От каждого звука, что издаёт чёрная мастистая кобыла, Эсфирь едва заметно дёргается, прикусывая щёки изнутри. Демон бы подрал этого Кровавого Короля вместе с его Тэррой и Старожилами!

Видар не врал, когда говорил о своём намерении сопроводить ведьму прямиком к знаниям. Только до последнего не упоминал, что путешествие они совершат верхом и в компании друг друга. Что именно больше нервировало Эсфирь: фыркающая лошадь под ней или точно такой же король рядом – пока оставалось загадкой. Хотя, вполне вероятно, два этих фактора впечатляюще доводили ведьму.

Сам же король решил: такая поездка будет внушительном плюсом к репутации будущей королевы. Ведьма нуждалась представлению Столице и близлежащим деревням в новом свете – наречённой короля, а Видар лишь пользовался представившейся возможностью. Конечно, изъясняясь языком ведьмы – снова извлекал выгоду.

Эсфирь вздрагивает от урчания лошади, что не укрывается от короля. Он приподнимает уголки губ, безмерно наслаждаясь страхом Верховной. Шальная мысль – упразднить передвижение на каретах и обязать всех пользоваться исключительно лошадьми – мелькает в мозгу. Видар не сдерживает смешка, тут же прикусывая щёку изнутри. Было бы забавно – увидеть лицо Эсфирь, когда она прочтёт новый закон.

— Долго ещё трястись и делать вид влюблённой в тебя ведьмы? — фыркает Эсфирь.

Хотя, ехали они не долго, то и дело слезая с лошадей, чтобы пообщаться с альвами той или другой деревни, но спина её непривычно болела, а пальцы сводило от мёртвой хватки за поводья.

— Говорят, что, когда ведьма влюбляется – она перестаёт быть ведьмой, — Видар говорит это с оттенком вселенской скорби на лице. — Сделай одолжение, останься кровожадным монстром.

— Под стать тебе? — с лёгкостью парирует Эсфирь, но в ответ слышит лишь бесстрастную усмешку.

Ведьма закатывает глаза. Интересно, он бы хоть раз обломался, если бы продолжил спор или не завершил словесную баталию усмешкой? Такой раздражающей, холодной, выводящей из себя каждый демонов раз.

Видар натягивает поводья, заставляя белоснежного коня остановиться. Эсфирь, задержав взгляд на эстетичных руках, проезжает ещё несколько метров, прежде чем проделать тоже самое.

Вокруг, наконец-то, нет ни единой души и ничего отдалённо похожего на поселения. Только плакучие ивы общались друг с другом, чинно покачивая ветвями. Лёгкий ветер кружил меж листьев и игрался с кучерявыми прядями волос ведьмы. Спокойствие окутывает каждую тэррлию. Солнечный свет струится по траве размытыми пятнами, узкие ручейки кое-где манят волшебной голубизной. А вдалеке виднеется маленький домик, из трубы которого клубом валит дым.

Эсфирь едва удерживает на губах улыбку, думая о том, что она вовсе не прочь прожить в такой атмосфере скромный остаток жизни.

— Почему остановился? — не поворачиваясь спрашивает Эсфирь, всё ещё витая в иллюзии счастливой жизни.

В голове сменялись яркие картинки, наполненные уютом. Вот она выбегает к колодцу, чтобы наполнить небольшой чугунный чайник водой – ведь её домашние так любят лавандовый чай; а вот вечером в окнах зажигается тёплый свет, что пропитан смехом и уютом; следующим днём Эсфирь собирает травы в тени плакучих ив, с заботливой нежностью трогая каждый цветок.

Видар медлит с ответом. Подняв на неё глаза, он более не смог их отвести. Рыжие кудри ласково трепал ветер, и Видар завидовал ему самой страшной завистью. Так же, как завидовал солнечным лучам, нежно касающимся бледной кожи; демоновой сторожке Старожила, на которую она смотрела с таким потрясающим выражением лица, что сердце короля замедлило удары, боясь возможности спугнуть её искренность и мечтательность своим грохотом.

