Медленно вхожу в новую комнату. Это снова спальня, но по размеру она немного меньше, первой, и напряжённо ожидаю того, что сейчас получу выговор или же нагоняй с сильным пинком под зад, но...я не знаю, можно ли испытать большее восхищение, чем уже есть.

Прижимая руки к груди и улыбаясь оттого, как пестрит великолепием убранство, окружающее меня, поворачиваюсь вокруг себя, тихо смеясь. Замечаю, как дверь, пропустившая меня в новый мир красоты, мягко закрывается, отрезая мне путь к выходу. Да я и не собираюсь никуда уходить отсюда.

За всю свою жизнь я видела лишь самые обычные кровати, самые обычные дворы, самые обычные кухонные гарнитуры, самый обычный мир и могла только мечтать о том, чтобы прикоснуться к невероятным по своей эксклюзивности вещам. Я читала про них, представляла в голове, любовалась ими в музеях...мне сложно передать тот восторг, который я испытываю, дотрагиваясь до золотистых узоров на стенах, обитых бархатистой белоснежной тканью. Я не в силах даже полноценно дышать, изумляясь, насколько элегантен и изыскан бывает дизайн в стиле барокко. И дело даже не в том, сколько денег на воссоздание элементов этой эпохи затрачено, а как тонко и изысканно дизайнеры передали весь шик и аристократизм того времени.

С улыбкой двигаюсь к кровати, застеленной покрывалом, переливающимся серебром и золотом. Вижу лежащее на нём бальное платье, словно хозяйка всего этого богатства буквально на пару секунд вышла распорядиться о карете и дать последние указания перед поездкой. Балдахины, собранные по углам и удерживаемые высокими статуями ангелов, имеют два слоя ткани: один прозрачный с серебристыми длинными нитями, напоминающими дождь, второй из плотного белого материала с узорами схожими с теми, что украшают тканевые обои. Пальцы пробегаются по складкам тканей, и я в который раз изумляюсь, в каком неповторимом и первозданном состоянии эти вещи. Нет ни ощущения затхлости, ни вони плесени, ни влажности, ни пыли, наоборот, здесь пахнет косметической пудрой, ванилью, табаком и жасмином.

Я забываю обо всём, даже о Терло, которого бросила, о наказании, ожидающем меня за нарушение правил, я растворяюсь в этой красоте и ловлю себя на мысли, что так хорошо мне не было никогда в жизни. Я никогда не была так восхищена, и вряд ли что-то сможет изменить мои воспоминания.

Гуляя по комнате, подхожу к небольшому, но довольно высокому трюмо с мраморной полкой, на которой лежит белая маска, такого же цвета веер и перчатки, а рядом письмо, видимо, недавно вскрытое. И я хочу узнать, что за тайну оно скрывает, но сначала мой взгляд притягивает веер. Из тончайшей материи-паутинки с невероятным ажурным ободком поверху, с позолоченной рукояткой. Раскрывая его, рассматриваю, как диковинку, хотя для меня это и есть диковинка. Держать в руках подобные вещи...бесконечно удивительно.

— Что вы сказали, сэр? — Поднимаю голову и, игриво моргая ресницами, прикладываю веер к лицу, жеманничая и разыгрывая сценку.

— Ох, это так любезно с вашей стороны заметить уникальность моего веера. Да-да, таких больше нет во всём мире. Не волнуйтесь, я одолжу его вашей супруге, чтобы она покрасовалась им перед Её Величеством, — хихикая, мотаю головой, но остановиться не могу.

В голове теперь другой вариант исхода событий, и я резко закрываю веер, издающий хлопок, возмущённо приподнимая подбородок и, сверкая обидой в глазах, смотрю на своё отражение.

— Вы в своём уме, сэр? Я вам не безродная девка, которую вы можете таскать по углам. Никаких поцелуев! Вы мне неприятны! Я старшая дочь герцога Дербхэйла, и не смейте больше подходить ко мне, иначе мне придётся всё рассказать папеньке. Он вызовет вас на дуэль и...

— Примите мои глубочайшие извинения, ваша милость, но я был сражён красотой вашего веера, — от внезапно раздавшегося за спиной мужского и низкого голоса, подпрыгиваю на месте и издаю сиплый визг, чуть не опрокидывая все вещи на пол. Но вовремя успеваю перехватить их и бросить обратно оборачиваясь.

