Два года назад

Ник

Я устал. Так устал от всего этого. От школы, от шума, от людей, от их бесконечных голосов. Я не хотел их видеть.

Никого не хотел видеть.

Хотел, чтобы моё зрение поглотила темнота. Слух ощущал лишь глухую пустоту. А тело растворилось в невесомости.

Но это неосуществимо.

Если задуматься, то в любую секунду я могу броситься под машину, под любую из тех, что несутся с диким рёвом внизу по эстакаде. Но кто даст гарантию, что это будет конец?

Вздохнув, я забросил в рот пару таблеток и посмотрел вниз.

Они так быстро мчатся. Куда-то спешат. У них свои дела и заботы. Свои жизни. У кого-то, возможно, сегодня праздник или просто хорошее настроение.

А ты хочешь им всё испортить. Почему ты всегда такой слабый? Такой эгоистичный.

Ну давай, поплачь.

Нет. Возьми себя в руки.

Но я так устал.

Со вздохом я опустил подбородок на руки, лежащие на перилах. Я не сводил глаз с дороги, вдоль которой уже начали загораться фонари, а свет фар отсвечивал размытыми ярко-красными линиями, рассекающими пространство.

Я уже не чувствовал пальцев от холода. Настойчиво звенящий телефон в кармане уже перестал отдаваться вибрацией по коже, лишь изредка в этом шуме была слышна какофония мелодии, которую поставила на вызов Эмили.

Весёлая музыка. Такая же, как и она.

Будет ли она грустить, когда меня не станет? Будет ли кому-то не наплевать?

А должно?

Сжав пальцами предплечья, я поёжился от пронизывающего осеннего ветра.

Я не хотел домой, потому как знал, что там ждёт разъярённый отец, которому и повода особого на надо, чтобы орать на меня. А здесь повод появился.

Да, я ушёл из школы. Снова. Прогулял уроки. Опять. Но я не мог там больше находиться.

Я не хотел находиться нигде. И даже сейчас, запертый в своей голове, не желал быть там. Но и не ждал, что кто-то подаст мне руку, которую не приму.

Мне тяжело. Но никто не поможет. Даже я сам.

Я в той самой яме, из которой не выбраться, пока не засыпать землёй. Не залить водой. Пока её не заполнить.

А заполнять нечем.

— Эй, парень, ты в норме? — Я вздрогнул от неожиданности, когда плеча коснулась чья-то рука и потянула меня назад.

Обернувшись, я увидел велосипедиста в шлеме. Его щёки раскраснелись то ли от холода, то ли от усилий, которые он прикладывал, чтобы разогнать свой велосипед. Между кустистых бровей залегла тревожная складка, а взгляд, полный участия, пристально изучал меня.

Зачем столько стараний? Зачем спешить?

— Опасно так перегибаться через перила, знаешь? — Он крепче стиснул моё плечо прямо в том месте, где сейчас уже желтел синяк. Его хватка была крепкой и твёрдой, но не такой сильной, как у отца. Так что при желании я мог бы в любую секунду сбросить его руку. Но мне было плевать.

— Знаю, сэр. Я уже иду домой, — бросив последний тоскливый взгляд на светящуюся дорогу, я медленно зашагал в направлении собственного ада, чувствуя, как велосипедист смотрит мне вслед.

В этот день я не спрыгнул вниз. Но именно тогда началось моё бесконечное и неизбежное падение.