«Наваждение. Лишь наваждение. Вынырни из него уже, демон тебя дери!», — но Видар не может справиться с накатившим открытием.

Ведьма блистала невероятной красотой, а он, как неокрепший подросток, не мог оторвать взгляда, не мог заставить себя ненавидеть. Её кровь не под стать его? Хаос, какая чепуха! Она ведёт себя, словно дикарка? Бред, просто бред, только посмотрите на её осанку и поворот головы! Она кровожадная, своенравная ведьма? Можно подумать, он – образец благородства! Все доводы, из которых король старательно черпал ненависть – рассыпались. И что с этим делать – Видар не знал.

«Хватит! Посмотри на неё! Посмотри! Вспомни, что ты хотел сделать с её страной. Вспомни, что ты сделал с ней! И что ты делаешь в итоге? Хочешь жениться на ней? Думаешь, так получится всё исправить? Она ещё больше возненавидит тебя!», — в игру вступает ледяная ярость, что бурлит в жилах. Король лишь плотно стискивает зубы.

— На днях, в этой суматохе, я забыл самое важное, — хмыкает Видар, медленно подъезжая к Эсфирь.

Она, наконец, удостаивает его вниманием. Мечтательный взгляд сменяется скучающим презрением.

«Вот её взгляд для тебя. Так что самое время отплатить тем же!», — не сдаётся рассудок Видара.

Правая рука короля ныряет во внутренний карман расстёгнутого камзола. Эсфирь медленно моргает, стараясь спрятать за незатейливым действием страх, который почему-то сковал внутренности.

В его руке сияет фамильное кольцо – изумруд, переплетённый ветвями терновника. Кольцо наверняка носили все женщины рода, включая саму Лилит. Её портрет ярким пятном застывает перед глазами ведьмы – опасная, рыжеволосая, демоническая, отобранная Хаосом для своего любимца точно так же, как и сама Эсфирь. А затем под веками застывает вырисовывающаяся рамка рядом с портретом Видара. Это место уже тогда принадлежало ей. Она ошарашенно моргает. В тот день Альвийский Подлинник открылся ей, как будущей королеве, а не как родственной душе Видара.

— Я понимаю, что тебе это вряд ли нужно. И твоя голова забита совершенно другим, к слову, как и моя. Но иначе я не могу, — Видар чуть дёргает головой, будто избавляясь от ненужных мыслей.

— Мы можем обойтись и без этого, — чётко проговаривает Эсфирь. — Наш брак – не более, чем трюк, который, как мы выяснили, принесёт тебе выгоду.

— Пора уже уяснить, что я не делаю ничего, что не приносит мне пользу, — в глазах Видара сверкает огонь ярости. — Прими его. А вместе с тем... — Видар напряжённо выдыхает. — И настоящее предложение. Без всей той вычурной чепухи.

— Предлагаешь мне выйти за тебя во второй раз? — ухмыляется ведьма.

— Вообще-то, в третий, — фыркает Видар. — Я предлагаю тебе свою защиту. Свой цвет. Свой дом. И, как мы выяснили, свою страну, — сдержанно произносит он.

Но Эсфирь понимает, насколько сложно дались ему слова. Насколько они истерзали душу перед тем, как он смог их озвучить. И кому! Кровному врагу, той, которую ненавидел всё время самой яркой и ослепляющей ненавистью. Той, которую хотел отослать как можно дальше из своих земель, кому так и не научился доверять полностью и слепо, как того требовали Узы Доверия, что связывали их.

Эсфирь молча протягивает правую руку. В тишине Видар аккуратно, с не присущей ему нежностью, украшает безымянный палец кольцом. Оно садится как влитое, словно все эти века только и делало, что ожидало её – свою хозяйку.

— Подожди!

Эсфирь цепляется своей рукой за его, не позволяя королю взяться за поводья и продолжить движение.

Левая бровь Видара изгибается, но он не выдёргивает руки, презрительно фыркая. И ведьме кажется, что он и вовсе застывает холодным изваянием, источая лишь неприязнь.

