Любовь, как и алкоголь, может быть сладким игристым шампанским, терпким вином или пьянящим коньяком. И, как и алкоголь, может развеселить, опьянить или убить от передоза.

С Берусом мы часто выпивали. Он угощал меня. И я совсем даже не о том разе, когда он вздумал проверить коньяк на отравленность. Нет, он, кажется, пытался создать со мной подобие счастливой семьи.

Я не могла на него злиться. И обижаться не могла. Хотела - но не могла. И, как бы неуместно в моих условиях не звучали эти слова - я любила его. Наверное, сейчас, спустя столько времени, я любила только его. Одного.

Самое смешное, что я тогда не знала - это изменится. Очень скоро это изменится, и у меня появится новый смысл в жизни и новый объект страшной, но неизменно верной и крепкой любви...

Тот самый день начался как обычно. С женщинами я отношения, дай бог, наладила. Что странно - даже Васька перестала брюзжать, а иногда старалась лицемерно помочь.

Спалось этой ночью прекрасно. Вчера нам сменили постельное белье, и мы буквально тонули в шуршащих одеялах.

День начинается как всегда - с построения. Правда, на завтрак мы получили странный зеленоватый сгусток, лишь отдаленно напоминающий кашу. Такое ощущение, что крупу перемешали с холодцом, специально продержали это месяц, а потом сунули нам. Странно даже как-то. Не помню, чтобы нас так кормили с самых первых дней, как мы сюда прибыли.

После поедания этого сгустка в желудке возникает странная тяжесть. Кто знает? Может, испортилась, и всучили нам. Нужно с Берусом поговорить. Он, конечно, редко когда меня слушает, но ведь такими темпами и вся рабочая сила перетравится.

Крашу скамейки и ухмыляюсь.

Знаете такое чувство, когда вечером, ложась спать, придумываешь альтернативную версию своего дня? Как бы он прошел, если бы я не была заложницей немецкого штаба и заложницей любви к немецкому офицеру? Хоть второй пункт я милосердно разрешила самой себе оставить. Без Беруса я представить себя отныне не могу.

Но та версия мне нравилась. Мы поженились с ним первого февраля. Мамка, конечно, ворчала знатно, ну а папка как всегда - подшучивал. "Фрица мне в зятьях не хватало", - смеялся он, а Берус, что странно, совсем не обижался.

Да, я представляла элегантную кровать в Брилоне. Сад с вишневыми деревьями. Террасу, красивую террасу, на который мы сидим с ним каждый вечер и обсуждаем немецких писателей.

Наверное, я слишком много мечтаю. Настолько, что грань между вымыслом и реальностью давно уже стерлась. Пару раз я даже забывалась и предлагала Берусу поехать в наш загородный домик или купить лошадь для хозяйства. Берус не удивлялся. Он давно уже привык, что я начинаю сходить с ума.

Марлин только недавно приехала. Только недавно, а раньше за нами все время приглядывала Ведьма вместе со старшим надзирателем Клосом. Этот самый Клос уже успел получить среди наших кличку Сонного Принца. Да и было за что: сам по себе он очень даже ничего - хотя обручальное кольцо на пальце говорило о статусе женатого человека. Но вечно спал. Спал на службе, спал дома, а если и бодрствовал, то ходил сонным, с красными белками и бесконечными зевками.

Вот и сейчас взъелся, что кто-то из рабочей силы спер у него кольцо. Говорит, прикемарил малость, кольцо в карман убрал - оно на палец вдруг стало давить, а эти сучары клешни свои сунули и драгоценность его стащили. Сейчас разборки проводят, вора выискивают.

Да и дурак бы не украл, господи! У нас уже что-то вроде традиции - насолить верхушкам. Я в этом участия не принимала никогда - и страх мной двигал, и нежелание доставлять проблемы Берусу. А другие - охотно. И не боятся же, черти, что их поймают с поличными...

- Весь женщин, живо в барак!

Напрягаюсь. Кричит Клос.