— Надеюсь, вы не сочтёте за оскорбление мой интерес к столь уникальной вещице, и мы сможем обойтись без кровопролития, — сглатывая от страха, возвращаю на место веер и отступаю на шаг назад, прижимаясь спиной к трюмо. Я настолько увлеклась глупостями, что не заметила, как в спальне погас свет и остались гореть лишь свечи в двух канделябрах, расположенных по бокам от овального зеркала, у которого я играла в фантазию про такую ересь. Темнота и мрак, сгустившиеся вокруг меня, ещё больше пугают, как и голос, послышавшийся мне, и которого, вообще, не должно было быть здесь. И он не звонкий, мягкий или же приятный. Нет, он низкий, даже рычащий и пробирающий своим звучанием до костей.

— Простите...я...

— Извинения. Не надо, прошу вас, ваша милость, не уподобляйтесь безродным псам, окружающим нас. Вам не к лицу страх и лицемерие, — снова слышится тот же голос, и он словно приближается. Вглядываюсь в темноту, из которой раздаются медленные шаги. Свет свечей меня слепит, не сильно, конечно, но вполне достаточно, чтобы видеть перед собой лишь тёмное пятно от чьей-то тени. И она всего за секунду оказывается так близко, что дыхание сбивается, и я чувствую участившуюся пульсацию в висках. Господи, да меня трясёт всю, ведь своего собеседника я до сих пор не вижу, только мрачную тень в углу.

Кажется, что тьма распространяется дальше. К моим ногам и выше, покрывая миллиметр за миллиметром мою кожу.

— Но, а что делать, если я, действительно, испытываю чувство страха и осознаю свою вину за нарушение правил? Что делать мне тогда? Как верно вести себя в этой ситуации? — Мне стыдно за то, как жалко проскулила я эти вопросы. Стыдно, что не могу поднять подбородок и продолжать играть роль, потому что реальная жизнь другая, и в ней я не девушка, умеющая играть с веером и отшивать кавалеров, а обычная среднестатистическая дурочка, решившая, что мечты стоят того, чтобы рискнуть ради них.

— Быть собой, это лучшее, что можно сделать. Играть роли нужно уметь, порой увлечение этим приводит к плачевным результатам, — луч света падает на тёмную фигуру. Высокую и немного худощавую. Терло взбитый парень, у него есть мускулы и небольшой животик. А человек, приближающийся ко мне, другой. Грациозный.

— Арин, — протягиваю руку, неожиданно даже для себя решаясь делать то, что подсказывает мне сердце. А оно говорит не бояться. Это лишь новый знакомый, и не более. Он не причинит мне вреда.

— Что же тебя заставило нарушить правила, Эйрин?

— Арин, моё имя Арин, — стараясь улыбнуться, поправляю его и только хочу продолжить, как парень выходит на свет, останавливаясь так близко от меня, что я легко могу рассмотреть каждую чёрточку его лица и цвет глаз. Между нами не больше полуметра, а то и меньше.

— Эйрин мне нравится больше, тем более это одно и то же. Так что, Эйрин, теперь твоя очередь отвечать на вопрос: что вынудило тебя сделать шаг назад?

Я вижу, что его губы движутся. Слышу этот голос, принадлежащий парню на вид не более двадцати пяти лет, а голос-то взрослее, чем он. И я не могу вымолвить ни слова. Смотрю на него во все глаза. Господи, он очень красив. Нет, он, возможно, некрасив для многих, но именно я вижу удивительную красоту. Он экзотичен для ирландцев.

Жёлтые, напоминающие ястребиные глаза, с ярким чёрным ободком, словно удерживающим огонь сердца этого человека, не мигая, смотрят прямо в мои. Тёмные вьющиеся волосы намного длиннее, чем это сейчас модно и принято, и заколоты сзади, но несколько непослушных прядей выскочили из причёски и обрамляют загорелое и невероятно прекрасное лицо, если так можно выразиться о поистине потрясающих пропорциях мужской внешности. Для меня подобное ощущение схоже минутным поражением молнии или ударом по голове чем-то тяжёлым. Я зависаю, даже приоткрываю, как идиотка рот, ведь ирландцы обычно или рыжие, или блондины, или имеют каштановые волосы с медным отливом. Они белокожие, и веснушки у них — это частое явление. Ничего необычного в нашей внешности нет, и я, в который раз, узнаю для себя и встречаю такие изумительные вещи, как другая яркая национальность и знакомство.

