Повел их Данко. Дружно все пошли за ним - верили в него. Трудный путь это был! А он шел впереди их и был бодр и ясен.

Но однажды гроза грянула над лесом, зашептали деревья глухо, грозно. И стало тогда в лесу так темно, точно в нем собрались сразу все ночи, сколько их было на свете с той поры, как он родился. Шли маленькие люди между больших деревьев и в грозном шуме молний, шли они, и, качаясь, великаны-деревья скрипели и гудели сердитые песни, а молнии, летая над вершинами леса, освещали его на минутку синим, холодным огнем и исчезали так же быстро, как являлись, пугая людей. Это был трудный путь, и люди, утомленные им, пали духом. Но им стыдно было сознаться в бессилии, и вот они в злобе и гневе обрушились на Данко, человека, который шел впереди их. И стали они упрекать его в неумении управлять ими, - вот как!

Остановились они и под торжествующий шум леса, среди дрожащей тьмы, усталые и злые, стали судить Данко.

- Ты, - сказали они, - ничтожный и вредный человек для нас! Ты повел нас и утомил, и за это ты погибнешь!

- Вы сказали: "Веди!" - и я повел! - крикнул Данко, становясь против них грудью. - Во мне есть мужество вести, вот потому я повел вас! А вы? Что сделали вы в помощь себе? Вы только шли и не умели сохранить силы на путь более долгий! Вы только шли, шли, как стадо овец!

Но эти слова разъярили их еще более.

- Ты умрешь! Ты умрешь! - ревели они.

А лес все гудел и гудел, вторя их крикам, и молнии разрывали тьму в клочья. Данко смотрел на тех, ради которых он понес труд, и видел, что они - как звери. Много людей стояло вокруг него, но не было на лицах их благородства, и нельзя было ему ждать пощады от них. Тогда и в его сердце вскипело негодование, но от жалости к людям оно погасло. Он любил людей и думал, что, может быть, без него они погибнут. И вот его сердце вспыхнуло огнем желания спасти их, вывести на легкий путь, и тогда в его очах засверкали лучи того могучего огня... А они, увидав это, подумали, что он рассвирепел, отчего так ярко и разгорелись очи, и они насторожились, как волки, ожидая, что он будет бороться с ними, и стали плотнее окружать его, чтобы легче им было схватить и убить Данко. А он уже понял их думу, оттого еще ярче загорелось в нем сердце, ибо эта их дума родила в нем тоску.

А лес все пел свою мрачную песню, и гром гремел, и лил дождь...

- Что сделаю я для людей?! - сильнее грома крикнул Данко.

И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой.

Оно пылало так ярко, как солнце, и ярче солнца, и весь лес замолчал, освещенный этим факелом великой любви к людям, а тьма разлетелась от света его и там, глубоко в лесу, дрожащая, пала в гнилой зев болота. Люди же, изумленные, стали как камни.

Они бросились за ним, очарованные. А Данко все был впереди, и сердце его все пылало, пылало! Был вечер, и от лучей заката река казалась красной, как та кровь, что била горячей струей из разорванной груди Данко.

Кинул взор вперед себя на ширь степи гордый смельчак Данко, - кинул он радостный взор на свободную землю и засмеялся гордо. А потом упал и - умер.

Люди же, радостные и полные надежд, не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на гордое сердце ногой... И вот оно, рассыпавшись в искры, угасло...

М. Горький

***

Однако, я очень удивился, когда однажды в обед открыл окно и обнаружил, что на улице жарче, чем дома. Под окном цвела сирень. Подростки гуляли по сухому асфальту в белых кроссах. Рядом - разноцветными мурашами на детской площадке веселились дети в тонких курточках, а на лавочке за ними присматривали две мамаши. Одна - в вязаной кофте, другая - в майке.

- Когда успело так потеплеть? - щурюсь от палящего солнца, но окно не закрываю.