Ну, мы, как уже и привыкли, покорной стайкой бредем в барак.

Клос в дверях стоит - надо же, а ведь есть у него зачатки воспитания, раз не позволяет себе даже пройти внутрь женского барака. Все белье зато переворошено, все подушки повалены на пол...

- Кто спайт на этот койка?!

Все молчат. Кто бы голос подал, хоть что-то бы сказали, ну ей-богу! А молчат. Не хотят и отношения с другими бабами портить, и от верхушек за длинный язык схлопотать.

- Я что, имейт обясаность повторяйт по много раз? Чей это койка?! Кто на нем спайт?!

Все женщины продолжают стоять, набравши в рот воды. Ведьма бушует, тычет в постель, держа между двух пальцев обручальное кольцо Клоса.

- Кто?! Кто, твою мать, здесь спайт?!

И я молчу. А что мне следует говорить?

Ведь это моя койка.

- Если вы сейчас мне не сознавайться...

- Вера здесь спит, - вдруг неожиданно выдает Тамара. - Вера Сотникова.

Мгновенно смотрю на нее.

Ну, да. Ее понять можно. Еще после того раза она старается делать все, чтобы не получить от нацистов.

А вот как это кольцо попало ко мне в пододеяльник - понять никак нельзя.

- Кто такой Вера?

- Вот, - она кивает на меня.

А вот сейчас я ее понимать не хочу. И не могу.

- Это не я, - мгновенно выдаю. - Я не крала, клянусь. Мне ни к чему это кольцо.

Вот ведь... Как с часами. А у меня ведь только спина зажила после недавнего наказания плетью от Ведьмы. И все из-за чьей-то дурацкой шутки.

- Ты? - совершенно спокойно обращается ко мне Клос. Отряхивает мундир.

- Вера? Вера я, но кольцо я не крала, честное слово... Они, знаете, они те еще шутницы, вы спр...

- Другой женщин - отойти, - командует Клос. - Вера женщин - оставаться.

И вот это мне совсем уж не нравится.

Уж вряд ли он меня здесь оставляет для выяснений... И уж точно - не для чего-то хорошего.

И все послушно отходят. Вдолбленная до мозга костей покорность, взращенная месяцами, не могла не проявиться сейчас, в критической ситуации.

Остается почему-то одна Васька. Сжимается вся, бегает глазами туда-сюда и дрожит.

- Другой женщин! Отойти! - орет Клос. - Отойти, я говорийт! Подчиняться!

- Да это я кольцо у вас сперла, - вдруг с нервным вздохом говорит Васька. - Я, а этой суке подкинуть решила. Думала, пусть ее накажут, посмирнее хоть будет...

Сжимаю губы.

Предсказуемо. Но уже несмешно.

И все бы кончилось, не начни другие женщины поднимать галдеж:

- Да Васька все время в бараке шила, выходить не выходила! Боится она эту Сотникову - с тех самых пор, как та ей вломила! Чуть не убила, а сейчас как царица себя ведет!

Смеюсь. Вот и наладила, называется отношения...

- Вы думайт, я имейт интерес разбираться и выясняйт правда? - усмехается Клос.

И тянется к кобуре.

Доли секунды мне хватает, чтобы все осознать, рвануть, пока еще меня никто не держит, и сигануть в сторону колючей изгороди.

А дальше?

А дальше забор.

И крепкие руки Ведьмы, хватающее меня за шиворот и отрывающие от изгороди.

- Вы ее хоть держите, что ли, - раздраженно выдает Клос и нацеливает на меня револьвер.

И вот сейчас все, что мне остается - извиваться. Извиваться, брыкаться, скользить из стороны в сторону, вырываться - лишь бы он не мог прицелиться и боялся попасть в Ведьму.

- Это не я! - верещу изо всех сил, разрывая глотку. - Не надо! Не надо, пожалуйста! Зачем?! Не убивайте! Не убивайте, пожалуйста! Это не я! Не я это!

- Что здесь происходит?

Марлин.

