, что платят таким, как он, много. Если не соврал. Как про Лазаря. - Мне много будут платить, вот увидишь! Тебе хватит на съем другой квартиры! И на еду хватит, а потом ты устроишься! Не в шарагу, а в нормальную организацию!

- Данко... - кривясь, пытается отстранить меня от себя.

- Подожди, - неуклюже на нем барахтаюсь. Спрыгиваю с колен, ягненком скачу до куртки и вытаскиваю из нагрудного кармана Лазаревские деньги. - Вот, - вкладываю их в его кулак. - Здесь не так много, но хватит пока тебе на еду... Ты же можешь у друзей пожить? Они же тебя пустят? Тот же... как его там? Бродяга?

- Бодяга переехал, - он задумчиво теребит купюры. - К родне, в Новосибирск.

- А другие? У тебя больше нет друзей?

- Даже если и есть, я уже больше десяти лет с ними не общаюсь. Не знаю ни адреса, ни что они за люди и живы ли они вообще...

- Да это все фигня, - нервно смеюсь и опять забираюсь на его колени. Мокрой щекой трусь о его щеку. - Этих денег тебе на билет до Крыма хватит. Я быстренько вещи тогда соберу, хорошо? Найдем там какой-нибудь свой бункер, нарисуем Цоя, солнце побелим... Опять побелим солнце, слышишь? Вместе!

Он странно на меня смотрит.

Печально улыбается.

И отрицательно покачивает головой.

- Что "нет"? - от отчаяния задыхаюсь. - Ты бункер не хочешь строить? Белить не хочешь? В Крым не поедешь? Я... я... - шмыгаю, искренне пытаясь понять, что же он имеет в виду. - Говори по-русски, я не понимаю! От твоих загадок я сейчас думать начну, что ты хочешь уехать в свой Крым и бросить меня здесь.

Он болезненно фыркает. Пытается меня отстранить, но я цепляюсь за него намертво голодным клещом. И тогда он просто кладет ладони мне на талию и поглаживает.

- Тебе учиться надо, Даниссимо. Ты здесь в школу ходишь, закончи ее.

- Почему я не смогу закончить школу у тебя?

- Так юридически я тебе, как ни крути, никто. Не опекун даже.

- Это помешает?

- Может помешать.

- Охапка живет с дядей-зэком, и всем похер! С чего вдруг кто-то будет докапываться до нас с тобой?!

- Ты не Охапка. А я тебе не дядя.

- Я смогу быть на домашнем обучении! С тобой информатикой заниматься, а потом сдам экзамены и устроюсь сисадмином! Вместе будем работать! Жить вместе, как крепкая и любящая семья!

- Как мужья? - он усмехается.

Я смущенно вспыхиваю жаром. Чуть отстраняюсь, не убирая ладоней с его горячей шеи. Опускаю глаза и тихонько возражаю:

- Как хорошие друзья.

- Хорошим друзьям необязательно жить вместе. Станем друзьями на расстоянии? Будем писать друг другу каждый день, звонить.

- То есть, - заглатываю ком в горле, - ты... все? Навсегда?

Игорь молчит.

- Неужели, - продолжаю, - нет никакой альтернативы?

- Нет, Дань.

- Снимать квартиру в Москве? Ты же любишь Москву! Здесь детство твое прошло! Хочешь... Хочешь, еще какую-нибудь девку подцепи? Я даже найти помогу, у нас учительница географии...

- Дань, - он кладет палец мне на губы. - Я до тридцати лет жил за счет девок, а чего добился? Что я сам, лично я сам сделал в этой жизни? Кучку порнушек нарисовал?

- В Крыму ты будешь жить за счет родителей.

- Всего лишь пока устраиваюсь на работу и беру кредит на свою квартиру.

- В Москве? - не теряю надежды.

- В Севастополе.

- Но почему?! - с силой шлепаю его по плечам. - Почему-у-у?! Ты... ладно, я... - размазываю по лицу слезы. - Я школу здесь окончу, а потом к тебе перееду, только... Только ты не уезжай прям завтра, ладно? Хотя бы через неделю, я не могу так быстро, я... - жмурюсь. Чувствую, как из-под плотно сжатых век выползают тяжелые слезы.

- Боюсь, матушка твоя меня дольше не выдержит.

