Холодно. Дико холодно. Холод пропитывается во внутрь, впечатывается в вены и саму кровь. Омерзительно.

Гадко так, что хочется поменять себе кожу. Да что там кожу — мозг.

Как глупо искать в своей голове хоть какие-то ответы, да, Малфой?

Он распрямляет спину, смотрит ровным, холодным взглядом. По спине текут мёртвенно-холодные капли воды. Вместе с этой водой стекает запёкшаяся кровь с тела. С губы, спины, груди.

Где-то глубоко внутри кричит голос, нет, приказывает сделать воду чуть теплее. Но Малфой с силой кусает нижнюю губу и лбом прислоняется к плитке. Такой же изумрудной, как и в ванной Хогвартса.

Он ненавидит этот цвет. Терпеть не может. Его тянет блевать от зелёного. Все органы смешиваются в один сгусток противных, до одури ужасных и гнилых чувств.

Он не понимает, не хочет понимать. Бьёт по мраморной плите кулаком. Бьёт столько раз, сколько душа его желает. Много, быстро, до дрожи в коленках.

Какого хера, Малфой?

Ему хочется скрыться, стереть себе память. В конце концов, просто забыть всё, что было эти два с половиной месяца. Так, сука, по-уродски.

Азкабан.

Что он думал, когда слышал это слово? Что он понимал под ним? Заточённые в тёмных темницах узники, день изо дня молящие о пощаде? Дурь.

Это случилось после смерти Люциуса. А смерть его наступила слишком быстро. После первого дня, проведенного в Азкабане. Жалкий трус удавился собственной рубашкой. Жалкий, трусливый идиот. Нарциссу оправдали, чему Малфой, пожалуй, за несколько лет был по-настоящему рад. А его отправили вслед за Люциусом, пока дело по поводу их семьи продолжало набирать обороты.

Имущество списали, оставив лишь пару домовиков и ворчащий портрет прапрадеда. Малфой-мэнор принадлежал Министерству. И ему было глубоко плевать. Так сильно, что он вообще не интересовался этим. Волновало лишь здоровье матери, которое стало совсем ни к чёрту после смерти Люциуса.

Из писем Нарциссы он понял, что она сейчас в доме Блэков. Она просила держаться.

Держаться.

Бесполезное, бестолковое и вшивое слово. Малфой пытался. Серьёзно, первые несколько дней был тише воды, ниже травы. Сидел спокойно в своей клетке, час от часу ждал, пока подадут сухую еду, ел, даже удавалось спать по несколько часов за сутки.

Да, терпение подвело его. Сильно подвело, стоит заметить.

Он был не один на этаже. Ещё пару пожирателей, судорожно мечущихся по своим клеткам, создавали ему дикий, порядочно надоевший дискомфорт. Те пожиратели постепенно сходили с ума — он видел, как они, раскрывая свои дикие глаза, бегали по клетке и сжимали руку с меткой, что-то бормоча под нос. Малфой видел, как один из них с силой начал биться об стену головой. Видел, как огромные капли крови скатывались по грязному бетонному полу и серой стене. А пожиратель смеялся... Смех, точь-в-точь как у Беллатрисы, — звонкий, громкий, уродливый.

— Мой Повелитель, — говорил другой мужчина, ссутулившись на полу, словно эмбрион. Его чёрные грязные волосы ужасно не соответствовали бледному серому лицу. Он раскачивался из стороны в сторону. — Я вытащу вас, Мой Повелитель.

Малфою хотелось разбить их рожи о ту бетонную плиту. Расквасить вдребезги, чтобы наблюдать, как плоть стекает с головы по всему телу.

И вот, в один из таких дней, он сорвался. Начал колотить по железу, выплёвывая из себя всё самое желчное. Ему просто хотелось высвободиться из всего дерьма. Чтобы уравновесить себя. Он просто не мог держаться.

Надзиратели среагировали мгновенно.

Сначала хлёсткой плетью его били по спине, привязав руки с помощью заклинания к стене. Малфой до боли кусал губы, лишь бы из горла не вырывался крик отчаяния. Он чувствовал после всего этого, как холодная кровь стекает по спине. Чувствовал, как бешено ноют рубцы на спине, которые в последствии превратились в шрамы. Три огромных шрама на половину спины. Он мог бы убрать их, когда прибыл в дом Блэков. Но нет же, чёртов мазохист, оставил.

Каждый раз, — «Вот оно — напоминание твоего прошлого, Малфой». Явное, больное, уродское напоминание.

После таких пыток он мало что помнил. Скатывался по стене, обхватывал ноги руками, которые исхудали до неузнаваемости. А потом закрывал глаза и представлял образ Нарциссы и её маленького сада. Она протягивает ему руки, нежно гладит бледную кожу на лице, улыбается своей широкой доброй улыбкой, целует в лоб и... растворяется в настоящей реальности.

Проходили дни. Он даже запутался в их счёте.

А потом на смену плетьям пришло старое, любимое Круцио отца. До того дня он и не вспоминал, что такое настоящая физическая боль. Когда не можешь помочь себе. Когда твоё тело скованно, бьётся в сильных конвульсиях на холодном полу. Кости словно выкручиваются. Кровь кипит. И он захлёбывается в собственных слезах и поту. Царапает отросшими ногтями кожу на ладонях. Еле слышит, как эти уродцы посмеиваются.

Малфой не знал, сколько это продолжалось.

За время его пребывания в этой клетке он изменился. Сильно.
Светлые волосы отросли почти по плечи, и он не стал их состригать по приезду. Малфой теперь собирал их в хвост. Помимо шрамов на спине, был другой, более заметный. Он начинался на груди, заканчиваясь почти у подбородка.