Марлин, появившаяся как нельзя кстати, и увиденная мною спасительной соломинкой. Та самая Марлин, к которой я в последнее время относилась с пренебрежением и легкой неприязнью из-за ревности, но возникшая сейчас так уместно и восхитительно...

Чувствую, как руки Ведьмы ослабевают. Дергаюсь, рвусь к Марлин и крепко вцепляюсь в ее мундир.

- Фрау Эбнер, я сам с ней разберусь, - выплевывает Клос. - Она украла у меня кольцо и...

- Я не крала!

- ...кольцо, и теперь должна быть наказана по законам Рейха.

Марлин молчит. А у меня от всего этого начинает неимоверно болеть голова. Да и утрешняя зеленая каша о себе напоминает... или это все от нервов?

- Штурмбаннфюрер, мне кажется, ты спешишь, - тихо произносит Марлин, а ее рука крепко хватается за мое плечо. - Давайте я выясню сначала, виновна ли она на самом деле.

- Как ты собираешься это сделать?

- Для начала просто поговорю с ней.

Клос презрительно сплевывает, но ничего не отвечает.

Чувствую, как сердце ухает вниз. Выдыхаю и плетусь за Марлин.

Она подводит меня к стене дома, склоняется и едва слышным шепотом просвистывает:

- Так что?

- Я не брала кольцо, - горячо начинаю шептать, потирая вспотевшие ладони. - Зачем мне кольцо это? Опять кто-то из девчонок, наверное, мне решил напакостить, да и Васька...

- Нет, я просто понять не могу. Ты что, думала, что тебе сойдет это с рук?

Осекаюсь.

- Так... - мямлю, косясь на в нетерпении ждущего Клоса. - Так вы не верите мне? Я не трогала кольцо!

- А я сейчас совершенно не о кольце.

Она откидывает золотистые волосы назад. Скребет ногтем бровь.

От нее все так же пахнет печеными яблоками...

- Просто ты должна была думать о последствиях, - вдруг отчеканивает, - когда спала с чужими мужьями.

Все внутри в одно мгновение замирает.

И я вдруг понимаю, насколько зловеще сейчас смотрят ее глаза.

- Так это... вы?

Она не отвечает. Лишь хмыкает, разворачивается к Клосу и громко произносит:

- Она во всем созналась, штурмбаннфюрер. Как бы мне ее ни было жаль... поделать я ничего не могу.

И я понимаю, что проиграла.

Понимаю, что мои слова здесь ровно ничего не будут стоить.

И понимаю: что бы я ни сказала в свое оправдание - мне не поверят. Меня могла бы спасти Марлин, вполне могла бы... Но кто же знал, что она окажется такой тварью.

И защищаться мне нечем. Абсолютно.

Хотя...

Увидев вдруг, как занавески в квартире Беруса шелохнулись, я начинаю визжать.

Вырываюсь из рук Марлин, заныриваю в толпу женщин, пытаюсь спрятаться за их спинами и продолжаю орать. Все что угодно, лишь бы он не мог нацелиться.

Уже в самый последний момент понимаю - да зачем это все? К чему? Ведь поймают же, долго не побегаешь.

Понимаю - и вижу, что добилась своего.

Вижу, как из штаба спешно выходит Берус. И я даже успеваю заметить, что он не до конца застегнул рубаху и не заправил ее в брюки, а плащ накинул совершенно не выглаженный.

В эту самую минуту меня наконец ловит Марлин.

Но все обрывается резко вскинутой рукой Беруса и его жестким:

- Стоять!

Дергаюсь было в его сторону, но Марлин меня держит в этот раз гораздо крепче.

Не сдаюсь. Вскрикиваю:

- Герр комендант, они тут своеволие вершат, против ваших правил идут! Вы ведь говорили, что рабочую силу без вашего разрешения трогать нельзя, а...

- Заткнись, - коротко бросает Берус, и я захлопываю рот. Он, прищурясь, долго смотрит на меня, а потом обращается уже к Клосу: - И что мы тут за самосуд устроили?