- Да плевать я на нее хотел! Плевать! Пусть орет что хочет! Она все равно насильно тебя вытолкать не сможет! Ну если я найду деньги, Игорь? Ну если я заработаю? Я знаю, как мне заработать! Ты останешься? Я насобираю несколько тысяч, чтобы ты смог внести за съем!

Игорь снова мягко приминает пальцем мои губы, призывая замолчать.

- Иди отдыхать, - не просит, а будто умоляет. - Лады? Мне самому надо мозгами пораскинуть и решить, чего дальше делать. Можешь пока, - тоскливо улыбается, - комиксы почитать. А то после скандала в школе мне придется все бананы замазать, чтобы не дай бог еще чью психику неокрепшую не пошатнуть. А то и с другой работы же выпрут за такую похабщину, екарный Касперский... Успей, в общем, пока самое интересное не прикрыл, - подмигивает.

Я не смею ему перечить.

Даже сейчас, даже влившийся в него всем своим существом, я не смею ему перечить. Знаю, что отпущу его, а он в любой момент вспорхнет и улетит. Но я не смею ему перечить.

Робко киваю. Сползаю с колен.

Несколько секунд мешкаю и, рвано выдохнув, солеными губами оставляю на его щеке маленький незаметный поцелуй. Наверное, ему щекотно - он улыбается. Улыбаюсь и я. Улыбаюсь, оттого что решился на это и лично убедился, какая же его щека гладкая и теплая. Совсем как апельсиновая булочка, которые пекла бабушка на каждое Рождество.

Уже в комнате слышу, как он ходит по дому. Что-то пытается говорить матери, но та оскорбленно молчит. Потом, кажется, он звонит кому-то. Наверное, родителям. Я ведь даже и не знаю, кто его родители...

А я послушно захожу на его сайт и открываю альбом с комиксом про крокодила и Чебурашку. На обложке (с обложкой он постарался лучше всего, даже качество изображения было заметно выше) Гена с Чебой идут по розовому сквозь мою тританомалию телефона городу, который на самом деле, скорее всего, был желтым. Мне приходит неожиданная мысль, но я отмахиваюсь: Игорь начал этот комикс раньше, чем познакомился со мной.

В открытую форточку дует зимний ветер. Внизу, со стороны гаражей, в какой-то машине играет Оксимирон. А я, укутавшись в теплое одеяло и согреваясь от искусственного холода, пытаюсь отвлечься. Взрослым Крокодилом, что постоянно работал за компьютером, и маленьким непоседливым Чебурашкой, который вечно ему мешал. Раньше я видел их только мельком, обрывками, заглядывая за спину погруженного в творчество Игоря. Приносил ему кофе с бутербродами, а сам лукавым глазом пытался высмотреть, что же такое он там рисует. Он чаще всего закрывал экран Валеры, когда я приходил. Не хотел, чтобы я видел всякие непотребства.

Сейчас же предложил посмотреть их сам. И я видел, что на комиксах он действительно отдыхал. И что вырисовывал каждого персонажа с любовью, старался над каждым кадром. И мне кажется, в каждого заключил частичку себя... или просто я хотел эти частички видеть?

- Та танцовщица из театра... - приставал к Крокодилу маленький, доходящий Гене до пояса Чеба и теребил огромный крокодиловый свитер. - Она тебе нравится? Ну скажи!

- Дура-а-ак, - я даже слышу ироничный крокодиловый смех, похожий - что за ассоциации? - на смех Игоря. - Мне вообще никто не нравится. Поэтому и ревновать ты меня не должен. Ни к кому.

- Как это - никто не нравится? Это как? Так разве бывает? Скажи!

Крокодил со смехом заносит влюбленный чебурашечный шарик в дом...

К комиксам нередко оставляли комментарии. Большинство читателей восхищалось и требовало продолжение. И Игорь, я видел, стараться отвечать каждому. Но слишком в беседу не вливался: отвечал либо смайликами, либо короткими фразами по типу "спасибо большое" и "скоро будет". Самым длинным оказался диалог между ним и какой-то женщиной со стрекозой на аватарке, который сразу зацепил взгляд своим объемом. И сам того не замечая, я начинаю читать его с самого начала.

Стрекоза: "История уже близится к концу, а близости у героев еще не было".

