XVII

Вы знаете, что такое пытка надеждой? После отчаяния наступает покой, а от надежды сходят с ума.

Анна Андреевна Ахматова.

Горы.

Одно это слово вызывает в голове миллион ассоциаций. Перед глазами сразу возникают огромные холмы, покрытые лесом или вечными снегами. Они окутаны туманом, и только верхушки отчетливо виднеются там, вдалеке, под облаками, будто нарисованные кистью неведомого художника. Я много раз видела их издалека, однако так близко - никогда. Теперь это уже не полузабытый образ из детской книжки, а реальность. Протянешь руку - и коснешься ее.

Однако это - лишь лицевая сторона медали. На самом деле реальность давно душит нас: дни все холоднее, а путь все труднее. Пусть местность вокруг полна прекрасных пейзажей, пусть горный воздух гораздо чище и свежее, здесь все равно полно безысходности. С каждым подъемом, с каждым пройденным километром я вижу, как в глазах Алекса трепет уступает место тревоге. Все та же тишина, все те же девственные леса, только теперь усеявшие склоны гор так плотно, что мы еле продираемся сквозь чащу.

Где-то там, впереди, затерялся заброшенный ЭРГО. Идти к нему - лучшее решение. Может быть, там и прячется горстка беженцев, однако мне не хочется напрасно надеяться на большее. Многие из тех, кто пошел к горам вслед за беспочвенным слухами, должно быть, уже мертвы. Не удивлюсь, если скоро мы наткнемся на их трупы.

- Не хмурься так! - Алекс пинает камешек под ногами с большей силой, чем следовало бы, и тот скатывается вниз мимо меня, с тихим стуком продолжает свой путь дальше, пока наконец не исчезает в зарослях. - Чем мрачнее ты становишься, тем хуже я себя чувствую.

- При чем тут я? - искренне удивляюсь, глядя на его спину из-под опущенных ресниц.

На мгновение задумываюсь, что мой тон давно перестал быть резким или грубым, и с сожалением отмечаю, что, наверное, никогда больше не смогу стать той непреклонной Элиссон, которую он встретил. Пожалуй, мне стоило бы заставить его замолчать, не позволять больше указывать мне... Однако внутри только тревога.

- Это же я притащил тебя сюда, - поясняет парень. - Убедил поверить в существование мятежников... А мы идем уже черт знает сколько, и все без толку! - новый камешек повторяет судьбу своего предшественника, и я останавливаюсь, чтобы проводить его взглядом. Алекс тоже прекращает подъем и смотрит на меня так, будто действительно в чем-то виноват.

- Я иду с тобой не потому, что поверила в существование мятежников, - поднимаюсь на пару шагов, чтобы стать с ним рядом, и осторожно касаюсь плеча Алекса. Не знаю почему, но этот жест кажется самым правильным. - Знаю, ты хочешь, чтобы они там были... Но это почти невозможно.

Это "почти" - маленькая частичка меня, что хочет надеяться на лучшее. Добавляю ее, чтобы хоть как-то смягчить свои слова не только для Алекса, но и для себя самой, ведь каждое новое предложение - как пощечина, что убивает внутри веру в счастливый конец.

- Зато мы можем отыскать еду и убежище. Сам знаешь, сюда корабли Пангеи не летают, да и найти кого-то здесь гораздо сложнее.

- Я все равно чувствую себя виноватым, - он поднимает взгляд и замолкает, будто задумавшись о чем-то.

Часть меня сопротивляется, отчаянно хочет выкарабкаться из глубины серой радужки, однако я знаю: бесполезно. Что бы я ни делала, уже поздно. Момент, когда я могла бросить Алекса на произвол судьбы и спастись, давно остался позади, и я им не воспользовалась. А, может, такого вовсе не существовало?

- Если бы ты не спасла меня, могла бы и дальше жить там, в безопасности...

- В мире больше не существует места, где мы можем быть в безопасности, - горькая улыбка сама собой расползается на губах, и я крепче сжимаю пальцы на плече парня. - Они бы нашли меня рано или поздно.

