II

Есть решения, которые отрезают путь назад. Их непременно надо принимать.

Франц Кафка

Все начинается со взгляда. Всегда.

С. Есенин 

Солнце уже освещает крыши серых однообразных домов, когда я выхожу на опушку, предварительно убедившись в том, что улицы пусты. Тишина меня не пугает, даже наоборот, радует: каждый посторонний звук будет замечен мной, поэтому возможным недругам будет труднее скрыться. Вест-Рид Виллэдж, как и сотни других деревень вокруг Драяды, представляет из себя несколько десятков одинаково жалких и ветхих маленьких домишек, где живут бедные, затравленные люди. Каждое утро они встают, чтобы идти на работу в шахты, на заводы или рудники. Здесь нет счастливчиков, сумевших понравиться богачам и стать их дворецкими и слугами - в такую глушь приезжают разве что инспектирующие работу Стражей чиновники и любители нетронутых лесов, как мой отец.

На свалке у первого дома с немного покосившейся крышей сидит бродячая собака, неоднократно встречавшаяся мне и раньше. Она не лает и не двигается с места, только смотрит своими большими круглыми глазами и слабо скулит, прося хоть маленькую косточку, что не утолит голод, но создаст видимость завтрака. И я почему-то замираю рядом с ней и не могу отвести глаз от этой морды с ожогом чуть ниже правого глаза и порванным ухом. Эта собака такая же, как мы - побитые и угнетенные люди, ради пищи готовые на все. Значит ли это, что мы при каждом удобном случае будем бросаться на себе подобных и отбирать у слабых последний кусок хлеба? Да. Мы уже сотни раз делали это.

Откуда-то доносится тихий скрип открываемой двери, который заставляет меня вздрогнуть и непроизвольно сунуть руку под куртку, где во внутреннем кармане лежит заряженный пистолет - один из трофеев, найденных в снаряжении умирающих беженцев много лет назад. Я никогда не применяла его в действии, но и не расставалась с этим оружием.

К счастью, за скрипом не следует больше никаких звуков, и я, в последний раз оглянувшись на собаку, спешу к третьему от леса дому, где живет торговка Лу со своей двадцатилетней дочерью Мэган. Они одни из тех, кто, рискуя собственной шкурой, продает выращенные на огороде овощи, без которых мне не обойтись. Я сначала пыталась посадить в лесу картофель или морковь, однако вскоре поняла, что из этого ничего путного не выйдет. Единственное, что прижилось на лесной почве и забило вездесущую траву и кустарник - зеленый чеснок, так полюбившийся мне в последнее время (наверное, от того, что есть было больше нечего).

Я еще раз оглядываюсь по сторонам и только потом негромко стучу в дверь, с замиранием сердца ожидая, когда её отворят. Щелчок осведомляет меня о том, что дверь открыта, а едва заметная сквозь щелку копна рыжих волос заставляет успокоиться: это Мэган.

- А, это ты, - бормочет девушка, разглядев меня за дверью, и щелка немного увеличивается. – Ты за едой? – дождавшись моего утвердительного кивка, она наконец открывает дверь ровно настолько, чтобы я могла протиснуться внутрь, а затем стремительно захлопывает её, задвинув засов. Такие предосторожности не удивляют меня: в деревнях полно бандитов, среди которых нередко оказываются и защищаемые законом Стражи Порядка.

- Опять Стражи беспокоят? – спрашиваю я, глядя, как Мэган проверяет, плотно ли закрыта дверь. Девушка только молча и неохотно кивает: мы обе знаем, что вопрос риторический.

Планировка всех домов одинаковая: короткий и очень узкий коридор ведет в маленькую комнатушку - гостиную, кладовую и кухню одновременно - а из нее можно попасть в более просторную спальню и ванную. Низкие потолки, редко заклеенные обоями стены, скрипучие двери и старая расшатанная мебель - все это часто навевает мне мысли о прошлом. Я хорошо помню каждый уголок нашего дома в центре Драяды и всегда невольно сравниваю его с жилищем Лу и Мэган. Тогда, в дни безбедного существования богатой девчонки, я даже не задумывалась над тем, как живут другие люди. Для меня само собой разумеющимся было то, что у всех всегда есть крыша над головой, что все могут позволить себе питаться лучшими деликатесами и шедеврами кулинарного искусства, что все спят на мягких перинах, что у каждого есть множество современных гаджетов и как минимум один собственный аэрокар.