- Уж есть причина! - огрызается старший надзиратель. - Она кольцо у меня сперла, это вообще нормально?!

- Она и часы у меня крала, так я же не пришиб.

- И я даже знаю причину, - вдруг подает голос Марлин.

И Берус мгновенно смеривает ее таким уничижающим взглядом, что та буквально давится.

Вновь Берус смотрит на Клоса.

- У меня не так много людей, чтобы расправляться с ними за каждое кольцо.

- Каждое?!

- На это, Клос, есть плеть и соль. Возьми плетку, постегай ее раз двадцать. Если уж совсем злоба возьмет - соль на раны посыпь. Очухается потом, зато людей не убудет. Бывший старший надзиратель поступал именно так. А все почему? Потому что уважал мои правила.

- Уважал, - вдруг издает смешок Клос. - Уж очень сильно уважал, мы знаем.

- Ты это к чему? - холодно отвечает Берус.

- Да к тому я, ваше высокоблагородие, что я, в отличие от прежнего, хотя бы не падший. И уж точно у меня есть отвага расправиться с тем, с кем считаю нужным, не бегая к тебе за разрешением для каждого поступка и не прыгая на задних лапах, как собачонок.

Берус прищуривается еще сильнее. Сжимает губы и медленно стягивает перчатки.

- Считаешь себя лучше герра Цираха?

- Уж точно лучше я вашего герра Цираха. Как будто я не штандартенфюрер, а шутце какой-нибудь! Словно я сопляк, который у мамки на все разрешение просит! По праву старшего надзирателя я могу себе это позволить. А про прошлого я даже и вспоминать не хочу. Уж кто-кто, а я точно не хочу равняться на педика, который облизывал зад своему командиру, только чтобы его однажды ночью...

И Берус мгновенно с размаху бьет его по лицу.

Клос на ногах удерживается. Прижимает руки к щекам, облизывает разбитые губы, но заканчивать свою речь почему-то не спешит.

- Ты можешь не уважать меня и мои правила, - Берус спокойно закуривает. - Но Вернера касаться я тебе не позволю.

- Знаешь, что...

- Иди! Иди, Клос! Иди, разгони рабочую силу по баракам, чтоб не глазели! И дай мне спокойно разобраться с сукой, что сперла твое кольцо!

Клос сплевывает кровью. Утирает губы, смеривает Беруса ненавистным взглядом. Кивает и плетется в сторону зевак, разгоняя их по баракам, словно овец.

А Берус долго смотрит в мою сторону. Очень долго. Смотрит, пока не исчезают все люди.

Смотрит и курит.

- Сюда подошла, - презрительно выдыхает он.

Марлин мгновенно толкает меня в спину, добавив:

- Ну, иди, чего встала.

- Я сейчас не к ней обращался, Марлин, - сквозь зубы выдает Берус. - Я обращался к тебе.

И чувствую, как у меня ослабевают ноги. Голова начинает болеть сильнее. И кружится... все кружится... Плыве-е-ет...

Она покорно подходит к Берусу.

Тот молчит. Окидывает Марлин взглядом с ног до головы. Выдыхает дым прямо ей в лицо и протягивает:

- Что ж ты творишь-то, а? Что ж ты творишь, падла?

Она даже не кашляет. Закрывает глаза, опускает голову.

А Берус начинает смеяться. Долго так, протяжно.

- Скажи мне: ты чего добиваешься? Неужели полагаешь, что такими способами укрепляешь наш брак? Или думаешь, что от этого я тебя любить стану больше?

Берус вздыхает.

Гасит папиросу и как-то уж совсем спокойно оповещает:

- Ну, ты же понимаешь, что, расскажи ты об этом хоть кому-нибудь из офицеров, я пристрелю тебя в первую же очередь? Мне терять будет нечего, а у тебя, милая, сестра больная на лечениях в Эрфурте. Что с ней станет без постоянных оплачиваний? Подумай, у тебя время есть, и много. Уж я точно возиться с этой поганой девкой не буду.