- Но ты могла уйти, и они бы даже не узнали о твоем существовании. Уверен, тебя считали мертвой, пока ты не засветилась на камерах...

- Тише!

Теперь мои пальцы судорожно дергаются и сжимаются так сильно, что Алекс невольно вздрагивает, но не отшатывается, а смотрит внимательно и напряженно. Его губы шевелятся, будто слова готовы вот-вот сорваться с языка, и я наконец убираю руку, чтобы осторожно подойти ближе к крутому склону справа. Листва надежно укрывает нас, поэтому бояться нечего, однако неосторожный звук может стать последним.

Где-то там, в глубине чащи, я отчетливо слышу стук топора. Оборачиваюсь и вижу, что Алекс тоже понял, в чем дело. Он осторожно подкрадывается ко мне, и мы вместе осторожно раздвигаем листву. Склон уходит далеко вниз: по нему нельзя ни спуститься, ни подняться, однако все, что происходит в низине, отсюда видно довольно хорошо.

Звук прерывается так же внезапно, как и начинается. Холодок ползет по спине, проникая внутрь, и я не знаю, что это - утренняя роса, пробравшаяся за шиворот, или узы страха. Невольно сжимаю руку Алекса и успокаиваюсь, когда чувствую ответное пожатие ладони. По крайней мере, пока мы остались незамеченными.

Снизу снова слышен шум, только теперь это - чьи-то легкие шаги и шелест листьев, будто кто-то тащит по ним что-то тяжелое.

- Линдси!

Я вздрагиваю, когда крик достигает ушей: резкий, оборванный и непозволительно громкий. Кто бы это ни был, он чувствует себя в безопасности, раз так громко заявляет о своем присутствии. В мужском голосе слышно веселье, будто он здесь просто, чтобы отдохнуть, и вовсе не беспокоится о своей жизни. Как странно... Неужели это одни из беженцев? Удивительно, что они смогли добраться сюда, будучи такими беспечными!

- Не ори, придурок! - ответный голос, на этот раз женский, звучит тише, но слова все равно долетают до нас.

Кажется, они расположились как раз у подножия склона. В просвете между листвой на секунду мелькает мужская фигура: человек в капюшоне действительно тащит за собой тяжелую ветку, а в другой руке несет охапку дров поменьше.

Мы с Алексом обмениваемся тревожными взглядами. Возможно, эти люди так неосторожны потому, что их много, и эти двое - лишь малая часть общины? Кто знает, сколько их там, под склоном?

- Думаешь остановиться здесь? - мужской голос снова отвлекает меня от мыслей, и я спешу вернуться к наблюдению.

- Ага... Все равно придется ждать до ночи. Ты же знаешь Ник, она никогда не приходит вовремя.

Значит, девушка только пришла сюда и не могла слышать наш разговор. Это заставляет облегченно вздохнуть: нас не заметили, иначе она давно бы рассказала об этом своему товарищу.

- Смотри, чтобы до нее не дошли твои слова, - смех парня кажется неуместным, будто этот человек и его беспечность не должны существовать в этом мире. - А еще она ненавидит, когда ты коверкаешь ее имя.

- Ее проблемы! Ладно, разводи костер, умник!

- Она нас убьет, Линдси! - на этот раз в его голосе слышны отголоски волнения. - Ты знаешь правила.

- Последний корабль, который сюда сунулся, мы сбили, - лениво отмахивается Линдси, однако я уже не слушаю последующие слова.

Подаюсь назад, опускаюсь на траву и упираюсь ладонями в холодную землю. Сжимаю пальцы, так что осыпавшиеся листья и мелкие веточки неприятно колют кожу, и с трудом проглатываю ком в горле. Они сбили корабль Пангеи. Это значит, что у них есть оружие, достаточно мощное, чтобы подстрелить целый истребитель. А еще - что они не бояться использовать это оружие.

Это значит, что все слухи были правдой.

Чувствую, как рука Алекса ползет по моей и наконец сжимает ладонь так крепко, что я невольно поднимаю глаза на парня, чтобы узнать, в чем дело. Передо мной - его светящиеся радостным возбуждением глаза. Юноша, кажется, едва держится, чтобы усидеть на месте и не броситься туда, вниз, прямо сейчас. Улыбка, что расцветает на его губах, заражает и меня, но ровно до того момента, как я понимаю, что мне радоваться нечему.