За столом сидит слегка полноватая старушка с круглым, испачканным сажей лицом, на котором застыло добродушное с виду, но остающееся серьёзным и даже немного суровым выражение. Она выглядит не так, как большинство жителей деревень - сыто и не болезненно - только потому, что нашла дополнительный заработок в виде продажи овощей. Я с невольной завистью смотрю на ее оголенные до локтей руки, которые чуть ли не в два раза толще моих, и круглое лицо с маленьким вторым подбородком.

Увидев меня, Лу откладывает в сторону изодранную куртку, которой уже, наверное, лет десять, и кивает дочери, чтобы та достала из-под покрывала в углу мешок с провиантом.

- Тебе как обычно, девочка? – низким, хрипловатым голосом спрашивает она, неотрывно глядя на меня. Раньше это казалось мне странным и неприятным: цепкий взгляд утопающих в морщинах карих глаз нес в себе непонятную подозрительность и словно уже обвинял в несовершенном поступке; и только спустя много месяцев я поняла, что это - вынужденная мера предосторожности, направленная на профилактику краж. Я сама научилась смотреть также холодно и неприятно и скоро перестала упрекать себя в подозрительности.

- Нет, у меня денег мало, - отрезаю я и кладу на стол рюкзак, откуда достаю все свои сбережения. Да, пора снова приниматься за охоту на крупного зверя, иначе скоро придется есть одни коренья и свой чеснок.

- Хочешь взять в долг? – вдруг спрашивает Мэган, выкладывая передо мной товар, и тут же опускает голову, мучительно краснея под взглядом матери. У меня вдруг появляется чувство, что она сказала это неосознанно, случайно, даже не задумываясь над смыслом слов.

- Нет, - поспешно отвечаю я, нетерпеливо постукивая пальцами по деревянной поверхности.

- Ну же, бери, - подбадривает меня Лу, и я не могу не оценить того, с каким трудом ей даются эти слова: деньги для них имеют наибольшую ценность, однако они готовы отказаться от них ради того, чтобы сделать добро другому человеку.

- Нет, - повторяю я.

- Неужели не хочется хоть денёк пожить в роскоши? – пытается перевести всё в шутку Мэган, не подозревая о том, насколько глубоко эти слова въедаются в сознание и какой скрытый смысл имеют для меня.

- Пожила уже, - не подумав, тихо бросаю я и тут же, подобно Мэган, делаю вид, будто сказанное исходило вовсе не от меня. - Я не могу их взять.

Мэган со вздохом отделяет мне ровно столько, сколько положено за предложенную плату, и на лице старухи читается явное облегчение. Сложив вещи в рюкзак, я спешу покинуть дом, однако от расспросов мне убежать не удается: перед тем, как закрыть двери, Мэган не выдерживает и тихо спрашивает, неустанно оглядываясь по сторонам:

- Почему ты сказала, что уже пожила в роскоши?

Почему? Хороший вопрос.

- Не бери в голову,- я пытаюсь улыбнуться, однако выходит плохо. – Так, просто шутка, - я пожимаю плечами, а затем, легко сбежав вниз, почти бегом бросаюсь в лес, ощущая любопытный взгляд Мэган у себя на спине.

...

- Элиссон, Элиссон! Проснись же, Элиссон!

Я что-то бормочу сквозь сон, ворочаясь на кровати и стараясь укрыться от назойливых рук, которые стягивают моё одеяло.

- Элиссон, давай поиграем! – кричит знакомый голос, и я с трудом разлепляю веки, стараясь хоть что-то увидеть. Вот передо мной кудрявая голова младшего брата, который улыбается во все тридцать два, и я невольно подхватываю эту улыбку...

Раздаётся выстрел, который мигом прогоняет всю мою дремоту. Крик застревает в горле, а глаза в ужасе распахиваются, не в силах оторваться от струйки крови на лбу мальчика.