— В моей прежней Тэрре принято, чтобы помолвленный мужчина тоже носил кольцо...

Эсфирь робко поднимает на него взгляд, словно боясь внезапного гнева от столь оскорбительного сравнения для альва. Но взгляд Видара не читаем настолько, что Эффи хочется ударить себя ладонью по лбу. Как ей только в голову пришла настолько тупая идея?

Но дальше происходит то, что заставляет сердце Верховной затрещать по швам – король медленно моргает, словно её касание причиняет ему невыносимую боль, а затем с его губ срывается несколько отрешённых слов:

— Если для тебя это важно.

Ведьма закрывает глаза, всё ещё не веря в произошедшее, а Видар с замешательством наблюдает за тем, как вокруг безымянного пальца правой руки вырисовывается чернильная аккуратная полоса.

— Когда ты лечил Файялла, я случайно увидела твои руны. И руки. Видимо, ты решил не тратить силы на чары для меня. Этот палец был свободен. И я подумала, что кольца не для тебя, — Эсфирь говорит медленно, словно подбирая слова, способные спасти от его гнева, а он не может узнать в этой особе знакомую ему ведьму. Она резко отнимает руки, а Видар, не успев среагировать, позволяет это сделать. — Не переживай, оно исчезнет сразу после того, как ты искренне пожелаешь. И следа не останется.

Но след уже остался. В душах обоих.

— Я впечатлён, — единственное, что произносит Видар.

А затем продолжает движение, позволяя Эсфирь остаться чуть позади и избежать дальнейшей неловкости.

Оба смотрели на кольца. Оба украдкой улыбались.

Дверь домика, что так внезапно оказался перед носами провалившихся в свои мысли путников, резко распахивается, а на пороге стоит Румпельштильцхен собственной персоны. Тот самый Румпельштильцхен, о котором недавно рассказывал Видар. Эсфирь оборачивается на Видара, смиряя того гневным взглядом. Всё это время Старожил был практически под её носом!

— Король может возвращаться домой, или он думает, что я приму его вместе с девчонкой?! — Недовольно ворчит он.

Эсфирь глупо хлопает глазами: такого обращения с королём от невысокого мужчины с блестящими от хитрости глазами цвета охры и прилизанными седыми волосами, она попросту не ожидала.

— И тебе привет, Румпель, — хмыкает Видар, спрыгивая с коня.

Он вальяжно подходит к ограде, начиная привязывать поводья. Затем разворачивается к ведьме и подаёт ей руку.

Эсфирь же демонстративно спрыгивает с лошади и проходит мимо Видара с высокоподнятым подбородком, только... в мыслях. В реальности же она продолжает мертвенной хваткой держаться за поводья, стараться не выдать Старожилу бешеный страх лошадей. О виртуозном игнорировании короля приходится только мечтать.

Видар демонстративно выдыхает, закатывая глаза, тем самым возвращая ведьму в реальность, где он стоит у лошади дольше положенного с вытянутой рукой.

Эсфирь еле разжимает руку, вкладывая её в тёплую ладонь Видара. Король самодовольно усмехается.

«Знаешь, долбанный ты альв, если бы здесь были люстры – тебя бы уже точно ничего не спасло от судьбоносной встречи», — фыркает про себя ведьма, пока Видар помогает ей.

Румпельштильцхен хитро щурится. Несколько глубоких морщин образуются на лбу. Самый острый слух Халльфэйра слышал бешеное и мощное биение двух связанных сердец.

— Во имя Хаоса, Пандемония и Пандемониума, — Эсфирь чуть склоняет голову, обращаясь к Старожилу, одновременно с этим исполняя древний ритуал выражения уважения: указательный и средний пальцы касаются левой ключицы, правой, а затем губ.

— Ты там шевелишься, девчонка? — На лице Румпеля появляется недовольная мина, но в глазах горит уважение.

Старожил скрывается за дверью.

— Ты что собрался меня ждать всё это время? — по пути роняет Эсфирь.