— Красиво...очень красиво, — выдыхаю я, понимая, что выставляю себя абсолютной глупой дурочкой перед этим человеком, а мне бы хотелось блеснуть какой-то очень умной фразой, чтобы, наверное, и он запомнил меня...скорее всего, он запомнит меня, как законченную недоразвитую идиотку.

— Хм, я имела в виду, что комнаты настолько красивы и обстановка в них напоминает мне стиль барокко, но очень... Эм, в общем, я была настолько восхищена красотой и утончённостью обстановки, и умением дизайнера затмить великолепием сцены убийств и этих безобразных кукол, что немного задержалась здесь, — считая, что сейчас верно поправляю ситуацию, я натягиваю улыбку, и в качестве ответа вижу скептически выгнутую бровь.

— Ты нарушила правила из-за желания изучить мебель, Эйрин? — Издав смешок, спрашивает меня, делая взмах рукой.

— Арин. Моё имя – Арин, и ты не прав, думая, что Эйрин и Арин это одно и то же. Это совершенно разные имена, и да, я осталась, чтобы первый раз в жизни попытаться изучить мебель, потому что никогда такую не видела, — беру себя в руки на несколько секунд, чтобы вложить в свою речь немного уверенности и твёрдости, и у меня это прекрасно выходит, хотя вызывает на лице собеседника лёгкую улыбку, точнее, насмешку над моей жалкой попыткой.

— Воровка? — Прищуривается, быстро оглядывая меня с ног до головы.

— Нет! Я ничего не украла и не собиралась этого делать! Можешь обыскать меня! — Возмущённая подобным предположением, повышаю голос, а это лишь ещё больше веселит его.

— С удовольствием бы обыскал тебя, но, боюсь, что мне это запрещено. Прикасаться к...хм, гостям. Я приношу свои искренние и глубочайшие извинения за оскорбление. Ты же меня простишь, Эйрин? — Да он издевается, смакует моё имя, точнее, не моё, а похожее, и ведь они, действительно, разные. Разное произношение. Разные корни. Разное значение! Я Арин, и точка, а не Эйрин, даже в голове произношу это имя кривясь.

— И что дальше? Как ты накажешь меня? Отправишь вниз, и все узнают, что я предала своего парня и бросила его или же...

— Ты поражаешь меня с каждым сказанным словом. Эйрин. Сначала предлагаешь дотронуться, а затем наказать. Как ты угадываешь мои желания? Вероятно, ты ведьма, скрывающая свой потенциал от всех? — Вздрагиваю от того, что загорелые и горячие пальцы парня тянутся к моему лицу и обжигают...клянусь, на секунду, мне кажется, что он оставит ожог на моей щеке, потому что такой боли и жара одновременно я не испытывала никогда.

— Я...ты...

Не могу ничего сказать, словно в горло налили свинца, и он прожигает внутренности. Боль отступает и приносит вместо себя головокружение. Очень сильное, отчего я вынуждена схватиться за руку собеседника, проводящего по моей щеке тыльной стороной ладони. Не знаю, кто из нас больше удивляется тому, как резко и неожиданно я повисаю на его руке, а другой хватаюсь за его плечо, скрытое под чёрной толстовкой. Наши взгляды встречаются, и меня пугает то, что я вижу, как радужка его глаз становится насыщенно-жёлтой, ослепляющей и утягивающей в свою огненную пучину.

— Конечно, я видел достаточно идущих напролом женщин и не только их, желающих добиться меня, но такого напора в первые минуты знакомства я ещё не встречал. Может быть, сначала узнаешь кто я такой или же моё имя? — Ехидный и ироничный голос разбивает внешний кокон, и за секунду всё словно скрывается обратно в этом человеке, уже явно издевающемся надо мной и моим состоянием. Мне и стыдно за это, и немного страшно, потому что я веду себя безобразно. Так я никогда себе не позволяла ни говорить, ни тем более дотрагиваться до чужого парня и другого человека.

— Я...прости меня, я плохо себя чувствую. С самого начала какая-то ерунда творится со мной, а сейчас голова кружится, и кажется всякое, — отпуская его, отхожу на шаг и отворачиваюсь к зеркалу, поправляя веер, маску и письмо так, как оно было. На самом деле, мне до алых щёк стыдно, и не хочу, чтобы кто-то это видел.