Я резко вскакиваю и молниеносным движением выхватываю из-под одеяла нож. Нет, мне не почудилось: где-то вдалеке по-прежнему гремят выстрелы. Сердце словно сжимают стальным обручем, от чего мне вдруг становится трудно дышать, и я, не теряя времени, встаю с постели, на ходу надеваю куртку, а затем, не забыв прихватить с собой оружие, бросаюсь наружу. Все это происходит машинально, пока сознание еще не до конца берет власть над телом, однако возле выхода из пещеры я задумываюсь над тем, что делаю. 

Скорее всего, выстрелы устроили не в мою честь, иначе я бы уже давно была мертва: если меня обнаружили, то пришли бы прямо сюда. Так что, похоже, сегодня у Стражей другая миссия, и мне в неё соваться не стоит... Или, может, я могу помешать им совершить очередное злодеяние?

Голос разума говорит, что я должна остаться в пещере, а интуиция подсказывает, что моя судьба зависит от того, что я увижу там... Странное чувство, что тянет меня прочь из убежища, пугает. Почему я вдруг стала такой сентиментальной? Какая разница, что происходит там, в лесу, если я все равно не смогу ничего сделать? Стражей Порядка может оказаться слишком много - тогда они схватят меня и убьют или, того хуже, задержат для выяснения личности.

Даже если я смогу уйти целой и невредимой, будет уже поздно что-то решать: в Драяде поймут, что я жива, и начнут охоту, а уж тогда-то мне точно не спастись. С другой стороны, если я сейчас не пойду в лес и не выясню, что же там происходит, то буду всё время терзаться сомнениями...

До боли знакомый выбор, - думаю я, решительно протискиваясь в щель.

Игра началась. Теперь главное - стать тенью, двигаться бесшумно и осторожно, как дикая кошка на охоте. С быстротой молнии проскальзывая между деревьями, я пробираюсь туда, где до сих пор с промежутком в две-три минуты раздаются выстрелы. Вскоре мне удается разобрать голоса, и они становятся новым ориентиром в выборе направления. Деревья вокруг кажутся фигурами людей и монстров из детских сказок, но я уже не боюсь, как когда-то. 

Предрассветный час - самый загадочный и завораживающий в жизни леса. Именно сейчас, когда все вокруг еще спит, можно насладиться настоящим спокойствием и отречься от всех дурных мыслей. Жаль, что этим утром мне придется нарушить свой методичный и относительно мирный образ жизни.

Солнце уже почти взошло, поэтому в лесу царят обманчивые сумерки, что позволяет мне разглядеть на довольно открытой поляне группу людей и вовремя отшатнуться в сторону. Притаившись в кустах, я устанавливаю наблюдение за Стражами. Посреди поляны возвышается куча мертвых тел, которые громоздятся одно на другое, принимая причудливые позы, и от этого вида меня невольно мутит. Вокруг стоят, вальяжно помахивая в воздухе снятыми шлемами, Стражи, и лениво переговариваются между собой. Двое из них держат под руки молодого парня, который сразу же приковывает к себе мой взгляд.

Больше всего в его внешности – к слову, довольно заурядной и посредственной – меня поражают глубокие серые глаза, глядящие из-под копны спутанных чёрных волос с нескрываемым отвращением и ненавистью. Он словно хочет одним этим взглядом убить на месте стоящего напротив главаря группы Стражей и выразить его товарищам все свое презрение. Командир же, в свою очередь, пренебрежительно рассматривает пленного, видимо, оценивая его телосложение.

То самое предчувствие чего-то нового, необычного, сдавливает мне грудь, и я не могу оторвать глаз от пленного. Он вдруг поворачивает голову в мою сторону, будто почувствовав мой взгляд, и замирает так, словно увидел, что я здесь, понял, что кто-то наблюдает за ним из кустов. Мне хочется исчезнуть, раствориться в густой листве, бежать прочь от этого предвкушения перемен, а вместо этого я лишь подношу палец к губам в знак тишины, хоть и знаю, что парень не может меня видеть.

- А он мог запросто убить Цвайена, Поль, - наконец произносит Страж, обращаясь к молодому товарищу, стоящему рядом. Тот кивает, соглашаясь - так любой жаждущий повышения подчиненный соглашается с каждым словом своего начальника. – Ладно, этот последний - и можем наконец позавтракать! - бодро добавляет он и отступает на шаг, обращаясь теперь, по-видимому, к пленному: - Итак, "нон-аптес", согласно законам Пангеи наказанием за твои преступления станет смертная казнь, - он произносит это так, как ученик произносит заученные слова из учебника, видимо, желая поскорее разделаться с работой и приступить к завтраку.

