Наверняка у вас много вопрос. Итак, начнем с начала.

Меня зовут Ким Минджун. На этом имени настоял мой отец, оно означает «умный». Говорят, что имена наделяют нас какими-то чертами характера. Не знаю, так ли это, но с самого раннего детства я был очень смышленым и любопытным ребёнком.

К пяти годам я уже умел не только писать, читать и считать, но также мог говорить на китайском и английском языке, как на своем родном корейском. Моя семья была очень состоятельная: папа владел сетью медицинских клиник, а мама была первоклассным адвокатом. Собственно, они познакомились на суде, когда она была защитником одной клиентки, которая требовала вернуть деньги и посадить отца за решётку за результат операции. Он её не удовлетворил видите ли, ведь ее муж все равно ушел к другой женщине. Папе понравилась мертвая хватка и то, с каким рвением мама защищала свою клиентку. Тот суд выиграла клиника отца, но зато, как любила говорить мама, она выиграла джек-пот в виде папы.

Я читал газетные вырезки, в которых обсуждался их бурный роман. Многие говорили, что мама нарочно проиграла дело, так как была на стороне фирмы, и что весь суд был лишь фикцией, пустой тратой времени и денег. Но это их не волновало, они продолжали добиваться высот несмотря ни на что. Поженились они после всего лишь полугода знакомства, а через четыре года родился я.

Мне было уготовлено место под солнцем уже с самого рождения. Но не думайте, что все доставалось слишком легко: отцу необходимо было вырастить преемника, который бы с таким же блистательным успехом продолжил его дело и преумножил капитал семьи. Поэтому весь мой день был расписан практически поминутно: занятие с учителем по корейскому языку, потом с учителем математики, биологии, далее был урок по одному из иностранных языков и обязательной частью ежедневной программы были физические нагрузки: плавание, уроки с тренером по тхэквондо или фехтование.

В свободное время я увиливал на задний двор, где у нас был огромный сад. В жару я всегда ложился на холодную траву и грелся в лучах солнца. Зимой барахтался в сугробах, лепил снеговиков, делал снежных ангелов. Дождливая погода меня также не останавливала. Я надевал свои жёлтые резиновые сапоги и красный плащ и выбегал на улицу, радостно и очень лихо прыгая по огромным лужам. Всегда получал за это от своей няни. Каждый раз она отчитывала меня и говорила, что обеспокоена тем, что я могу заболеть от ледяной воды или сильных порывов ветра, которые так и норовили сорвать с меня капюшон.

Моему детству, наверное, могли бы позавидовать многие. «Вау, это же так здорово. Родители обеспечили его всем, о чем только можно мечтать». Но правда в том, что я мало виделся со своими родителями, они вечно были погружены в работу. Наши встречи были очень короткие, но зато безумно тёплые и запоминающиеся.

По утрам я виделся с мамой, которая вдохновляла меня на предстоящий день, просила вести себя хорошо, при этом крепко-крепко обнимала и нежно целовала меня в лоб на прощание, после чего спешно выходила из дома на совещание или на слушание дела в суде, оставляя лишь шлейф своих духов.

А папа почти каждый вечер успевал приехать с работы до того момента, пока я усну, чтобы поговорить со мной о прошедшем дне и почитать сказку. Я всегда старался не уснуть до конца книги, чтобы как можно больше провести времени с отцом, слушать его низкий бархатный голос, смотреть в его полные радости и энтузиазма глаза, которые блестели и переливались от теплого света ночника.

Также, по воскресеньям мы совместно посещали церковь для утренней молитвы, после чего каждый уезжал на разных машинах кто куда.

Мама ушла из нашей семьи, когда мне было пять лет. Причину папа так и не назвал, а я не мог поверить, что такое вообще могло произойти. Просто представьте, сегодня мама говорит, что ты самый лучший ребенок на свете, а на следующий день пропадает без единого повода. В тот год мы переехали в другой дом. Папа говорил, что в старом больше не может находиться, он слишком напоминает ему о матери.