- Да уж весь май теплым выдался. Завтра вообще тридцать градусов передавали. Хочешь, в аквапарк сходим? Ты когда в последний раз на улицу выходил?

Хочется курить, но моя "Астра" опустела еще вчера. Вот и повод проветриться. В конце концов, это уже не солидно, что сигареты мне покупает мама.

- Солнышко такое на улице ясное, - рассуждает она, развешивая белье на сушилке. - Помню, как ты осенью все с Игорем гулял, в поле какое-то ходил...

- В поле! - вспоминаю.

- Что с Игорем? Капитан какие-то новости говорил?

- Так и не нашли.

- Ну не мог же он сквозь землю провалиться! Ехал меня встречать и пропал! Я точно тебе говорю: здесь таксиста надо искать! Есть же таксисты-извращенцы, он его увез куда - и все!

- Да. Наверное.

- Хороший же был человек! Тебя, вон, как любил. Уже больше двух месяцев прошло, а они никак найти не могут. Родители его места себе не находят... не мог же загулять? Хотя - такие, как он, все могут. Трупа же не нашли? Надеемся на лучшее. Два месяца - уж не год. Как быстро время летит, а... уже май... Так к экзаменам и не готовишься?

Вздохнув, закрываю окно. Ну вот, только жару запустил.

- Тех знаний, что мне Игорь успел дать, мне на инфу хватит, - присаживаюсь на подоконник. - А в одиннадцатом историю с обществом буду сдавать. Тебе помочь?

- Да я уже все развесила, - она лениво подбирает пустой таз. Кажется, майское солнце разморило и ее. - В магазин собираюсь, надо разрыхлитель для теста купить. Тебе сигареты взять?

- Я сам собирался сгонять, мам, - спрыгиваю с подоконника. - Я на улице не был уже... давно, в общем.

- Арбуз захвати! - она высовывается из ванной. - Постучи по нему, чтоб звук звонкий был! Один-то арбуз утащишь?

- Утащу.

Прохожу мимо зеркала. Мой двойник с обезображенной наркотиками внешностью повторяет за мной. У каждого, наверное, в зеркале живет такой двойник. Распахивает крокодиловую пасть и ожидает, когда же в нее попадется добыча. Вот и мой - ничего не говорит, а всего лишь зловеще улыбается. Два месяца уж прошло, а он все ходит за мной и все терпеливо ждет, когда я стану на него похожим. Кровожадно ждет, когда я собьюсь с пути - и он меня встретит. И пойдем мы с ним, рука об руку...

- Если время будет, в больницу к тете Лоре зайди. Вчера мне звонила, говорит, совсем плохи дела.

- Жалко ее. Я фруктов куплю и занесу, ей можно?

- Даже нужно! Пусть она на витаминах от своей дряни отвыкает. Погоди, не уходи пока, сейчас карточку дам... Пароль-то помнишь?

- Количество байтов в одном мегабайте!

Иду в спальню, чтобы забрать фиолетовую инвалидную гитару. Мама кладет карточку на стол, попутно набирая кому-то номер. Куплю сигареты... и дойду до бункера... Когда я в последний раз там был? Не помню.

На улице и вправду жарко. Зря надел ветровку. Снимаю ее и оборачиваю вокруг пояса. Куда сначала? Наверное, за сигаретами. Арбуз купить, к Лоре заскочить... А потом уже в бункер, чтобы не торопиться...

- Даниил?

Я вздрагиваю. Кручу головой, пока не замечаю красную машину, из опущенного окна которой и доносится голос.

- Данила, - прищуриваюсь, пытаясь вглядеться.

- Прошу прощения, Данила. Есть минутка? Буквально на пару слов.

Первые мгновения в голове крутится навязчивая мысль, что я эту женщину уже где-то видел. Потом вспоминаю - это же точная копия Анджелины Джоли в "Малефисенте"! Не было бы черных очков, закрывающих пол-лица, и крупных серег-колец - точно сошла бы за нее. Впервые вижу столь эффектных женщин так близко, да еще чтобы они обращались ко мне.