— Бросить тебя один на один с лошадью – великий соблазн, но твой король сегодня великодушен, — сардонически улыбается Видар.

— Мой король – придурок, — шепчет себе под нос ведьма.

Видар не сдерживает победной улыбки, пряча её в резком повороте головы.

Только скрывшись за дверьми домика, ведьма осознаёт, как назвала Видара, находясь в трезвом рассудке.

Внутри стоит духота. Эсфирь с непривычки задерживает дыхание. В последний раз такой жар она чувствовала лишь в Пандемониуме.

Она бегло оглядывает жилище, отмечая, что в отличие от точно-выверенных грядок и идеальной кирпичной кладки – здесь царит самый настоящий хаос: повсюду книги, перевёрнутые ящики, куча, нет, даже, несметное количество всякого барахла и огромный камин во всю стену – собственно, источник пекла и жара. На столике стоят четыре чайных чашки.

— Часто принимаете гостей? — стервозно дёргает бровью Эсфирь.

— А отчего же не принимать? — щурится старый альв.

Он осматривает её с головы до пят оценивающим взглядом. Эсфирь источала силу, как и говорили его недавние гостьи – Дочери Ночи. Как всегда говорил Всадник Войны.

— Я полагаю, что за разговор с тобой нужно заплатить?

— Думаешь, что можешь потянуть мою плату? Присядешь?

Старожил медленно расхаживает вдоль дальнего окна. Эсфирь послушно садится на диванчик, не сводя взгляда со старика. Ей стоило бы сконцентрироваться и почувствовать, как он напряжён, но ведьма видела лишь недовольство и хмурость альва.

— Что нужно? Золото? Ведьмы? ... Защита? — перечисляет Эсфирь, замечая, как Румпельштильцхен останавливается, сверкая хитрым взглядом.

— Когда придёт время, ты воздашь мне сполна? Пойдёшь на такую сделку? Тебе же нечего терять?

Эсфирь медленно облизывает губы, подкусывая левую щёку изнутри. Она аккуратно переводит взгляд на стену, за которой, по её расчётам, находился Видар. Что может попросить старик, у которого есть всё? Деньги, власть, юных извивающихся ведьм? Эсфирь может дать ему всё, что он пожелает.

«Глупо утверждать, что можешь дать ему всё. Он знает это, Эффи. Но не один он виртуозен в лазейках, так ведь?»

Она резко переводит взгляд на альва.

— С удовольствием, — уголки губ ведьмы чуть дёргаются в лёгкой полуулыбке.

— Быть может, тогда задашь вопрос, Безумная ведьма?

Эсфирь закатывает глаза. Из них двоих на грани с безумством, скорее сам альв, чем она.

— Только если ты прекратишь отвечать вопросом на вопрос.

— Да будет так? — Румпельштильцхен весело подмигивает ведьме и усаживается в кресло напротив, ловко закинув худые ножки на подлокотник.

— Как разорвать родственную связь?

На домик Старожила наваливается тягостное молчание. Слышно, как на улице, фыркают лошади, а Видар похлопывает их по бокам.

Румпельштильцхен крепко сжимает губы, оглядывая ведьму потемневшим взглядом.

— Ни что не совершается без жертвы, дитя, — его голос видоизменяется. Насмешливые нотки прохиндея-старика исчезают, а вместо них появляется опасная сталь и чернота, заволакивающая сердце ведьмы. — И жертва эта – тяжёлая ноша для связанного, как гласят старейшие предания.

— Хватит сыпать загадками.

— Ты же уже достаточно знаешь? Для нашего мира всё началось с братоубийства. Каин избавился от Авеля. Шагнул прямиком в пекло. И вышел оттуда с нами. Его народом. Ошибки со временем не прощаются, Безумная ведьма. Даются шансы, чтобы их исправить. Вот и нам дали шанс. Любовь вступилась. Подарила чёрным существам светлое, искреннее чувство. Но завещала, что исчезнет в тот момент, когда история повторится.

— В смысле повторится? Разве не ревнивый альв стал причиной проклятия Любви? — брови Эсфирь сводятся к переносице.