- Выставляешь меня тварью? - вдруг вполголоса отвечает Марлин. - А сам-то? Сам-то лучше? Зачем ты это делаешь? Ты женатый человек, Берус. Зачем?

- Да потому что я не твой раб! И не обязан вести себя, как священник.

- А я?

- А ты? Да нахер ты мне не сдалась! И знаешь, что? Возможно, за годы брака я мог бы к тебе привыкнуть, не будь ты такой сукой. Мне вспомнить? Мне вспомнить сейчас, что было в отеле?

Меня поражает, насколько Марлин сейчас смирна. Где те многочисленные скандалы, что она закатывала в порыве ревности? Сейчас - повод налицо, а она молчит и глаза опускает.

- Кажется, надо вспомнить, - продолжает издеваться Берус. - И как все красиво начинает складываться в общую картину! Ну же, Марлин? Отель? Помнишь отель? Где ты застукала меня с молоденькой уборщицей? Которую потом нашли мертвой в окружении рвоты. Все думали, что она отравилась... и это действительно так, но кто ее отравил?

- Прекрати, пожалуйста...

- А почему я должен прекращать?! Тогда я поверил твоим убеждениям и слезам, но теперь! Все же повторяется! Похожая ситуация, не находишь?

- Я же...

- Да пошла ты нахрен! Слышишь?! Нахрен пошла! И ничего я доказывать не хочу, выяснять - и подавно. Только, будь добра, держись от меня подальше, а лучше вообще не попадайся на глаза. Помни о сестре. Мне терять действительно нечего.

Марлин стоит. Осмеливается стоять еще около минуты. Потом сглатывает, смотрит на Беруса блестящими глазами, резко разворачивается и уходит.

Он глядит ей вслед. Долго так, мрачно.

Переводит взгляд на меня.

Движением руки приказывает идти за ним.

Никого в штабе почему-то не было. Даже охраны. Мы поднимаемся по лестнице и заходим в его квартиру... а у меня все еще кружится голова. Все еще пульсирует в висках. Это и понятно - такой стресс пережить...

- Садись, - он кивает на кровать.

Падаю. Начинаю нервно теребить волосы.

- Берус, а Марлин...

- Она не скажет.

- Ты так уверен? Почему?

- Потому что я знаю ее восемь лет, Вера. Она готова сжить со свету любую соперницу, но слишком сильно любит меня, чтобы портить мне жизнь.

Всхлипываю.

Меня начинает знобить. Поэтому тулуп не скидываю, а лишь вытягиваю руки из рукавов и обнимаю себя под ним.

- А если она убьет меня?

Берус молчит. Стоит около окна. Разворачивает конфету и кладет на язык.

- Берус? Ты же позаботишься, чтобы она этого не сделала?

- Да кто ты мне такая, чтобы я о тебе заботился?!

- То есть, если она меня убьет - тебе будет плевать?

- Я бы сам убил тебя уже давно, но...

- Но?

В мгновение он разворачивается ко мне и рявкает:

- Ты забылась, кажется?! Что ты себе позволяешь?! Совсем обнаглела?! Снова смеешь шантажировать?!

- Угу, - киваю. - Ну да, конечно. Я же русская сука. Ты любишь меня?

- Прекрати.

- Берус?

- Перестань, я сказал!

Вздыхаю.

Рухаю на подушку.

- Они же чуть меня не застрелили, - давясь слезами, выдыхаю. - Еще, может, пара секунд - и застрелили бы... И если бы ты не появился... Она же убьет меня! Она страшный человек! Она убьет меня, точно! Ты видел ее ненавистный взгляд?

- Это уже не мои проблемы.

- Уволь ее!

Берус давится конфетой. Настолько, что тянется к стакану воды и делает несколько спешных глотков. Трет шею.

Подходит ко мне, приподнимает мою голову за подбородок и отрезает:

- А теперь послушай-ка сюда. Что мы спим в одной постели, еще не означает, что ты можешь командовать мной и решать, что мне делать и чего не делать. Она не нравится тебе. Она не нравится и мне. Но давай я сам решу ее судьбу?