Чувство горькой обиды охватывает меня и заставляет невольно нахмуриться от возмущения: им совершенно плевать и на гору трупов рядом, и на отнятые человеческие жизни, и на то, что у убитых остались семьи, которые теперь должны будут работать в два раза больше, чтобы сводить концы с концами. Стражам лишь жаль, что пришлось встать так рано и не позавтракав казнить преступников, которые виноваты лишь в том, что позволили себе сказать правду о жестокости системы!

Солдаты толкают парня вперёд, держа под прицелом. Он больше не смотрит в мою сторону, его глаза устремлены куда-то вдаль, а взгляд так напоминает мне мой собственный, что сердце сжимается, умоляя спасти этого юношу. Я могу это сделать, но стоит ли его жизнь моей?

Стоит, - отвечаю себе и, не задумываясь больше ни о чем, готовлюсь к прыжку. Стражей всего девятеро - остальной конвой, наверное, уже вернулся в деревню - что дает мне неплохие шансы на удачу, к тому же, они расслаблены и уверены в том, что ничто не может помешать казни.

Двое солдат, которые уже вскинули оружие и готовы прицелиться, стоят совсем рядом спиной ко мне, что дает большие шансы на их быстрое устранение. Приготовившись, я крепко стискиваю рукоять ножа и бросаюсь вперёд, занося руку для удара. Страж не успевает даже вскрикнуть: холодное лезвие моментально перерезает ему горло. Следующих двух секунд всеобщего замешательства хватает, чтобы убить и второго солдата, однако потом его товарищи понимают, в чем дело, и осыпают меня градом пуль. Укрывшись за ближайшим стволом, я достаю свой пистолет и, пригнувшись, бросаюсь к другому дереву сквозь кусты. Стражи не реагируют вовремя, что позволяет мне подстрелить ещё одного. Все они не успевают надеть свои защитные шлемы, поэтому мне не нужно стрелять повторно, чтобы пробить броню.

Укрываясь за относительно надежными деревьями, я жду, пока затихнут бесполезные выстрелы, чтобы не тратить попусту пули, которых и так мало. Если опустошу магазин до того, как убью всех или заполучу оружие одного из Стражей, придется плохо.

Перестрелка длится еще несколько минут, на протяжении которых я убираю еще двоих, что не успели вовремя спрятаться за стволы деревьев. Поляна пуста - ни пленного, ни солдат на ней уже нет. Я не видела, куда делся парень, однако внутри невольно поднимается подозрение, что он просто-напросто сбежал, воспользовавшись своим шансом. И чем больше времени проходит, тем больше я утверждаюсь в этом мнении, пока из кустов с правой стороны поляны не доносится приглушенный крик. В следующее мгновение на Стражей обрушивается огонь лазера, и я с непонятным облегчением осознаю, что не одна. Он мог сбежать и не сделал этого, остался, чтобы помочь мне.

Один совсем еще молодой солдат вываливается из кустов с окровавленной головой сразу же, как только вспышки лазеров достигают его убежища: видно, не ожидал нападения с другой стороны и не успел укрыться вовремя. Его товарищи, более осмотрительные и опытные, меняют свое местоположение, не прекращая стрельбы. Я решаю последовать их примеру и осторожно пробираюсь влево, однако вскоре останавливаюсь, потому что лазерный заряд пролетает в дюйме от руки и немного опаляет кожу. Следующий попадает в ногу, и я почти кричу от боли. Правую икру будто окунают в раскаленную лаву, поврежденная кожа неприятно шипит и издает жуткий запах горелой плоти. 

Единственный плюс лазерного оружия для того, в кого стреляют, - отсутствие крови при ранении. Наверное, это спасло много жизней.

Пока я пытаюсь кое-как перевязать рану, стрельба на поляне сходит на нет. Только спустя минуту полнейшей тишины я замечаю, что что-то не так, и осторожно оглядываюсь по сторонам. Кто победил? Пленный расправился со Стражами или они с ним?