Время шло, всё потихоньку налаживалось. У меня появилась «новая мама». Папа с ней расцвел и вернулся к жизни. Мне же не было до этого дела. Называть ее «мамой» я так и не стал.

В средней школе папа стал больше загружать меня: после учёбы он ждал в своей клинике, вводил в курс дела, показывая новейшее оборудование, качественные европейские материалы, которые он успел раньше всех ввести на корейский рынок, чему был безмерно рад. Потом мне было разрешено даже присутствовать на типовых операциях, таких как удаление верхнего века, ринопластика, отопластика. Меня абсолютно не пугали хруст костей, отрезанные куски человеческой плоти или вид крови, ведь без этого в медицине никуда. Я относился к этому как к вполне обычному, естественному событию.

Но не это оставило сильный отпечаток в моей жизни, который повлек за собой череду мрачных событий.

Это случилось уже в старшей школе, в выпускном классе. Мы с моим лучшим другом Хэджэ старательно готовились к экзаменам для получения высоких баллов, чтобы поступить в Гарвард. Это обеспечило бы нам уже восемьдесят процентов успеха на то, что в этой жизни мы сможем вершить судьбы других людей. Также это сделало бы нас более конкурентоспособными и открыло двери в любой уголок мира.

Я хотел стать первоклассным хирургом, чтобы спасать людям жизнь и помогать бороться с разными заболеваниями и патологиями, а Хэджэ планировал расширить гостиничный бизнес отца за пределами Южной Кореи. И все могло бы быть именно так, если не события, произошедшие в ноябре. Тогда мы писали весьма значащий для нашей жизни тест, который мог предопределить всю оставшуюся судьбу.

Так оно и вышло: Хэджэ получил низкий балл. Он и так был сильно расстроен и подавлен из-за этого, так его родители ещё больше подливали масло в огонь, крича, что он не заслуживает быть их сыном, так как опозорил весь их род. Ведь уже три поколения их семьи с отличием заканчивали Гарвард. Они даже выставили его из дома, поэтому он жил у меня.

Мой папа мягче отнесся к данной ситуации, всячески подбадривал его, мачеха же обсуждала с ним другие университеты США, в которые он мог с легкостью поступить, ведь баллы были все равно выше среднего. Но Хэджэ был очень подавлен: в его глазах виднелся весь страх и потерянность от несбывшейся мечты и неоправданных ожиданий, что он только отталкивал всех от себя. И всё больше погружался в размышления о смысле жизни.

Мы были не разлей вода с седьмого класса и уже тогда окрылялись идей о том, что после окончания школы наша дружба не прекратиться, ведь мы будем рядом всегда.

Я действительно очень сильно переживал за его состояние, ведь он выходил из дома лишь в школу, а после сразу шел обратно. В выходные дни Хэджэ не покидал дом, его прическа превращалась в виток соломы, в которой с радостью бы поселилась семейка скворцов. Растянутые штаны и майка, которые он не менял с момента "переезда" в мой дом, порой сильно тревожили нашу гувернантку, которая то и дело всячески уговаривала Хэджэ принять ванну, надеть свежую одежду и привести себя в порядок. Но с каждым днем он мерк, выглядел болезненно бледным, под глазами появились огромные чёрные "дыры", которые мгновенно притягивали к себе взгляд.

Я старался не оставлять его одного, рассказывал ему о том, что услышал в школе или увидел в интернете, но однажды мне все-таки пришлось это сделать, ведь отец настоял на моем присутствии на операции в его клинике. Она прошла успешно, без осложнений, хотя при удалении углов нижней челюсти бывает всякое. Отец остался еще в клинике, чтобы заполнить все бумаги и дождаться пробуждения пациента, а я мигом помчал домой, так как на душе было не очень спокойно.

Приехав домой, гувернантка меня обрадовала своими словами: «Хэджэ наконец-то решился принять ванну».

