Я заглянула в глаза исчезающей Лори. Она бледнела и растворялась предо мной. Ее взгляд говорил многое, но самым ярким для меня было сожаление, ведь, как теперь стало ясно, мы будем порознь. В конце концов, хоть как тесно не прижимала бабушку к себе, я потеряла даже ее призрачный силуэт и осталась одна в пестром вихре потерянной жизни. Картинки разных лет мелькали перед моим взором, и вскоре я вспомнила все, кроме тех пяти-шести годов раннего детства, которые на протяжении всего существования оставались для меня покрытыми туманом и пылью. Когда волна воспоминаний немного схлынула, я на пару мгновений потеряла себя. Мое сознание попало в какой-то вакуум, со внешней стороны в него доносились посторонние звуки, но они были настолько приглушенными, что разобрать их не было ни малейшей возможности. Не чувствуя никакого контроля над собой, но четко ощущая, как теряю связь с чем-то очень важным, я закричала. И хоть сама не слышала собственного голоса, — как бывало в кошмарах, когда просила о помощи, но вместо крика из горла вырывался только тихий-тихий писк, —
вокруг все загрохотало, будто разбился и рассыпался по железному полотну огромный кусок стекла.

Я дернулась. Мое тело наполнялось огромной силой, я чувствовала такую полноту в себе, как если бы обрела руки и ноги, возможность слышать, видеть и говорить одновременно, прежде их не имея (эти ощущения нельзя ни с чем сравнить так, чтобы по своей мощи им не уступали никакие другие). Я обрела себя настоящую, реальную, живую. Это было началом.

Отойдя от первых впечатлений: взрывных, кружащих голову и вызывающих невероятное потрясение, — я начала различать окружающие звуки. В голове, да и по всему телу, раздавался гул четко ощущаемого бьющегося сердца. Где-то по левую сторону от меня пищал какой-то прибор в такт моему пульсу. Надежда осторожно зашевелилась внутри, боясь, что эти позабытые — и настолько приятные сейчас — ощущения, всего лишь мираж или галлюцинация. Невдалеке слышалось размеренное «тик-так», и, хоть глаз еще не раскрывала, только по логике, что вряд ли уж часы являются повседневными атрибутами загробной жизни, можно было догадаться, что я не умерла.

Я попыталась открыть глаза, но это оказалось не так-то просто. Веки были будто онемевшими, они никак не хотели поддаваться моим действиям. Тогда попробовала пошевелить руками, но результат был таким же — ничего не получалось. Все же, через какой-то длиннющий длинный промежуток времени я обрела небольшой контроль над своими «передними» конечностями — у меня немного зашевелились пальцы. Такой радости еще, наверное, никогда не испытывала, но и ни одна самая тяжелая и длительная тренировка так не выматывала, как попытки совладать над трясущимися от малейшего напряжения частями тела. Добившись крошечных успехов, я заснула.

Удивительно (или нет?), но по пробуждении поднять веки было гораздо легче, что я почти сразу и сделала. В глаза ударил такой яркий, слепящий свет, что мне не оставалось ничего другого, как зажмуриться и постараться отвернуться, но шея не реагировала совсем и после минимального напряжения заныла так, что я мгновенно пожалела об этой попытке. Если бы могла, скомкала бы, наверное, всю постель под собой, пытаясь скрыться от этой противной боли. Но она не утихала, и меня отвлекло только то, что по прошествии какого-то неопределенного промежутка времени послышался шум и хлопок закрывающейся двери, частая дробь маленьких каблучков, и вскоре я почувствовала, как меня накрыла чья-то тень.

Глаза больше не слепило, и пред моим взором завис свисающий с белого нагрудного кармашка бейджик: «София. Медсестра». Девушка, может около двадцати семи лет, бросила быстрый взгляд на мое лицо, снова посмотрела туда же, куда и раньше — за мою спину, — и замерла. Расширенные от изумления серо-голубые глаза уставились на меня, а потом она визгливо закричала и молниеносно исчезла из поля зрения. Напуганная такой реакцией я снова зажмурилась, но вскоре услышала, как София возвращается.

— А... эм... Вы меня слышите? — выдавила она из себя.