Затихаю.

Ловлю руки Беруса и пытаюсь прижать их к губам, но он резко их вырывает. Отходит, так и не сводя с меня взгляда.

- Прости, - вздыхаю, утирая слезы с щек.

Он массирует виски.

Прокашлявшись, начинает:

- Значит, первое. Марлин теперь у меня на крючке. За жизнь сестры она очень боится и прекрасно знает, что я ее лечение оплачивать не стану. Поэтому ничего делать ни тебе, ни...

- Я люблю тебя.

- Не перебивай. Второе. Увольнять я ее не буду. И дело не только в моем милосердии. Просто у нас очень мало надзирательниц с опытом, а Марлин работает здесь уже давно.

Прижимаю колени к животу. Не знаю, почему я все это говорю. Почему из меня вырывается всякая ересь. Почему я вдруг перестаю себя контролировать.

Просто хочется тепла. Тепла и любви. Объятий. От Беруса.

Не знаю, почему мне вдруг захотелось невыполнимое.

- Ненавижу войну, - захлебываюсь в слезах. - Ненавижу ее, как же я ее ненавижу... Если б не она, ничего этого бы не было. Порядков бы не было, уставов. Мы бы поженились, жили бы в Берлине, к родителям в Атаманку бы приезжали летом... Почему?! Ну зачем эти гребаные обстоятельства?!

- Да что с тобой сегодня?! Почему ты ведешь себя, как истеричка?!

- Разве? А что я такого сказала? Неужели с тобой уже и поделиться нельзя, о чем я мечтаю?! Я же...

В мгновение подскакиваю.

Едва успеваю добежать до мусорного ведра и сгибаюсь над ним. Меня выворачивает.

Так дерьмово внутри. Голова болит еще сильнее. А теперь начинает ныть еще и живот...

- Что с тобой? - повторяет Берус. Но уже тише. Склоняет голову набок и прищуривается.

Утираю губы. От ведра отойти пока не спешу. Хрипло поясняю:

- Да кашу нам сегодня давали. Зеленую такую, как холодец. Перетравить нас всех решили... а что, если это опять проделки Марлин? Я думаю, она ведь...

- И давно это у тебя?

Осекаюсь.

Сглатываю. Сплетаю пальцы между собой.

- Сегодня...

- А раньше? Тошнило раньше?

- Я...

Сжимаюсь. Обнимаю себя. Начинаю мелко дрожать.

Берус смотрит на меня с удивительной серьезностью. Хмурится.

Садится на кровать, сгибается и начинает яростно теребить свои волосы. Трет виски, тяжело дышит... Почему-то достает часы и начинает дрожащими пальцами перебирать цепочку.

Поднимается. Подходит к окну. Долго смотрит в него, внимательно... Словно чего-то ждет.

Отшатывается от него так резко, что я вздрагиваю. Хватает меня за шиворот, рывком отрывает от пола и тащит за собой. Чуть ли не кубарем спускает по лестнице, вцепляется в запястье и волочет по двору штаба - так, что я не успеваю даже переставлять ноги.

Неожиданно затаскивает меня к мужскому бараку, отмыкает его и зашвыривает внутрь.

Дверь захлопывается прямо перед моим носом, а после - запирается.

Успеваю лишь вонзить ногти в щель и закричать:

- Стой! Не уходи! Выпусти меня! Выпусти меня отсюда!

- Это что еще за новости? - слышу за спиной голоса рабочих мужчин и от страха барабаню по двери еще сильнее. - Это кого к нам занесло?

- Берус! - визжу, срывая ногти о дерево двери. - Берус! Выпусти меня! Выпусти меня, пожалуйста! Ну пожалуйста! Берус! Вернись, Берус!

Чувствую, как мою талию сзади обвивают ледяные руки.

Извиваюсь, пока хватает сил, яростно царапаюсь... хоть и понимаю прекрасно, что надолго меня не хватит. Да и куда мне деться из запертой клетки со львами? Голодными львами.