- А вы кто? - настораживаюсь.

- Ирина, - из опущенного окна показывается ухоженная ладонь. - Добрый день.

Мать Кости. Потому что больше никаких Ирин я не знаю.

- Добрый, - пожимаю ладонь. Она оказывается сухой и теплой. - В чем дело?

- Небольшой разговор. Если хотите, можете присесть в машину. Нужно решить пару вопросов.

Не люблю я такой официоз. В фильмах такие сцены ничем хорошим не заканчивались, но я и не в фильме, поэтому - сажусь.

Ирина барабанит пальцами по рулю.

- Вас Вениамин послал? - предполагаю. Пахнет в салоне резкими, далеко не женскими духами.

- Отчасти.

- И что за дело?

- Дарение. Полагаю, обойдемся без договора?

Ее бесстрастное лицо не выражает ни единой эмоции - прям как у телохранителей в мужицких фильмах.

- То есть? Что-то подарить?

- Совершить акт дарения, - она поправляет очки. Чуть закусывает ярко накрашенные губы. - Вещь ценная.

- Что за вещь? - заражаюсь ее официозом. - Так, наверное, только в сказках бывает.

- Инициатива была не за мной, - отчеканивает Ирина, вскинув голову. Серьги покачиваются. - Таково желание брата.

- Зачем Вениамину...

- Вы полагаете, мне известно? Могу лишь догадываться. Он чувствует перед вами вину и финансово желает ее искупить.

- Ну конечно. Это ведь проще, чем извиниться словами. Так что за вещь?

- Икона, изображающая Воскрешенного Лазаря.

- Она ценная?

- Мне известно лишь, что она древняя. Если вы заинтересованы - установите ее ценность сами, она будет полностью в вашем распоряжении. Как Вениамин говорит: можете продать, а можете оставить. Тем не менее, он настоятельно просит вас принять.

- Ну-ну, - закидываю ногу на ногу. Благо, просторность салона мне это позволяет. - Чего ж ему так важно стало икону подарить... Не странно?

- Не думаю. Страннее, что вы спасли ему жизнь после того, как он напал на вас и убил вашего близкого друга. Возможно, вы опасались, что вас привлекут. Однако после его выздоровления были разговоры с полицией, и там вы имели все шансы ему отомстить, сказав, что Вениамин действительно избивал и насиловал Костю. Вы могли сказать также, что брат причастен к смерти Игоря. Однако вы и этого не сделали. Вы защищали Вениамина.

- Так вот каким вопросом он мучается, - хохочу. - Чего ж он сам не пришел, не спросил? Стыдно?

Ирина сжимает губы сильнее. На ее ухоженных руках даже показываются темные вены.

- Благодаря вам его не посадили, - замечает она. - А дело Кости посчитали обычным суицидом.

Удивляет и пугает, как хладнокровно она говорит о смерти собственного сына.

- Да не только мне, бросьте! Меня больше удивило, что за него Анка вступилась. Как львица его защищала, всех вокруг обматерила! То ли нравился ей Лазарь... то ли она за справедливость топит. Интересная девчонка. И Яна тоже... да почти все! Не сработал Костин план, однако.

- А вы? Тоже за справедливость?

- Легче бы мне не стало, если б я вытащил тогда из него нож, - запрокидываю голову на сидение. - Не полегчало бы, если б оклеветал.

- Вы так думаете? Иногда месть исцеляет.

- О-о-очень хорошо она исцелила Лазаря, когда он отомстил Эмилю за все страдания. И Костю она исцелила просто офигенно, когда он из мести дяде вскрылся, - мне настолько смешно, что я не подбираю даже деликатных слов. - А как она исцелила Лазаря, когда он Игоря грохнул! Я прям видел, какой здоровый он был и радостный, какой исцеленный!

- В каком смысле? - Ирина чуть приподнимает очки. Ее янтарные глаза по-орлиному вспыхивают.