— Прекрасное оправдание для безуспешной попытки соблазнения.

Глубоко вздыхаю из-за очередной его поддёвки.

— Я и не собиралась соблазнять тебя, даже желания не возникло. Так что успокойся, твоему самомнению ничего не угрожает, — бросаю взгляд на парня, прислонившегося к тумбе, в который раз поражаясь его внешности.

— Итак, что меня ожидает дальше? Ты проведёшь меня к организаторам, и я там подожду своего парня, пока он не завершит квест, или же меня с позором выставят за дверь? — Уверенно спрашиваю я, встречаясь с этими постоянно смеющимися янтарными глазами, едва взглянув в которые мне становится не по себе, но я выдерживаю его взгляд, тяжёлый, словно пучина тёмных испытаний, ожидающих каждого, кто хоть ненадолго, но задержится рядом с их обладателем.

— Понятия не имею, — весело пожимает плечами.

— Но как? Тебя же прислали, чтобы ты вывел меня отсюда, или что у вас там принято делать с теми, кто нарушает правила, — изумляюсь я.

— Мы их на костре сжигаем, — от его ответа всё мрачнеет, возвращая меня в ту комнату, которую я еле пережила.

— Это не смешно, к твоему сведению. Людей сжигали просто так, чтобы доказать всем свою власть и силу, а на самом деле это были трусость и отвратительная слабость, — фыркаю я.

— То есть, по твоему мнению, ведьм не должны были казнить?

— Ведьм не существовало. Я не отрицаю наличие способностей лечить людей и вредить им, но лишь зная свойства трав и умея их правильно заварить. И если бы этих женщин слышали, не травили бы, не гонялись бы за ними, то и они бы никогда не мстили тем, кто убивал их родных. Они бы не обратили свои знания против людей, а помогали бы им. Зло порождается злом. Доброта добром. И не надо меня уверять, что сжигание на костре, в большинстве случаев, невинных девушек и женщин, девочек и стариков, — верный выбор решения проблем и борьбы с собственными страхами. Это низко и подло, ведь всегда существовал страх церковных служителей, оттого что люди не будут верить их ереси и подчиняться им, как и платить налоги, позволяющие этим божественным наставникам продолжать свою богемную жизнь, травя своих подданных. Это отвратительно, — замолкаю, понимая, что немного разошлась. Я обожаю дебаты и прекрасно знаю историю своей страны, как и Шотландии, Англии и других государств. Я увлекаюсь ужастиками и легендами, и долгое время изучала случаи казней на костре. И сейчас, видя в глазах моего собеседника удивление и даже восхищение, гордо улыбаюсь тому, что не показала себя дурой, а просто немного летающей в облаках дурочкой, но зато умной.

— Хм, то есть ты считаешь, что убийство можно оправдать?

— Нет, никто не имеет права забрать у кого-то жизнь, даже тот, кто породил зло. Но убийцы — это потерянные и очень одинокие души. Им просто необходимо больше внимания, чем другим. Совершая убийства и насилие, они хотят, чтобы о них узнали, говорили и никогда не забывали. А кто-то убийством прикрывает свои слабости, лень и корысть. Я не оправдываю их, но ведь именно душа будет расплачиваться за преступление, совершённое оболочкой и разумом, который ей достался. Именно душа попадёт в ад, а не сам человек, он уже будет мёртв и легко избежит наказания. Если и стоит наказывать, то проводя душу в оболочке по всем кругам земного ада и заставляя порождать из зла добро и помощь, позволяя увидеть результаты именно глазами человека. Душа...она существует и это доказано. И единственное, что мне жаль, так это то, что её перемещают из тела в тело, заставляя делать одно и то же, так и не увидев света и радости. Печально.

— Но разве не душа главенствует над телом и разумом? Не она ли запрограммирована к определённой модели жизни?

— Я так не думаю, — отрицательно мотаю головой, ловя себя на мысли, что мне нравится говорить с этим странным и неизвестно откуда взявшимся парнем, потому что ему интересны мои слова и ход моих мыслей, когда Терло меня даже не слушал.

— Если подумать логически, то если бы душа уже обладала разумом, то мы бы помнили свои прошлые жизни и ошибки, стараясь их избежать, и наши чувства касались бы тех, кто был в другом облике. Здесь главное не человек, а его душа. Именно ей даётся вторая попытка, третья, четвёртая, пятая, чтобы изменить что-то в новом воплощении и попасть в рай. Таким образом она проходит своё адское наказание, и воспоминания поэтому не сохраняются, позволяя тем самым сделать выбор между добром и злом.

