О чем горюют люди, когда по их щекам катятся слезы? Насколько сильно жжет в грудной клетке у других, когда силы заканчиваются и кровоточит душа? Из-за чего люди плачут? От боли? Обиды? Предательства? Потерь?

Где находится эта точка невозврата, когда человек ломается? Возможно, когда понимает, что сам себя загнал в яму. Когда понимает, что остался один против целого мира. Возможно, человек исчерпывает себя, когда холодные плиты давят на каждую клеточку его тела. Когда осознает, что ничего не значит для мира, который зачем-то даровал ему жизнь.

Слезы — это крик умирающего зверя.

Время потеряло свою форму и перестало существовать для меня. Это случилось в тот самый момент, когда Аргес удалился из банкетного зала вместе с Зорин. Стоило только двери за их спинами закрыться, как я осталась одна, в компании лишь нескольких герэндов, которые в спешном порядке убирали со стола. От голода кружилась голова, но смелости не хватило, чтобы что-то стащить и хоть немного перекусить. Зал привели в порядок в считанные минуты, а после погасили свет. Так я осталась в полной темноте в пустом холодном зале. Пойдя к единственному источнику света — окну — ноги подогнулись, и я уселась на пол. Жесткие мраморные плиты были суровы ко мне, но я не могла себя заставить отойти от окна. Оно было единственным балластом, который удерживал разорванное подсознание в границах самоконтроля. Там, за окном, был мир, который меня выплюнул. Мир, в котором жили другие люди. Они жили и не отягощали свои мысли о том, насколько они важны. Они просто жили — дышали, ходили, радовались, грустили, любили и ненавидели.

Крохотную искру надежды «А может...» затушила бочка, наполненная горько-солеными каплями, что катились по моим щекам целую вечность. Дорожки, по которым они бежали, казались свежими шрамами от ожогов.

Я сама виновата. Сама виновата в том, что мне так больно. Сама виновата, что, пребывая под очарованием тяжелого взгляда океанических глаз, утратила дар слушать и анализировать. А ведь он говорил, предупреждал с самого начала. Еще тогда, в пещере. Сказал, что я пожалею об этом.

Ну почему я не послушала? Почему позволила себе нырнуть в него так глубоко? Почему в упор не замечала, что тону? Офелия говорила, что однажды океан поглотит этот мир. Но я утонула в человеке. И сделала это в угоду эгоизму, который растворился, как только его признали ненужным и неважным.

Они достойно смотрелись вместе. Зорин была само очарование ровно до одного момента. До момента, когда мое мнение изменилось, когда стало еще больнее.

За ужином у Зорин случился приступ. Я немало видела страшных картин в последнее время, но эта заставила мои конечности похолодеть. Ничего не предвещало беды, а потом у Императора в руке лопнул бокал. Осколки вонзились в кожу, и стремительно растущее алое пятно выглядело пугающе на белом столе. Но ее пальцы остались скрюченными. Зорин прохрипела что-то невразумительное, а потом внезапно рухнула на пол. Все ее тело содрогалось в конвульсиях, что подбрасывали тело в воздух и грузно впечатывали обратно в мраморный пол. Мгновение спустя хрип превратился в бульканье, а изо рта пошла желтоватая пена. Меня не вывернуло от этого зрелища только потому что желудок был пустым.

— На помощь! Императору плохо! — прокричал Аргес.

Я не успела понять как, но в банкетном зале появились несколько герэндов. У одного в руке был большой со странный шприц со странной бурой жидкостью. Четверо других с силой прижали Зорин к полу, чтобы она не дергалась. Эти хрипы и бульканья были очень похожи на отравление шанэ. Я старалась отгонять эти страшные воспоминания, но слишком ярко они стояли перед глазами. Герэнд присел и ввел лекарство Зорин прямо в шею. Эффект был почти молниеносным, но только не таким, как ожидалось: девушку начало трясти еще сильнее, а к желтоватой пене добавились красные сгустки крови.

— Что вы с не сделали? Чем вы ее отравили? — взревел Аргес.

Но герэнды не обращали на него внимания. Их лица были невозмутимы, так будто... подобное происходило постоянно.

Хрип прекратился, Зорин перестало подбрасывать, а глаза вернулись в свои орбиты. Несколько минут она лежала неподвижно, глядя в потолок. Герэнды с невозмутимым видом убрали все последствия и удалились восвояси.

— Паршиво выгляжу, да?

— Что, вселенной ради, это было? Встать можешь? — осторожно поинтересовался Аргес, приседая возле нее.

— Не могу пока встать. Боюсь, меня вывернет наизнанку. Не хочется завершать вечер на такой скверной ноте. Подашь мне воды?

Аргес взял стакан и протянул его императору. Приподняв немного ее голову, помог ей напиться.

— Спасибо, — сказала она дрожащим голосом. — Это уже четвертый приступ на этой неделе.

— Что это такое?

— Наследство от отца, только у меня оно мутировало. Мне нужна Лиарда. Я просто не хочу умереть в луже своей блевотины, я не хочу больше чувствовать эту боль. Я просто хочу излечиться. Мне нужна Лиарда, и как можно скорее.

И в тот момент я поняла, что злокозненный серый волк в нашем трио как раз-таки я.

Лиарда – общественное достояние, а не привилегия избранных. Кто я такая, чтобы судить действия Зорин? Ведь истина с разных сторон и выглядит по-разному. Но почти невозможно признаться самому себе, что твоя правда может быть ошибочной. Оттого и так больно. Потому что человек ломается, когда проигрывает самому себе.

Но мне по-прежнему было жаль себя. И мне не хотелось больше быть сильной. Хотелось оставить все это позади и уйти. Уйти туда, где никто меня не знает и ничего от меня не ожидает. Туда, где не нужно ничего никому доказывать, не нужно воевать за место под солнцем.

Я хочу уйти в Лиарду.

Я настолько погрязла в этой боли, что не услышала, как дверь в банкетный зал отворилась и кто-то вошел. Лишь когда что-то опустилось на мои плечи, отчего сразу же стало теплее, я заметила присутствие постороннего.

Тусклого света хватало, чтобы понять, что это была причина моей душевной боли.

— Сэт... — одними губами проговорила я.

Но он ничего не ответил, продолжая поправлять плед на моих плечах, словно пытался завернуть меня в кокон. Но это не поможет.

— Сэт, пожалуйста...

— Молчи... прошу, — едва слышимо выдавил он из себя.

Я вскочила на онемевшие ноги, в которые будто вонзались тысячи крохотных игл. Сердце колотилось, в висках грохотала кровь, а слезы стали еще горячее, почти обжигающими.

— Не оставляй меня одну!

Но он молчал. Молчал и продолжал сканировать меня тяжелым взглядом. А затем нагнулся и прикоснулся губами к моему лбу. Мое сердце замерло, а затем разлетелось на миллионы кусков, разрывая и без того искалеченную душу на ошметки.

Это было прощанием.

— Я хочу, чтобы ты передала кое-что Ахнару. Когда прибудешь в Тинаан, просто скажи ему число «восемь четыре три». Не Бумфису, не Люции, никому, кроме него.

— Что? Зачем? Что это значит?

Аргес отстранился и опустил голову. Между нами словно выросла гранитная стена.

— Просто передай ему это. Прошу.

— Но я не...

— Мне пора, Анаит.

И он ушел, оставив после себя одеяло и кучку осколков, которые когда-то носили имя Анаит Баер.