Я открыла глаза и посмотрела на ее шокированную физиономию. Девушка определенно не знала, что ей со мной делать, поэтому я попыталась разомкнуть челюсти, но, конечно, тиски, сжимавшие подвижную часть черепа, даже не собирались разжиматься. Медсестра ждала, но я не могла и слова выдавить. В конце концов, вместо своего голоса и четкого и ясного «да», услышала жуткое низкое хриплое мычание.

— Так, так, ... — она назвала какую-то фразу на непонятном мне языке. — Подождите. Ваш врач сейчас будет здесь. Он все... — и снова неразборчивое иностранное слово.

Девушка удалилась и, хотя одиночество составляло мне компанию недолго, в принципе, за этот короткий промежуток времени у меня получилось немного разобраться в сложившейся ситуации.

«Что мы имеем на данный час?» — как говорил ведущий на одной из утренних программ новостей, которую мы смотрели пару раз с Мишей.

1. Я очнулась.
Почему я была без сознания — неизвестно.

2. Где я?
Скорее всего, в больнице.

3. Почему после смерти я оказалась в больнице?
Тоже неизвестно.

А, и да, у меня еще вагон вопросов относительно всей этой ерунды. Я же вроде умерла, нет? Тогда почему снова чувствую себя настолько живой?Ну почему я даже скончаться нормально не могу?!

В комнату, в которой я находилась, ворвался мужчина — высокий, с проседью в каштановых волосах и в белом больничном халате — и застыл над моей постелью с явным изумлением на лице.

— Она пришла... — и опять непонятные слова мешали мне понять речь этих людей. — Ах, это чудо! Девочка, Анфиса, ты меня понимаешь? — с восторгом кричал он.

В ответ я издала тот же ужасающий меня звук, что и пару минут назад. Врач приблизился ко мне, потрогал лицо, помассировал область челюстей и надавил на подбородок. Почувствовала пару грамм свободы и попыталась сказать что-нибудь, но, хоть и это звучало не так пугающе, как прежде, все же я бы предпочла никогда такого не слышать.

— Ясно, ясно, — он почесал подбородок и заходил по комнате. — Ты меня слышишь, осознаешь, понимаешь, что я говорю? Так, так... Сейчас... уснуть, а после к тебе придут... — его речь была приправлена нерусскими словами и, как мне показалось, это не было способом выставить себя каким-то крутым. Он, как и медсестра София, похоже, совсем не задумывался об этом.

Мужчина ушел («радостно ускакал» было бы правильнее сказать), оставив меня в таком же онемевшем и еще более потерянном состоянии. Что он имел в виду, крича: «Это чудо»? Что его, блин, так обрадовало?! От происходящего вокруг я начинала злиться. Ничего не понимая, так и лежала, смотря в потолок и пытаясь хоть немного разобраться: что я здесь делаю? Но в голову ничего не приходило. В моем мозгу роились миллион вопросов и сомнений, а какие-то неизвестные ранее воспоминания потихоньку выплывали на поверхность, чтобы я могла их увидеть. И увидела. Только, хоть и чувствовала принадлежность к этим кадрам из памяти, они были похожи на давно позабытый любимый фильм в интерпретации других, совершенно незнакомых мне актеров.

Первым, что я увидела, была трава. Ярко-зеленая, покрытая росой и блестящая на солнце. Я протягиваю руки и глажу нежные травинки, а потом меня подхватывают под мышки, и я лечу над этим зеленым покрывалом, оно щекочет мне живот и ноги. Я визжу и хохочу, а рядом кто-то заливается таким же звонким, но гораздо более звучным смехом.

Вода. Кристальной чистоты ручеек стелется через луг и журчит, протекая по каменистому дну. Меня обнимают за плечи, я опираюсь на чью-то мягкую грудь, а светло-русые в мелкую «кудряшку» волосы своими легкими прикосновениями заставляют мурашки бегать по моей шее. Мы сидим на нагретых солнцем камнях несколько часов, в течение которых успевают сгуститься ночные тени, открывая свет маленьких ярких звезд. Я чувствую себя защищенной и в полной безопасности, как будто родная мама нежно прижимает меня к себе.