— Подожди, ты противоречишь сама себе. То душа у тебя лишь наблюдатель, то теперь именно она должна выбирать. Ты уж определись, она или сильна, или же ведома.

— Она наблюдатель, точнее, губка, которая впитывает в себя энергию, которую вырабатывает человек с теми или иными чувствами. Они делятся на хорошие и на плохие. И я хочу верить в то, что когда в душе накапливается переизбыток зла, то она подталкивает разум делать что-то доброе, чтобы не было так одиноко и больно. И она сильна, раз может вытерпеть все эти круги ада, а ведом наш разум, подверженный всем грехам, и из-за него и страдает душа, — с радостью делюсь я своими умозаключениями. Парень задумчиво кивает, а затем делает шаг ко мне, отчего внутри всё переворачивается, а дыхание сбивается. Я ожидаю, что он сейчас дотронется до меня, снова визуально прожжёт кожу, изнутри, глубоко и странно оставит след от своих прикосновений...его губы ехидно искривляются, а пальцами он подхватывает искусственную косу, перекатывая волосы между пальцами.

— Твоё мышление такое же скучное, дешёвое и плоское, как и этот отвратительный парик, Эйрин, — словно невидимая пощёчина. Резкая. Болезненная и довольно осязаемая. Отшатываюсь от парня, а в глазах скапливаются слёзы обиды.

— А теперь я вернусь к своему занятию и продолжу подготавливать комнату для следующей тупой группы идиотов, орущих и пугающихся кукол, — в его голосе столько злости, что она, как будто накаляет воздух, делая его безобразно душным и едким.

— Но...а как же я? — Возмущаюсь такому отношению. Почему я ему так неприятна, когда ничего дурного не сделала, ну, кроме того, что спорила с ним и даже хочу ударить за подобную наглость?

— Мне всё равно, Эйрин. Но советую поскорее найти отсюда выход, потому что я не отличаюсь долгим терпением, — бросает он и делает шаг в темноту, но я быстро хватаю его за локоть и с силой тащу обратно на свет.

Парень изумлённо, даже шокировано переводит взгляд на мою руку, а его скулы играют от ярости. Я только сейчас замечаю, что наши ноги погружены в тёмный дым, схожий с грозовыми облаками. И в эту секунду я вижу в нём кричащую девушку, яркое пламя костра и даже кашляю пару раз, а затем прочищаю горло.

— Помоги мне, я больше не хочу ничего искать. Никаких ключей. Помоги мне, — подняв голову, быстро шепчу я, надеясь на то, что он немного сжалится надо мной.

— Помочь?

— Да, мне нужна помощь. Мне плохо, физически плохо от дыма и гари в комнате, где сжигали девушку. Даже дышать сложно, если честно. Сейчас сложно, — и, правда, в одну секунду голова начинает кружиться, а я словно возвращаюсь обратно к жертве, явственно видя её перед глазами.

— Ведьму? — Уточняет он.

— Точно, ведьму.

— Там безопасный дым и никакой угрозы здоровью нормального человека он не создаёт. Это очередная уловка, чтобы меня завлечь. Я...

— Чёрт возьми, да прекрати ты считать, что в данный момент хоть капельку интересуешь меня! Да, у тебя очень необычная для ирландца внешность, но у меня есть парень, и я его люблю. И мне, действительно, плохо. Горло сдавливает, как будто ядовитый дым проникает в него, как было в той комнате. Глаза разъедает от жара, и кожа...она трескается и причиняет невыносимую боль. Жуткую боль, от которой всё тело ломит. И крик...её крик я тоже слышала, эти спецэффекты могут нанести серьёзный вред, и со мной это случилось. Пожалуйста, помоги мне выйти отсюда, — отпускаю его руку и, мотая головой, чтобы снять с себя воспоминания, чуть ли не всхлипываю.

Меня тошнит, сильно тошнит, как после аттракционов, с которыми я переборщила. Даже руки дрожат, а тело покрывается холодным липким и неприятным потом.

С моей головы сдирают парик вместе с венком, и я вскрикиваю от испуга и прижимаюсь к трюмо, во все глаза смотря на парня, отшвыривающего от себя искусственные волосы.