Смотри на себя каждый день, Малфой, и убеждайся, какой ты.

Стали заметны пару морщинок на лбу и у глаз, когда он хмурился. А хмурился он всегда.

Малфой выключил воду, схватил огромное полотенце и быстро вытерся, пытаясь не смотреть на разбитое старое зеркало перед ним.

Хотя оно так и манило.

Посмотри. Посмотри на меня, Малфой. Рассмотри во мне себя. Давай же. Ты же так гордился собой и своим отцом-поганцем. Давай, Малфой! Ты что, такой же трус?!

Теперь, после месяцев, проведённых в Азкабане, он наконец-то полностью отмылся. Да, его бледная кожа была как прежде, за исключением шрамов. Он вытянулся в росте ещё сильнее.

И всё-таки посмотрел в зеркало.

Лучше бы ты этого не делал, Малфой.

Блядская, жуткая метка. Она была таким отличающимся пятном на его теле. Чёрная, раздражающая, бесящая. Так она сильно выделялась на его бледном предплечье.

Малфой яростно потёр полотенцем на том месте. «Как будто ты сможешь так избавиться от неё, идиот», — внутренние голоса продолжали шептать. Он так ненавидел их.

Малфой высушил волосы палочкой, которая любезно поджидала его в этом доме. Наспех оделся в чёрный костюм и вышел из ванной. Он едет в Хогвартс. Старуха МакГонагалл примчалась к ним сразу после того, как Малфоя выпустили из Азкабана. Она была самым последним гостем, которого он хотел видеть. Она, плотно закутанная в свою привычную мантию, ходила из стороны в сторону, что-то рассказывая о предложении вернуться в школу.

Эта сука так вымотала его своим сочувствующим взглядом. Малфой тупо уставился в потолок, пока она говорила с матерью.

МакГонагалл сказала, что заняла место директора. Но ему было плевать с колокольни, пусть хоть сбросится с башни.

— Вы в своём уме? — наконец сказал Драко, медленно и терпеливо, продолжая смотреть в потолок и сжимать окровавленные кулаки. — Я не собираюсь возвращаться туда...

— Драко, послушай, — прервала его Нарцисса, заставляя посмотреть прямо в её чёрные огромные зрачки. Только потом он осознал, как она постарела. И сколько боли в этих глазах. Захотелось раскрошить себе глотку чем-нибудь тяжелым. — Это единственный выход. Наша семья сейчас не в лучшем положении, Драко, — Нарцисса схватила его за грязный подбородок, еле ощутимо поглаживая большим пальцем щетину. Он, как и в детстве, зачарованно слушал её.

— Прошу тебя, возвращайся. Если это моё последнее желание, я хочу, чтобы оно было исполнено.

Что, сука, это значит?

У него не было сил спрашивать её про эти слова. И Малфой вернётся в это убогое место ради неё.

Только ради Нарциссы.

Малфой собирал свои оставшиеся вещи в небольшой чёрный чемодан, когда в комнату постучалась мать. Она, безусловно, выглядела как с иголочки. Пускай и всё имущество забрало у них министерство, но наряды Нарциссы были при ней. Длинные светлые волосы аккуратно уложены в высокий пучок, серебристо-зелёное платье с манжетами струится до самого пола. Нарцисса выглядела, как и полагает род Малфоев.

Но лишь мутное лицо выдавало всю опасность ситуации. Оно, кажется, было настолько бледным, что Малфой подумал, не обескровлено ли оно вовсе?

Нарцисса подошла к нему, подобно гордому лебедю, плавно, улыбаясь. Эта разваленная комната с содранными обоями так неприятно саданула ему по сердцу.

— Драко, — нежно сказала она, присаживаясь на маленькую кровать. Позвала его сесть с собой. — Я понимаю, как тяжело тебе. Поверь, я хочу лишь лучшего...

— Я возвращаюсь туда, лишь бы ты была довольна, — спокойно сказал Малфой, присаживаясь рядом с матерью.

Она внимательно стала рассматривать лицо сына. Материнское сердце по-настоящему разрывалось. Нет ничего хуже, чем наблюдать, как ломается собственный сын. Как его ломали. Сломали.

Милый Драко, где твои открытые любознательные глаза и озорная улыбка?

Нарцисса ладонью погладила его по гладко выбритому лицу и выдавила улыбку.

— Я буду писать тебе письма, — прошептала она. Так же шептала, когда отправляла маленького мальчишку на первый курс. Горячо, с какой-то надеждой в голосе.

— Разумеется, — вымолвил Малфой, пытаясь не смотреть матери в глаза.

Нарцисса секунду помедлила, потом подняла руки, подцепила сзади застёжку своей серебристой цепочки, снимая её. Наклонилась к Драко, и так аккуратно, словно он — самая ценная вещь на свете, нацепила на него цепочку.

Малфой раньше видел её на шее у матери, но никогда не придавал значения, что она значит. Обычная серебрянная цепочка с тонким переплётом, больше походящая на женскую.

— Хочу, чтобы она всегда была с тобой.

В следующую секунду, плюя на все этикеты семьи Малфоев, Нарцисса подорвалась с места и бросилась на шею к сыну, плотно прижимаясь к его плечам, почти рыдая.

Малфой сдерживал в себе ком, чтобы не начать орать и биться об стену. Он кожей чувствовал её боль. И она смешивалась с его. В результате получилось неимоверное комбо.

Он уткнулся в её волосы, вдыхая запах любимых роз Нарциссы, и закрыл глаза.

А вечером этого же дня Драко Малфой прибыл в Хогвартс.