Кошмар. Во сне я играю с кукольным домиком, как вдруг куклы, до сей поры мирно пьющие чай за миниатюрным столиком, вырастают до гигантских размеров, их лица искажаются и превращаются в жуткие рожи, они начинают следовать за мной и пытаются поймать. Я со всей мочи бегу куда глаза глядят, но в один момент впереди вырастает стена, а обернувшись, вижу как еще одна бетонная плита закрывает меня внутрь. Пытаясь выскочить обратно, слышу, как куклы смеются и говорят, что так надо. Подчиняться им я не намерена! Но все же, в последнюю секунду, мне удается вылететь из закрывающихся стен и проснуться. Я вскакиваю на влажной от пота постели и маленькими кулачками вытираю выступившие от дурного видения слезы. Хриплое частое дыхание, жуткий страх и боязнь того, что это повторится снова. Я не хочу оставаться запертой там — в своем сознании, — но в следующий раз не избегаю этой участи.

Дальнейшее погружение в воспоминания и исходящие от них устрашающие выводы прерывают крики из далека, грохот и отзвук подошв туфель от пола — сюда кто-то бежит. Я не вижу входа в комнату, но замечаю шевеление неподалеку. Люди — двое — осторожно приближаются к моему ложу и склоняются надо мной.

— Анфиса! — шепотом выдыхает женщина с худым лицом, бледно-серыми глазами и копной светло-русых кудрявых волос.

Она смотрит на меня с такими восторгом и нежностью, которые, после молчания и непонимания, наверняка выраженного в моих очах, сменяются болью — режущей и нестерпимой.

— Ты меня не узнаешь?

В моей голове будто что-то взорвалось. Я ее узнала. Узнала по голосу, этому мягкому голосу, что казался знакомым с забытых детских лет. Он меня утешал, когда мне было плохо, порою что-то рассказывал и это он в последние недели моей жизни просил: «Живи, живи! Пожалуйста, живи!» Это была она, этот голос принадлежал ей, и это она — самый родной мне человек на свете.

— Мама, — прохрипела я, приложив огромные усилия, чтобы произнести это такое простое слово.

В голове пронеслись воспоминания, которые своим приходом сотрясли меня, как от удара током. Я вспомнила детство, маму, как она пыталась поймать меня, когда я убегала по какому-то длинному коридору полному людей, как она играла со мной и учила готовить яблочный пирог.

Она заплакала, а следом и я. Тепло быстро разливалось по телу вместе с заполнявшим мой мозг осознанием, что мама рядом. Тут к маме подошел мужчина с нереально яркими зелеными глазами, которые сразу цепляли внимание, и, крепко прижав к себе, зарылся ей в волосы, пряча непрошеные слезы.

Эти глаза! Я их помню! Ведь это они смотрели на меня со смехом, когда я вылезла из зарослей малины, вся перепачканная ее соком, это в них всегда находила нужное мне утешение и поддержку! Этот высокий мужчина в деловом костюме и с коротко стриженными черными волосами, необычно-прекрасными глазами и таким мягким взглядом был моим отцом!

Это были мои родители, мои родители! Совсем другие. И вместе с воспоминаниями проснулась моя горячая любовь к ним. Слезы непрерывно стекали по вискам и намочили всю подушку, хоть мама и пыталась утереть этот поток соленой воды. Но сейчас никто не мог справиться с собой, со своими чувствами и мыслями. Мы все рыдали, и причины у всех были разные.

— Анфиса-а-а... — прокричала мама и захлебнулась плачем.

Не могу сказать, сколько прошло времени, когда мы чуть успокоились и смогли более-менее спокойно смотреть друг на друга. Родители принесли стулья и присели возле постели. Не сводя с меня глаз, они тяжело вздыхали, порой кто-нибудь вскакивал с сиденья, ходил по палате, а после садился обратно и хватал меня за руку, крепко сжимая в своих ладонях мои пальцы. Я пыталась отвечать что-нибудь на их причитания, но из горла вырывались только жуткие сиплые хрипы. Родителей же, похоже, это не пугало. Они все так же нежно глядели на меня, и стало понятно, что они тянут время, боясь начать разговор.

— Анфиса, — выдохнул отец и придвинулся ближе. — Мы понимаем, что надо тебе все объяснить, но не знаем с чего начать, а так же мы без понятия, что ты знаешь и помнишь. Я постараюсь сейчас все рассказать, но не серчай, если что-то упущу или не разъясню. Ты можешь говорить?

— Хы-ы... Дхы-ы... — язык почти не шевелился, а голос сразу садился, не давая нормально отвечать.

— Ладно, я попробую меньше тебя тревожить вопросами. Только ответь для начала, что ты помнишь последним?

— Ло-ох-хири... Лори.