— Там действительно были и ревнивый альв, и прекрасная альвийка и даже твой маржанин. Но также был и ещё один – тот, кто запустил проклятие. Умерли предназначенные не от разрыва сердца. Разрыв сердца – это сказка для таких, как ты. Старший брат маржана, узнав о родственной связи младшего решил проучить его, замыслив убийство родственной души. — С губ Эсфирь слетает едва различимый выдох. — Но младший был проворнее, догадливее и... быстрее. Он убил старшего брата, тем самым осквернив другой дар Любви – братскую любовь. Связь родственных душ практически полностью разорвалась, но не исчезла, потому что нельзя перестать любить по щелчку. А маржан с альвийкой любили друг друга, искренне любили. Настолько сильно, что, порвав её – любить не перестали. И казалось, наоборот, их чувства стали сильнее. И тут вопрос – возможно ли полностью разорвать связь, а? Они решили сбежать. Ревнивый альв настиг их. Умертвил их и себя, поклявшись, что и после смерти будет гоняться за ними, а нагнав, терзать до изнеможения.

— Братская любовь... — Тихо шепчет Эсфирь, стараясь успокоить сердце, сорвавшееся на галоп. — Надорвать связь можно с помощью осквернения другой...

Она резко поднимает глаза на Старожила, сильно сжимая ладони в кулаки. Ногти больно впиваются в ладони, словно стараясь отогнать от себя всё услышанное.

— У тебя ведь тоже два брата? До сих пор живых... — хитро щурится Румпельштильцхен. — И, должно быть, Генерал Узурпаторов знает об этом.

От осознания ведьма бледнеет. В глазах застывает самая настоящая безысходность. Освобождение её души не шло ни в одно сравнение со смертью братьев... Тем более, когда всё это и вовсе могло не сработать. Зерно сомнения прорастает в мозгу: а полюбила ли она короля по-настоящему?

— Есть ли другой способ? — голова Эсфирь раскалывается от внезапно накатившей боли.

— А, что, думаешь, что связанные действительно любят друг друга, чтобы удержать связь?

— Ты снова задаёшь мне вопросы, — угрожающе протягивает Эффи.

— Есть, отчего же нет... — хмыкает Румпельштильцхен. Он резко меняет положение, делая вид, что собирается рассказать тайну Мироздания. — Оба связаны с потерей сердца.

Эсфирь пододвигается к нему.

— Оба весьма сомнительных. Поговаривают, что если изморозить два сердца до ледяного равнодушия, отказаться ото всех эмоций, радостей и улыбок, то они покроются коркой плотного льда. А когда этот самый лёд затрещит в радужках глаза, нужно лишь вырвать своё сердце и разбить его на крупные осколки на глазах своей души. А затем собрать его заново, пока лёд не растает и вернуть себе.

— Что за сказку ты мне плетёшь? — Эсфирь резко поднимается с места.

Изморозить два сердца ещё невозможнее, чем убить родного брата. На это уйдут десятки лет... Но, что такое десятки по сравнению с вечностью?

— Я лишь делюсь с тобой тем, что слышал сам, разве нет? — Румпель растягивает губы в дьявольской улыбке. — Второй способ куда страннее. Нужно вырвать сердце своей родственной души, обратить его во прах. Затем вырвать собственное и поместить внутрь пары. Тогда образуется связь, сильнейшая, способная создать искусственное сердце в груди Избавляющегося.

— Но? Здесь оно так и напрашивается, — напряжённо проговаривает Эсфирь.

— Но связь при этом остаётся, в случае, если пара друг друга искренне любит. Чего не сказать о памяти, того, кто запускает заклятье. Он напрочь стирает свой рассудок до чистого листа – это плата. Тогда тот, кто принял сердце Истинной пары, может довести дело до конца. Перевести энергию души во что-то более выгодное для себя, тем самым насильно выкорчевав оставшиеся чувства. Опережая тебя, снова скажу, что это вычитал в томике: «Заклятия сердца». У короля такой есть.