Я вздохнул с облегчением. Это могло означать, что наконец он решил взял себя в руки. Отправит свои документы все в тот же Гарвард и другие американские университеты. Меня это воодушевило, и я ждал, пока он выйдет из ванной, чтобы все с ним это обсудить.

Прошло двадцать минут, час, полтора. Он все не выходил. Мне показалось это странным, и я пошёл проверить его.

— Принцесса Хэджэ, вы долго еще будете прихорашиваться? — постучав по двери дважды, иронизировал я.

Но в ответ была полная тишина.

Подойдя чуть ближе, я прислонил ухо к двери и услышал, что из крана большим напором течет вода. В этот момент мой носок промок от лужи, вытекающей из—под двери ванной.

В моей голове сразу промелькнуло несколько ужасных мыслей, но я не хотел, чтобы хотя бы одна их них оказалось правдой.

Дверь была заперта. Я сильно вдарил плечом по ней, чтобы вышибить, но она не поддалась. Так я быстрее себе ключицу сломаю. Надо выломать замок. Я стал сильно пинать по двери возле него. После двух ударов послышался хруст. Останавливаться было нельзя. Еще и еще один. Дверная рама раскололась и дверь открылась. Мои ноги обдало ледяной водой, будто я решил пройтись по ручью. Белые носки начали окрашиваться в красный цвет.

Адреналин так и разгонялся по моему организму, сердце уже готово было выпрыгнуть из пяток, куда оно раннее скатилось.

Я устремил свой взгляд на ванну. С её борта свисала рука, с которой до сих пор на пол небольшими каплями стекали остатки крови. Струи холодной воды, бежавшие из крана, медленно колыхали бездыханное тело Хэджэ, его губы приобрели сине-фиолетовый оттенок.

Зависнув на несколько секунд, я внимательно разглядывал его тело: на левой руке виднелись два глубоких продольных разреза. Именно так можно бесповоротно лишить себя жизни, а не пытаться играть со смертью, сделав надрез поперёк руки. Таким балуются лишь неуверенные в себе люди, которые ищут утешения и помощи со стороны окружения.

На автомате, будто не человек, а робот, я подошел к крану и закрыл его. В этом момент пришла гувернантка и, увидев кровавую комнату, сначала вскрикнула, а потом резко рухнула на пол. Она пролежала без сознания до приезда скорой и полиции, которых я вызвал, сидя на краю ванны и крепко сжимая холодную руку Хэджэ.

Не помню, сколько минут прошло до момента прибытия медиков, время будто бы остановилось. Меня нисколько не беспокоил ни труп в моей уборной, ни сам факт близкого присутствия мёртвого человека рядом, ни даже то, что я держал его руку, пытаясь согреть. Это не имело никакого значения.

В помутневшем разуме я еле доплел до входной двери, будто бы обдолбался или накурился, оставляя повсюду мокрые следы. Впустил приехавших врачей скорой помощи и полицейских, довёл до ванной и встал в дверном проеме, осматривая всю картину произошедшего.

Помощник следователя отснял все улики на фотоаппарат, освещая комнату вспышками. После к своей работе приступили фельдшеры, которые очень небрежно пытались достать труп из ванны: вышло это лишь с четвёртой попытки, вытекшая на пол вода не давала твердо стоять на ногах, они постоянно разъезжались. Тело Хэджэ то и дело выскальзывало у них из рук, ударяясь о ванну. Такое невежество дико бесило, но у меня совсем не было сил кричать на них.

Наконец, когда фельдшеры поместили тело на носилки, я заметил, что правая рука была очень сильно сжата в кулак, внутри него оказалось острое лезвие. Фотограф запечатлел и этот момент.

Полицейские задавали очень много вопросов, но в ушах был лишь шум воды и звук падающих капель крови. Видя мой потерянный взгляд, уставленный в одну точку, они отстали от меня и пригласили на беседу в участок в другой день. Тело моего друга накрыли белой простыней и потащили в «карету» скорой помощи. Рука Хэджэ, некогда державшая лезвие, свисла с носилок, будто бы прося согреть и её.