— Лори? Эм, хорошо. Так. Давай начнем. Сегодня тринадцатое число седьмого месяца, то есть тринадцатое июля 2024 года, — он говорил медленно, позволяя мне вникнуть в каждое словечко и повергая мое сознание в шок. Какого года?! — Восемь лет назад, двенадцатого мая 2016-го, когда тебе было шесть лет, ты не проснулась. Мама пошла будить тебя, чтобы отвезти в детский сад. Обычно ты сама вставала, поэтому мы удивились, что ты не идешь, и зашли в твою комнату только минут за пятнадцать до выхода. Мы думали: просто утомилась за прошедший день, ведь почти все время в садике вы репетировали какой-то номер на утренник, и ты уснула еще по дороге домой. Но мама тебя не разбудила, у нее не получилось, и она позвала меня. Мы начали волноваться. Тогда я сделал так, как всегда будил тебя по выходным: включил музыку и начал тебя щекотать. Никакой реакции. Ты не просыпалась, не отзывалась, и мы вызвали скорую помощь. Врачи приехали и забрали тебя в больницу, а там нам сказали...

— Ваша дочь в коме. Причина непонятна, — прервала его мама, как робот проговорив эти слова. Ее глаза были будто стеклянными. Я молча продолжала слушать и пыталась незаметно прочистить горло.

— Да, именно так, — папа вздохнул. — Шли месяцы, а ты не приходила в себя. Но была одна странность — порою ты будто слышала нас, реагировала, могла пробормотать что-то неразборчивое, пошевелить пальцами рук. Если бы не это, мы бы, наверное, перестали надеяться на благополучный исход. Но вскоре нам сказали, что прошло слишком много времени (тогда миновал уже год) и здесь нам не помогут. Мы стали рассматривать варианты, куда нас могут принять, но ни одно учреждение не было согласно на такое. Мы отправились за границу. Это было очень тяжело — переправить тебя сюда, но нам помогло то, что ты, к счастью, сама была способна дышать. Здесь тебя взяли, приготовили все, что было надо и обеспечили должный уход. Мы с мамой работали (наши профессии здесь более востребованы), выучили язык, оплачивали лечение.

— Все-таки, — заговорила мама дрожащим голосом, — хорошо, что мы приехали сюда. Медицина здесь более развита, современные технологии и препараты... Ты могла не очнуться вовсе или на всю жизнь остаться инвалидом. Может, ты бы нас вообще не понимала... — на щеках мамы блеснули скатившиеся из глаз слезы. — Да и пока мы не можем сказать, как ты будешь двигаться и взаимодействовать со своим телом. Но не бойся! — поспешила она меня заверить. — Быстро восстановиться не получится, но, в любом случае, мы с папой тебя не бросим. Даже если ты не встанешь с постели...

— Зачем ты ее пугаешь? — перебил отец.

— Она не должна зря думать, что вскоре соскочит с кровати и побежит играть! Восемь лет — это слишком большой срок...

— Но мы должны надеяться! Мы и дальше будем оплачивать лечение здесь, и, я уверен, врачи поставят тебя на ноги. Благодаря развитой медицине и технологиям, которые сейчас используют, ты очнулась, а это один из главных шагов.

— Да, ты прав, — кивнула мама. — Мы будем верить, что все наладится и ты восстановишься, — она сделала короткую паузу. — Мы не рассказали кое-что еще. Когда тебя сюда привезли, по идее ты должна была пойти в школу. Но, конечно, об этом не было и разговора, пока твой врач не спросил у нас разрешения опробовать его идею и попытаться обучать тебя, пока ты в коме.

— Он сказал, что ты, похоже, можешь нас слышать, даже если не всегда такое и бывает. Но небольшой контакт есть, и он хочет попробовать чуть переделать школьную программу, что-то посчитать, а потом, в определенные дни и часы, зачитывать тебе материал. Мы раздобыли все, что было нужно: списки, учебники, книги, — а потом нашли человека, который специально в течении восьми лет читал тебе материалы школьных годов и понемногу обучал местному языку: зачитывал по несколько раз слово и перевод, грамматические правила, — чтобы по пробуждению (если таковое будет) ты могла понимать окружающих. Мама или я, когда оставались здесь, тоже что-нибудь тебе читали или рассказывали. Врач сказал, что не помешало бы тебе слышать родительские голоса. Я, честно сказать, в это не верил, и общалась с тобой в основном мама. Но теперь мы можем узнать, получилось ли у нас обучить тебя. Наверное, пока всё...