«Хаос, он просто издевается надо мной!» — Эсфирь прикрывает глаза, пытаясь разобраться со шквалом информации, свалившейся на неё. Было ли хоть слово правды в этом потоке?

Она переводит взгляд на улыбающегося Румпельштильцхена:

— Да и с чего тебе интересоваться родственными душами? Любовь давно покинула миры. И это я про любовь «вообще», — он неоднозначно дёргает бровью, стаскивая со спинки кресла плед и закутываясь в него.

Эсфирь же наоборот расстёгивает верхние пуговички камзола от духоты, поражающей тело. Она, смерив Румпельштильцхена холодным взглядом, уже собирается подняться, как старческий голос пресекает попытку.

— Дочери Ночи оставили для тебя послание. На дне кружек. Прочитай, раз уж пришла досаждать меня глупыми вопросами и сказками. Я бы и сам прочёл, да не могу ничего увидеть, пока предсказание не узнает адресат.

Эффи недовольно фыркает, поднимаясь с места. И это она-то рассказывает сказки? Она ещё раз смеряет его взглядом, замечая, что старик изучает её с той слепой заинтересованностью, с которой наблюдают за умирающим тараканом.

— Что-то не так? — раздражённо дёргает бровью Эсфирь.

— Когда плакать будешь – пророни слезу на землю. Но только одну, не больше, иначе подпишешь себе участь, которой не хочешь. И к Смерти раньше времени не спеши. Хотя, он и хочет тебя принять. Да не сможет.

— Совсем обезумел, старик?

Но ответа на вопрос нет. Румпельштильцхен лишь возится в кресле, поудобнее укутываясь в плед, пока Эсфирь подходит к одиноко-стоящему фарфору. Остатки чаинок образовывали буквы.

Ведьма сглатывает, плотно стискивая зубы. Ржание лошадей с улицы заставляет сердце сорваться на галоп. Эффи оборачивается на Старожила, что дьявольски улыбается ей в ответ, выгибая бровь.

Он знает. Он всё знает. Он слышит, как стучит её сердце.

«Нет. Нет. Невозможно. Это невозможно! Спокойно, это лишь иллюзия от жары!»

Эсфирь возвращает взгляд на дно кружек. Дыхание перехватывает. Всего девять слов – девять дней для упокоения души.

Сначала в глазах вспыхивает яростный огонь, способный заживо сжечь родных братьев, повинных за вмешательство в связь родственных душ. Но мысль об их убийстве порождает следующую – коварную, безмерно сладкую – убив их, она освободится от Видара. Абсолютно точно освободится, ведь их с королём сердца свободны от любви.

«А свободны ли?» — ведьма дёргает плечами. — «Абсолютно. Так свободны, что убийство одного из братьев может стать решением её проблемы. Вернее, освобождением».

Эсфирь плотно стискивает зубы, гоня непрошенные мысли вон. Но те, пробившись в мозг, назойливой мухой теперь напоминают о себе каждую секунду.

Оставшиеся две фразы отрезвляют. Да так, что руки начинают трястись. За спиной довольно усмехается Румпельштильцхен.

Ей предсказали смерть. Не ведьмовскую. Вполне себе обычную. Традиционно ведьм сжигали, чтобы их души упокаивались в Пандемониуме, душам же Верховных и Чёрных Инквизиторов – даровалось Вечность и посмертие – вечная жизнь после смерти. Поэтому каждый одарённый не боялся смерти, зная, что после неё получит намного больше, нежели при жизни. Поэтому Верховные и Чёрные Инквизиторы не считались со Смертью, упиваясь собственным могуществом с полна.

Но здесь... Эсфирь чувствовала и (что хуже) знала – ей предписана могила. Демонова могила с самым, что ни на есть, реальным гробом. Её лишили уверенности.

Маленькая фарфоровая слеза падает прямиком в последнюю чашку, расцветая в ней солёным малюсеньким цветком камелии.

«Ауры маркие

Любовию яркою!

Камелии рост

В могиле борозд...»