Кем бы ни были эти люди - мятежниками или просто очень могущественными беженцами, одно про них можно сказать точно: они ненавидят "аптес" сильнее, чем можно себе представить. А я - одна из них.

Может, я могла бы скрывать свое происхождение, и весьма успешно, но внутренний голос подсказывает: это не выход. Я не смогу лгать стольким людям так долго, не смогу избавиться от страха... Да и, в общем-то, пользы от меня будет мало. Если эти люди - действительно мятежники, готовые пойти против системы, им нужны такие, как Алекс, те, у кого в глазах горит огонь веры, те, кто еще не утратил надежду. А в глубине моих мыслей давно затаилось подозрение, что вся борьба бессмысленна. Система слишком сильна, чтобы победить ее.

Усилием воли заставляю себя вернуться к разговору людей внизу. Снова осторожно подползаю вперед и сосредотачиваюсь на словах, которые разум почему-то отказывается соединять в предложения и воспринимать четко и ясно.

- ... устала. Сколько мы уже торчим тут? Зачем вообще искать обломки этого самолета? Упал - и черт с ним.

- Слушай, Лин, у тебя голова для красоты или чтобы думать? - недовольно тянет спутник девушки. - Они что-то искали тут, и надо узнать, что. Если мы заполучим это раньше Пангеи, получим козырь.

Разговор принимает интересный оборот, и теперь я наконец беру себя в руки, чтобы внимательно ловить каждое следующее слово.

- У нас достаточно козырей, - упрямо возражает Линдси. Теперь она говорит тише, так что слова едва можно разобрать. - Разве тебе не надоело ждать? Мы торчим тут уже долбанных пять лет, а до сих пор не сделали ничего полезного.

Пять лет?

- И что же ты предлагаешь? - раздраженно откликается парень. Я явственно улавливаю перемену в их настроении: кажется, сейчас должна разразиться ссора. - Устроить войну? И далеко мы продвинемся без чертежей города, а?

Нас окутывает напряженное молчание. Смотрю на Алекса: он тоже замирает в неестественной позе и размышляет о чем-то, глядя на темно-зеленые листья перед глазами. Страх снова подступает к горлу: что же нам теперь делать? Может, действительно стоит спуститься к этим двоим и попросить помощи?

Внутренний голос снова протестующе вопит, умоляет вырвать еще хотя бы один день рутины, которая теперь кажется такой приятной. На мгновение в голове даже мелькает мысль просить Алекса оставить мысли о мятежниках, чтобы вместе затеряться в этих лесах навсегда, бросить войну позади, никогда больше не вернуться... Но перед глазами вдруг возникают образы всех, чья кровь до сих пор не смыта с рук системы, да и не смоется уже никогда. Я мыслю слишком эгоистично. Свое право мести я уже продала безысходности, однако Алексу не позволю сделать то же самое.

Бросаю еще один взгляд вниз, потом осторожно трогаю парня за плечо. Знаками показываю, что пора уходить, и делаю вид, будто не замечаю откровенного непонимания в его глазах.

- Почему мы уходим? - беззвучно шепчет он, когда мы медленно отходим от края и поднимаемся на несколько метров вверх. На этот раз идем осторожнее, обходим зыбкие места и следим, чтобы ни один камешек не сорвался вниз. - Надо поговорить с ними, узнать...

- Они останутся тут на ночь, ты же слышал... - невольно оборачиваюсь назад, потом снова смотрю в глаза Алексу. - Надо поговорить, только не здесь. Нас могут услышать.

Да, нам надо поговорить. Если бы я могла уйти молча, не попрощавшись - сделала бы именно так, однако сейчас Алекс глаз не сомкнет, пока не разузнает все про мятежников. Сердце в груди колотится с бешеной силой, я едва успеваю считать его удары. Как было бы хорошо, если бы оно остановилось прямо сейчас...