Он замолчал, а я лежала со слезами на глазах и глядела в потолок. Кома? Я пролежала в коме восемь лет? Но как же...

— Нхре-ет! П-п-пожалхкстра. Дхы, ия вхзри-идела-а... — говорить было сложно, голос садился, невозможно хрипел, а я хотела сказать лишь, что тоже видела такие приколы в интернете, мол представьте, что все с вами сейчас происходящее — лишь сон, а потом в один момент вы проснетесь и окажется, что все это время лежали в коме. Но это же только шутка! Такого не может быть в реальной жизни! — Кре прхазвд-д-да...

Мне не хотелось в это верить. И, в тоже время, ничего опровергнуть я не в силах. Я уже сама поняла, что их слова не ложь, а самая кристально-чистая действительность. В возрасте шести лет я впала в кому, оказалась запертой в своем собственном сознании. Прошло восемь лет, значит мне сейчас где-то четырнадцать, но в коме... во сне... в другой жизни я прожила до семнадцати (еще прибавить к этому год существования призраком). Время там текло быстрее, я полностью погрузилась в выдуманную своим же мозгом реальность, а из этого мира поглощала знания.

А может, мне сейчас все это снится? Пожалуйста! Не могло же такое и вправду произойти!

Ну, а как тогда объяснить те года, которые я не помнила, такое онемевшее состояние тела, мамин голос, шедший откуда-то издалека, и некоторые события в той жизни, которые иногда казались нереальными и невозможными (даже Сеню с Лори взять — не самые обычные персонажи)? Да! Я пролежала восемь лет в коме и все (все!) кто случился до моего пробуждения: это и Лори, и дедушка, и Крис, и мама с папой, а так же Олька, Игорь, Тема, Андрей, Сэм, — все они мне приснились. Но я, наверное, в это никогда не смогу поверить.

Ища доводы за мысль о том, что все происходящее сейчас — неправда, я сразу находила им опровержение, и горькая реальность все сильнее сжимала горло. Родители не понимали истинной причины боли, выраженной в моих глазах. Возможно, они думали, что я так расстроилась из-за потерянных восьми лет... Плевала я на эти года! Как можно смириться с мыслью, что все те люди, которых ты любил как родных восемь лет — плод твоего воображения и больше ты их точно никогда не увидишь, разве что случайно встретишь в одном из коротких ночных сновидений?!

Уже было за полночь, когда родители уехали. Они желали остаться, но врач, который прекрасно понял, что как бы нам не хотелось расставаться, лучше эту ночь провести по отдельности и привести свои мысли в порядок, выпроводил маму с папой, а сам остался ненадолго со мной. Он рассказывал о системе, по которой меня обучали, и про препараты, что помогли выйти из состояния комы. Я не очень хорошо его понимала, но все же большая часть слов имела для меня смысл, а это означает успех. После он позвал незнакомую медсестру, они помыли меня, переложили, прежде сменив постельное белье, и, сказав, чтобы я постаралась покрепче (только не до комы!) уснуть, покинули палату.

***

Минуло почти полгода, когда, в результате приема новейших лекарств, множества процедур и каждодневного массажа всех членов моего тела, я смогла сесть в коляску и понемногу самостоятельно передвигаться, хоть и быстро утомляясь. Наверное, я проспала больше четырех месяцев из пяти с половиной, прожитых в этой жизни. Но мой уважаемый доктор поощряет покой и говорит, что во многом мое быстрое восстановление происходит благодаря здоровому сну. За это время, пока я полноценно отдыхаю, произошло два события, о которых, думаю, стоит упомянуть.