- Да в том и смысле. Местью они сделали хуже только себе. Мне кажется, мертвый Эмиль вину не особо осознал. Мертвый Игорь - и подавно. А Костя вскрылся вообще зря. Не посадили дядю, только и его самого больше нет.

- Но ведь для чего-то люди мстят.

- Потому что ломаются. Потому что не видят больше выхода. Если каждый будет мстить другому, в мире наступит хаос. Клубок ненависти; гнили, которая травит всех вокруг. Это цепочка, и нужно приложить огромные усилия, чтобы цепочку эту остановить. Ну сами подумайте: убей я Лазаря или оклеветай его - вы тоже бы захотели как-то меня проучить, да? Вы же любите брата, и защищаете его, как можете.

- Допустим.

- А за меня отомстит кто-нибудь еще. Да хоть бы и мама! А за вас - ваш муж, например. Или тот же Лазарь. И кому будет легче? Кого эта месть, как вы говорите, исцелит? Кто найдет мужество эту цепочку остановить?

- Кажется, вы нашли.

- Нашел, - прислоняюсь лбом к стеклу. - И не жалею. Я просто устал от ненависти вокруг. Устал от клубка бесконечного зла. Все ненавидят друг друга, подставляют, мстят, ругаются, убивают, вскрываются, пьют, наркоманят... Хотелось сделать что-то доброе. Нелогичное, но доброе. Может, Лазарь после воскрешения снова захочет меня убить, но это будет уже на его совести. Не на моей.

- Не захочет, - заключает Ирина. - Он изменился после выписки. Очень много о вас говорил, хотел вину искупить.

- Я рад за него. А вы? Вы его простили? За Костю?

- Он невиновен в его смерти.

- И сейчас вы... с ним, да? Поддерживаете его?

- Насколько могу. Он планирует открывать какую-то фотостудию. Я пообещала профинансировать. Он согласился, хотя раньше никакой помощи от меня не принимал.

- Странно как-то. Он перебирался с хлеба на воду - и не принимал финансовой помощи.

Ирина вдруг мимолетно, почти незаметно улыбается. Какая-то ласковая, материнская улыбка - очень чужой она кажется на лице столь эффектной женщины. Впрочем, улыбка эта мгновенно испаряется.

- Да, он очень горд, - замолкает на некоторое время. Смотрит вдаль сквозь очки. - А еще - удивительно раним. Ранимей, чем Янусенко. Тонкостью души они, конечно, были похожи... Только один ее прятал за брутальной щетиной, а другой - выставлял напоказ и сделал из нее образ.

- Мне всегда было интересно - а какими на самом деле были их отношения? Послушаешь Костю - Лазарь гнида. Послушаешь Лазаря - гнида Эмиль. А со стороны?

- Они любили друг друга, - просто отвечает Ирина. - Каждый со своими недостатками, каждый с достоинствами. Бывало, ругались. Бывало, мирились.

- Как у любой пары... Почему же так все закончилось?

- Наркотики Янусенко и психические отклонения Вениамина. Вспышки неконтролируемого гнева. Тем не менее, Веня оказался однолюбом, я не ожидала. Даже сейчас, даже после убийства он любит только его. Любит - и ненавидит.

- Поэтому он одинок, да? Не из-за тюрьмы? Просто до сих пор к нему привязан?

- Говорю ведь - удивительно ранимая душа, - горько усмехается Ирина.

- Ранимая, очень. Особенно раним он был, когда меня убивать повез.

- Не оправдываю. От сильного стресса он теряет контроль над собой. Вы пришли за ним, стали допрашивать - он испугался, напал. Но он лечится. Сейчас принимает сильные препараты, периодически ходит к психиатру.

- Почему он сам не встретился со мной?

- Полагал, вы не станете с ним разговаривать. Он думает, вы его ненавидите.

- Ненавижу, - соглашаюсь. - И разговаривать бы вправду не стал. Но и мстить никогда не буду.