Совсем скоро мы отдаляемся от места, где остались парень и девушка, и прекращаем подъем лишь на небольшой поляне, со всех сторон окруженной густым кустарником. Лучи солнца с трудом пробиваются сквозь туман над лесом и плотные кроны деревьев, однако света все равно достаточно, чтобы рассмотреть все в мельчайших деталях. Я медлю. Тяну время, как могу, чтобы наконец решиться на то, что собираюсь сделать. Принять решение оказывается гораздо легче, чем привести его в действие.

Не знаю, почему я так хочу остаться. Почему мне вдруг хочется жить по-настоящему, быть кем-то нужным, тем самым кирпичиком в стене общества, исчезновение которого заметят. Однако горькое разочарование давно затопило душу: я последний камень в своей стене.

Подношу руку к лицу и нащупываю соленую влагу в уголках глаз. Аккуратно стираю слезы подушечками пальцев, чтобы не осталось и следа, часто-часто моргаю и наконец поворачиваюсь лицом к Алексу. Он сидит на траве и перебирает содержимое своего рюкзака, однако рассеянность и сбивчивость движений говорят о том, что мысли парня заняты совсем другим. Я почти физически могу ощутить возбуждение, охватившее его, и хочу разделить его, однако нахожу в сердце только отклик голодной тоски. Она питается всем хорошим, что когда-то было во мне, и убивает последние остатки надежды на лучшее.

- Я ухожу.

Сначала мне кажется, что эти слова - плод воображения, что я произнесла их лишь у себя в голове, что так и не решилась озвучить то, что вертится на языке. Но Алекс поднимает голову, моргает так, будто только очнулся от дремоты, и рассеянно шарит взглядом по мне в поисках ответа.

- Пойдешь охотиться? - наконец спрашивает он. И от этих слова сердце почему-то сжимается сильнее всего. - Брось, Элиссон, мы же почти у цели. Припасов хватит...

- Нет! - обрываю его резко, без сожалений.

Боль внутри превращается в злость. Помогаю ей заполнить все внутри, хочу захлебнуться в этом раздражении, чтобы навсегда забыть о трещинке в броне своего одиночества. О том, что своими руками отрежу путь назад.

- Я не пойду с тобой к мятежникам.

Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, и сквозь шум в ушах слышу, что мне это удается. Пальцы впиваются в ладонь до боли - они оставят на ней синеватые следы, но мне все равно. Это пройдет.

Только вот... Есть что-то, что время никогда не излечит. Например, мою изрезанную кошмарами и смертями душу. Мое сердце, что валяется в пыли на бесконечной дороге отчаяния. Меня уже никто не вылечит.

Я - изгой. Будто частица между двумя магнитами, которая никак не может сдвинуться с места. Паршивая овечка в стаде одних и бельмо на глазу других.

- Ты ведь шутишь? Элиссон?

Вздрагиваю, будто от удара током. Страх в голосе Алекса впивается в сердце тысячей иголок, раздирает изнутри, ломает и без того сломанное.

Хватит ломать меня. Неужели я не имею права на одиночество? Неужели я не имею права остаться в своей раковине навсегда? Неужели я не имею права на смерть?

Я не хочу смотреть на то, как умирают люди. Не хочу участвовать в бессмысленной войне. Не хочу слышать вокруг слова ненависти. Не хочу захлебываться в отвращении к самой себе по ночам. Не хочу больше лгать.

- Почему? Что... что ты задумала?

Он встает, делает шаг вперед.

- Не надо.

Шаг назад - и я будто попадаю в липкую паутину, что мешает двигаться. Каждая попытка шевельнуться - новая боль. Еще шаг - и серые глаза все дальше. Смотрю в них, пока пелена слез снова не застилает все вокруг, хочу запомнить каждую черточку на этой радужке, каждый переливчатый оттенок, каждую мелочь.

- Прощай.

Хочу, чтобы это слово прозвучало, будто удар кнута, чтобы оно перерезало последние нити между нами, однако все возвращается бумерангом, когда в серых глазах блестит отчаяние. Кажется, я убиваю сама себя. Медленно. Жестоко.

Так надо.

Мир слишком сложная штука, чтобы в нем было просто жить.