Как я ни уговариваю себя подняться и затаиться в густой листве, тело отказывается слушаться, а разум твердит, что я поступила довольно опрометчиво, когда выдала себя. Потакание неразумному импульсу уже имело свои неотвратимые последствия: у каждого Стража в шлем встроена камера, которая снимает всё, что происходит вокруг. Даже если бы удача всегда была на моей стороне, мне не удалось бы избежать каждую из них. Поэтому будет обидно, если парень все-таки не избежал своей судьбы и погиб в перестрелке.

Шелест в кустах по правую руку от меня заставляет вздрогнуть и дрожащей рукой навести пистолет в направлении звука. Дикая пульсирующая боль в ноге не дает сосредоточиться, поэтому я впервые за долгое время поддаюсь панике, что только и ждет случая завладеть мною. Оружие ходит ходуном в моих ослабевших пальцах и становится теперь абсолютно бесполезным: вероятность того, что я попаду в приближающегося врага по чистой случайности, равна пяти процентам, не больше.

Мучительные мгновения длятся слишком долго, что только усугубляет ситуацию. Мне уже все равно, кто покажется из кустов, хочется лишь, чтобы прекратилось это ожидание, кажущееся бесконечным. Наконец ветки вздрагивают - и из зелени показывается сначала дуло бластера, направленное на меня, а за ним и фигура бывшего пленного. Мне не удается подавить невольный вздох облегчения, пистолет сам выпадает из трясущихся пальцев, и только спустя секунду я понимаю, что знаменитая поговорка работает не всегда. *

Мои опасения оказываются напрасными. Парень с минуту смотрит на меня изучающе и слегка недоуменно, а потом все-таки опускает бластер. Второй вздох облегчения срывается с моих губ, и я, совершенно не задумываясь ни о чем, прислоняюсь к стволу дерева и наконец заканчиваю перевязку. Боль понемногу утихает, только жжение никак не проходит. Я знаю, что лучшее лекарство от ожога - холодная вода, только вот до ручья довольно далеко, поэтому придется потерпеть еще полчаса.

- Ты в порядке? - я вздрагиваю от звука его голоса, однако тут же приказываю себе собраться и взять себя в руки.

- Да, - я поднимаю брошенный пистолет и сую его за пояс, проверяю, на месте ли нож.

Парень видит, что я собираюсь встать, и подает мне руку. В груди что-то колет, а в мыслях отпечатывается слово, ставшее кошмаром: "Выбор". Приму помощь - покажу свою слабость, откажусь - потеряю что-то важное. Второе в любую другую минуту показалось бы мне смешным (разве мне осталось, что терять?), а сейчас почему-то вызывает только прилив крови к голове и что-то давно запрятанное в глубине сердца. Может, радость? 

Мне впервые за семь лет подали руку. И я приняла ее.

Достаточно одного мгновения - и я обхватываю протянутую руку за запястье, парень делает то же самое. Я тут же теряюсь в его глазах, таких глубоких и серьёзных, совсем не соответствующих почти по-детски юному лицу; пальцы, сжимающие чужое запястье, греет тепло его кожи.

Кожа не покрывается мурашками, не страдает от разрядов электрического тока, просто там, где его пальцы коснулись ее, вдруг появляется ощущение чего-то мягкого и приятного, будто кто-то капнул на руку теплого шоколада. Не знаю, почему мне кажется, что парень испытывает то же чувство, однако его серые глаза вдруг становятся на оттенок светлее и как-то недоуменно окидывают меня взглядом.

- Ты ранена? - спрашивает он, когда я встаю на ноги, и с опаской смотрит на повязку на моей ноге.

- Пустяк, - вру я, и при этих словах жжение усиливается, будто спровоцированное ложью. Я отгоняю суеверные мысли и пытаюсь сосредоточиться на плане дальнейших действий, однако рядом с освобожденным юношей делается это почему-то очень трудно. - Нам нужно уходить.

- Куда? Долго в лесу не протянем, а в деревне сразу схватит патруль, - он проводит руками по волосам и взъерошивает их - эту привычку я часто видела и у отца, и у старшего брата. Так они делали когда были взволнованы или отчаивались.

Мой ответ дается с трудом и произносится с заметным опозданием: я никак не могу заставить себя довериться новому знакомому.

- Я знаю место, где мы будем в безопасности... пока.

* Речь идет и поговорке: "Враг моего врага - мой друг".