На следующий день после чудесного пробуждения меня увезли на каталке на массаж и пару процедур, что проходили в большой просторной комнате с натяжным потолком. И пока я лежала на спине и чувствовала, как мое тело оживает, а кровь быстрее бежит по венам, успела разглядеть в хорошо отражающем потолке себя. Но как же эта девушка, которой была я, отличалась от другой, в привычной мне оболочке! Собранные в просвечивающую шапочку волосы были определенно не рыжими, а светло-русыми и кудрявыми (в этом я убедилась позже), как у матери! А о таких глазах можно было только мечтать! Папины чудесные зеленые глаза! Я была красавицей, как бы нескромно это звучало. Но что еще можно было ожидать? Рыжих волос у меня точно быть не могло, ведь после, всего за полмесяца, меня посетила вся близкая родня — почти все черноволосые, немного блондинов, но ни одного рыжего родственника. Почему во сне... другой жизни (не могу называть это сном) я выдумала себе такой образ — рыжая-голубоглазая — не знаю. Возможно, в детстве мне очень нравился такой цвет волос или сам цвет, ведь оранжевый имеет столько прекрасных оттенков (во время заката, например, количество этих самых оттенков зашкаливает, а еще они и меняются с невероятной скоростью).

Второе событие, думаю, по степени шока, который оно вызвало, можно сравнить с первым. Это произошло где-то в конце августа. Я сидела на кровати, мягкие подушки подпирали спину, а на подставке, железной конструкции протянутой через мою постель, расположилась раскрытая потрепанная книжечка в мягкой обложке сдержанных тонов. Увлеченная чтением, не сразу поняла, что кто-то вошел, но, заслышав выразительный кашель, подняла взгляд. Передо мной стоял... Ник?

Высокий сутулый шатен, парень лет до двадцати, в длинной красной рубашке в клетку и рваных джинсах стоял и глядел на меня, не сводя глаз. Улыбка расползлась по его лицу «от уха до уха», он восторженно подпрыгнул на месте и подлетел ко мне.

— Анфиса! Ты меня помнишь?

Старше, крепче, выше, но это был определенно Ник! И я сразу поняла, почему не чувствовала ничего к такому красавчику раньше. Как-то я говорила Кэтти, девочке с синими волосами, что он мне как брат, так он им и был. Никита был моим старшим братом, чей образ я пронесла в свою другую жизнь. Мне вспомнился момент, как мы играли в догонялки на даче, он за что-то обиделся на меня и столкнул в речку, а потом долго-долго извинялся и пытался согреть. Ник наклонился и с силой сжал меня в объятиях, заметив узнавание в глазах. Я в ответ лишь начала плакать.

— Эй, эй! Ну ты чего? — брат отодвинулся и с тревогой посмотрел на меня. — Не надо плакать! Я же тебя не обижу, — и он снова обнял меня чересчур крепко.

Я уткнулась Никите в грудь, тихонько всхлипывая, а он с умильной улыбкой поглаживал мои кудрявые волосы.

— Прости, что не приехал раньше, — дрожащим голосом заговорил брат. — Родители тебе не говорили? Наша команда (я занимаюсь танцами) одержала победу на международном уровне и мы отправились в тур по городам. Шел первый день, когда чуть ли не задыхающаяся от радости мама позвонила и сказала, что ты очнулась. У меня крышу снесло, как и у всей нашей семейки! Ведь тебя все уже навестили, да? И ведь не поленились смотаться на пару дней в другую страну! Ну, а я правда не мог уехать. Да и просто не хотелось подводить команду. Поэтому я так задержался и попросил родителей тебе пока обо мне не говорить, вдруг все равно не помнишь. Зачем томить тебя ожиданием возвращения непутевого братца? Эх, прости, — протараторил Ник, и я почувствовала, как на макушку мне упали слезы, скатившиеся с его щек. — Я тебя очень люблю, сестренка, и не знаю, как пережил столько лет без тебя, — прошептал он, заставив этими словами меня снова разрыдаться.

— Значит ты танцуешь? — чуть погодя прошептала я. — В моем... сне ты тоже хорошо танцевал, — он с интересом посмотрел на меня, и я, давясь слезами, еле проговаривая слова, беспрестанно хрипя, рассказала ему всё.

Никита меня внимательно слушал, задавал вопросы, помогал пить принесенную им же воду, когда в горле пересыхало, а под конец сказал, что у меня богатая фантазия, хоть книгу пиши. Взамен выслушала его, узнала как они жили до и во время моей комы. Рассказ Ника пестрел подробностями, позволяя мне в голове выстраивать четкие картинки событий. В принципе, я быстро восстановила пропущенные восемь лет. За эти самые года я прожила еще одну жизнь: яркую, насыщенную и незабываемую, — которая точно не исчезнет из моей памяти и не потеряется в ее глубинах. А в этой, второй жизни, у меня есть большая семья и крепкая опора и защита — старший брат. И я ни о чем не жалею.