- Вы меня поражаете, - Ирина качает головой.

- Да, Лазарь говорил то же самое.

- Так что с иконой?

- Я подумаю, - обещаю. - Позже перезвоню и скажу решение.

- Дать номер?

- Не надо. У меня есть номер Лазаря.

Ирина кивает. Снова надевает очки - как знак того, что аудиенция окончена. И я выбираюсь из машины.

И что там я должен был сделать? С Ириной все забыл. Купить арбуз, сиги... Занести Лоре фрукты... Как в анекдоте: жене - цветы, детям - мороженое, смотри не перепутай...

Перед тем полем я стою уже ближе к вечеру.

Когда в последний раз я перед ним стоял? Когда оно переливалось золотым морем. И, боже мой, оно все так же меня пугает. Даже несмотря на то, что желтого я уже не боюсь. Даже несмотря на то, что и пшеница еще зеленая.

Я ведь еще никогда не переходил его в одиночку.

Никогда. Ни осенью. Ни зимой. Ни ночью, ни днем - один я его не переходил.

Прохладно. Я снимаю с пояса ветровку и надеваю ее. Лицо застегиваю в капюшон. Как бы ты сказал, Игореш? Покажи личико, Шамаханская ты моя царица? Покажу, как только ты переведешь меня через поле.

Встав перед шелестящей травой, я вытягиваю руку. Обычно ты берешь меня в ответ, сжимаешь, ведешь за собой, как собака-поводырь... ну? И где ты?

- Игорь, - осторожно зову, а пшеница тем временем шелестит тревожней. - Сисистер, блин!

Рядом, слышу, гудят майские мухи. Позади шаркают колесами о сухой асфальт машины. Здесь я признался ему в своей фобии. Помню, как фары вечерних автомобилей резали мне глаза, а я сидел на коленях, жмурился и вываливал на Игоря все страхи. Как серьезно он тогда к ним отнесся...

- Екарный Касперский, ну Игорь!

Вытянутую ладонь начинает обдувать прохладным ветерком. Пальцы начинают дрожать, но это не мешает мухам на них опуститься. Где Игорь?!

Будь сильным и дальше. Будь сильным до самого конца. Иди вперед, что бы ни произошло. Пусть все вокруг будут тебя ломать, а ты - иди вперед.

А я - иду вперед.

Так и не дождавшись Игоревской руки, я - иду вперед. Лицо хлещет несозревшая пшеница. Грозовой тучей вздымается облако сонных насекомых и норовит укусить меня сквозь мою Шамаханскую маску. Борюсь с высокой травой и вслепую ищу бункер каким-то шестым чувством... но иду вперед. Пусть даже я этого бункера и не найду.

Возьми с собой гитару, возьми баллончик с белой краской и бели все желтое, что встретится на пути. Ори во весь голос "Мою оборону" и победи пластмассовый мир миром горящего сердца Данко. Я знаю: оно будет гореть до тех пор, пока в тебе горит твоя юношеская страсть и свет.

Возвращаюсь в бункер. Свечу телефоном и вижу, что все повешенные диагональю светильники кто-то разбил. Плакаты с полуголыми мужиками - сорвали. Белое солнце исписали неприличными надписями. И лишь плакат с Данко почему-то стойко висел средь прочего похабства.

Ты все сможешь.

Знал бы ты, как я сильно в тебя верю.

Из бункера я снова выхожу в поле. Задумчиво присаживаюсь прямо на выстывшую землю. Из чехла достаю фиолетовую гитару. Затягиваюсь "Астрой", задумчиво глядя на залитое кровью умирающего солнца поле.

А затем - гашу сигарету о землю, не докурив ее. Беру поудобнее гитару. Смешно, что раньше я вообще не умел играть на ней. А сейчас...