Игорь: "И не будет)".

Стрекоза: "Вы же на странице писали, что спойлеров не даете? И в чем тогда смысл истории??? если ничего не будет?".

Игорь: "Если вы читаете только ради порнушки - идите на порнхаб) Это не спойлер. В самом начале была инфа, что Гена ароасс".

Стрекоза: "В смысле?".

Игорь: "Аромантик + асексуал".

Стрекоза: "Асексуалов не существует".

Игорь: "ВУХАХАХА простите ЧТО?))) А вы смешная, расстреляю вас последней))".

Стрекоза: "Что конкретно вас веселит?".

Игорь: "О, не волнуйтесь) раздумываю, как раствориться - меня же не существует))".

Стрекоза: "... вы асексуал?".

Игорь: "Нет, конечно!(( Их не бывает!!!".

Стрекоза: "Я понимаю, что вы хотите быть особенным. Но отсутствие секса вас таким не сделает".

Игорь: "Жааааалко(( И что же мне теперь делать?(".

Стрекоза: "Вступить в отношения. Глупо придумывать отмазки только потому, что вы никого не можете себе найти. Вас устраивает оправдываться мифической ориентацией на вопрос о семье?".

Игорь: "Бывал в отношениях раз десять - не понравилось) зато убедился, что не испытываю ни романтического, ни сексуального влечения. Ни к девушкам, ни к парням, ни к (выражусь более для вас понятно) вертолетам. Без отношений я чувствую себя прекрасно и потребности в них не имею".

Стрекоза: "Бред же. Человек не может жить без влечения. Это врожденные инстинкты для создания семьи. Не иметь влечения = жить наперекор природе. А вы просто либо выдумываете отмазки, либо просто еще не влюблялись по-настоящему".

Игорь: "Стесняюсь спросить, какой ВЫ ориентации?))".

Стрекоза: "Нормальной. Здоровой ориентации".

Игорь: "Что ж вы со своей здоровой ориентацией в моих комиксах забыли и что от Гены бедного ждете?) И что, не хотели за всю жизнь ни одной девушки? Да ну как же вы так(( наверное, просто не влюблялись еще ни в одну по-настоящему. Или выдумываете всякую фигню, чтоб особенной показаться. И вообще, натуралов не существует!!!".

Дальше их спор в комментариях прерывается. Видимо, Стрекоза была настолько возмущена Игорем, что решила ему не отвечать. Или просто не успела ответить - последнее сообщение было вчера вечером.

А я продолжаю сидеть и смотреть на сидящего за ноутбуком крокодила, рядом с которым вертелся бешено влюбленный в него маленький Чебурашка.

И какую ты им, Игореш, придумал концовку? Гена в финале погибнет, да? А Чеба за Гену захочет отомстить...

Не знаю, что я чувствую. Кажется, вообще ничего. Должен был, наверное, чувствовать и радость - Игорь ни одну из своих девушек никогда не любил. И грусть - меня ведь он тоже никогда не полюбит. И эти радость с грустью взаимоуничтожились, как противоположные числа в уравнении, которые в результате дадут только ноль.

Одно я знаю точно: Игорь меня любит. Не как партнера, правда. Но как друга - точно, и сильно. А у него это, наверное, самая сильная любовь, которую он только может испытать.

И она не даст ему меня бросить. Не даст сорваться и уехать завтра, если со мной что-то случится. Даже если мать будет гнать его - не уедет.

И я долго не думаю. Решаюсь.

Решаюсь подняться. Достать из ванной антибиотики. Однажды у бабушки я болел и был вынужден глотать их горстями. Итог - траванулся и долго не мог проблеваться.

Главное - не переборщить, умирать пока в мои планы не входит. Усердно ковыряю их из пачки одну за другой. Готовлю воду, чтобы запить.

А вдруг подействует не сегодня ночью? А вдруг позже, уже когда он уедет?!

И этим не могу рисковать. Отковыриваю еще пару таблеток, а пачку выбрасываю в мусорную корзину и зарываю под туалетную бумагу - там точно никто копаться не будет.

Таблеток должно хватить, чтобы поднялась высокая температура и начало яростно выворачивать весь мой организм наизнанку.

Забрасываю всю горсть в рот.

Запиваю водой.