- Пластмассовый мир победил, - монотонно завожу я, перебирая пальцами струны в самой знакомой мелодии - с которой я и научился играть. - Макет оказался сильней. Последний кора-а-аблик остыл. Последний фона-а-арик устал...

Монотонность отчего-то медленно сходит на нет.

Отчего-то и пальцы дрожат. И голос предательски начинает дрожать и срываться. И поле почему-то начинает плыть, и горло душит что-то... знакомое?

Воспоминания?

- А в горле сопят комья воспоминаний... А в горле...

Ссутуливаюсь над землей. Шмыгаю все чаще. Шмыгаю - прям как тот желтый Котенок в дебильном комиксе Игоря. Тот тоже постоянно плакал, ныл. Кажется, образ был списан все-таки с меня.

Я же смирился уже? Я же отпустил?

Разве нет?

- А в горле... - выдаю жалкий, смешанный со слезами мышиный писк. - Комья...

Отшвыриваю гитару.

Сгибаюсь над землей, вонзаюсь ногтями в замерзшую грязь и, одержимо и унизительно дрожа под порывами ветра, начинаю выть.

Я выл. Совсем не плакал, даже не ревел, а до банальности спокойно выл. Пронзительно, по-собачьи, оглушая мир визгливым щенячьим плачем. Я выл - почти без слез, потому что все слезы давно выплакал. Я выл и дрожал, а от воя мне становилось лишь холоднее. Я выл без грозности Лазаревского баса. Я выл некрасиво, неуместно. От воя кружилась голова, стучало в висках, тошнило и не хватало дыхания.

А я выл.

Сначала свирепо, но с каждой секундой все спокойнее и тише. Скупые слезы впитывались в землю, а я должен был выреветь все сейчас. Потом будет легче. Правда. Главное - выреветь. Главное - начать. И песня сама польется.

В судорогах доползаю до гитары.

Хватаю ее, встаю с колен.

Устремляю зареванный взгляд прямиком на умирающее солнце.

И, остервенело хлестнув по струнам, до хрипоты раскатисто ору:

- Кому нужен ломтик июльского неба?! О-о! Моя обор-р-рона! Солнечный зайчик стеклянного глаза! О-о! Моя обор-р-рона! Траурный мячик дешевого мир-р-ра!

Мир отвечает на мои вопли ироничной тишиной. Меня это подстегивает все больше. Меня это одержимо трясет, и я стараюсь перекрыть воплем все звуки вокруг, я стараюсь надорвать свою чертову глотку! Я реву - поверх птичьих голосов, жужжаний насекомых, шелеста травы и шарканья машин, я реву!

- Пластмассовый мир победил! Ликует кар-р-ртонный набат! Кому нужен ломтик июльского неба?! О-о... - тихо всхлипываю, глотаю слезы - и со всей силы бью пальцами по струнам, переставляя аккорд на начало, будто начиная с ним и новую ноту жизни. Рву связки, вопя на все залитое солнцем поле: - Моя обор-р-рона! О-о, моя оборо-о-она! О-о! Моя-а-а обор-р-рона!

Бросаю гитару, без сил падаю на колени и облегченно захожусь счастливым плачем. Смеюсь, утирая слезы и наслаждаясь блаженным внутренним покоем.

Оборачиваюсь на бункер. Стоит ли его восстанавливать? Наверное, стоит. И подумать над защитой стоит, чтобы никто туда не забрался и опять все не попортил.

Достаю телефон, смотрю время. Мама уже, наверное, заждалась. Я же арбуз ей обещал - так и не купил. Успею еще?

Аккуратно убираю гитару в чехол. Потеплее кутаюсь в ветровку. Успеваю зайти в чат с Игорем. По привычке проверяю, когда он был в сети - и удаляю всю переписку.

В избранное успеваю перенести только "Спокойную ночь" Цоя, которую он пел мне в голосовом. Нарисованный им от руки мем "попей говна". И ссылку на короткий, лишенный смысла комикс про желтого Котенка, который, к сожалению, уже никогда не будет дописан.