Скоро силы у меня иссякнут... Да и мужиков я понимаю. Сколько их тут держали без женщин... а сейчас... подарок судьбы.

Наверное, я слишком многих понимаю. И слишком многих пытаюсь оправдать.

Но от этого мне легче. Легче терпеть, легче выносить... и относиться ко всем легче. Гораздо хуже, когда тебя изнутри сжирает ненависть. А так...

Легкость. Странная легкость. И желание спать.

Все.

***

- Как давно ты ходийт в мужской барак?

Чувствую себя раздетой. Хоть и сорочку на меня все-таки надели. После долгого осмотра - но надели.

И на том спасибо.

- Ты слышайт меня?! Русь! Я спрашивайт: как давно ты посещайт мужской барак?!

Не могу сфокусировать взгляд на лице Беруса. На меня смотрят, за мной наблюдают, и эта окончательная потеря ощущения личного пространства прожигает изнутри.

Берус ждет ответа. И я прекрасно понимаю, какого ответа он ждет.

- Давно, - хрипло выдаю я.

Хочу пить. Ничего не надо, только попить.

- Как давно?!

- Месяца два. Или три. Не помню. Я ходила к... к одному рабочему.

- Как ты проникайт туда?

- Да была одна лазейка. Но я скажу вам о ней потом лично, господин комендант.

Берус морщится и брезгливо отшатывается от меня.

Медработники и пара офицеров пожирают меня взглядами. Здесь, конечно, еще и Марлин с Ведьмой... но Марлин действительно молчит, лишь с ядовитой ненавистью смотрит на меня и тяжело дышит.

- Оберштурмбаннфюрер, мужчины все отрицают, - начинает Ведьма.

- Конечно, никто ж сознаваться не хочет! Жизнь им дорога! Да и понимают: если кто скажет - товарищи его забьют до смерти.

До сих пор холодно. И до сих пор хочется спать.

Шмыгаю носом и обнимаю себя. Запах лекарств и белизна окружения давят на меня тяжелым камнем.

- И что прикажете делать, оберштурмбаннфюрер? - спрашивает его пожилая медсестра. - Провести ей аборт? Или вы сами расправитесь с ней вместе с зародышем?

Вздрагиваю.

Почему-то встречаюсь со злорадным взглядом Марлин и вновь опускаю голову.

- Нет, - вдруг усмехается Берус, виртуозно вынув папиросу из портсигара.

- Нет?

- Нет. Пусть родит.

Обнимаю себя еще крепче. Рвано вздыхаю.

Пожилая медсестра давится.

- Что... герр? Вы в этом уверены?

- Абсолютно, - совершенно спокойно кивает Берус. - Видите ли... Сейчас война. И вы сами понимаете: за один день может погибнуть тысяча. Русских ли, немцев - неважно. Тысяча людей. А один человек - это солдат. Или рабочая сила. В зависимости, какой он национальности.

- Но...

- Посудите сами: она родит. Этого ребенка можно отдать в прислуги Третьему рейху. Можно сделать из него рабочего. Можно отдать в помощники какой-нибудь семье - неважно! Это жизнь! А в нынешних условиях одна жизнь ценится очень высоко. Так зачем же уничтожать его, пусть он и появился из чрева грязной русской? Я считаю, он еще сможет принести Рейху пользу.

Крепко обнимаю живот. Едва слышно выдавливаю:

- Но я не хочу, чтобы его забирали.

Зря я это сказала.

Берус тихо смеется и выплевывает:

- Об этом следовало думать, когда ты раздвигала ноги перед мужиками.

Сжимаю губы.

А он неплох... Мне только интересно: как он будет выкручиваться дальше? Как он будет выкручиваться, когда столько немцев в курсе о моих постоянных к нему визитах? Как он все это замнет? Подкупит каждого? Или виртуозно наврет?

Это уже его проблемы.

А мои - другие. Но почему-то я их не чувствую. Совсем не чувствую. Да и не могу пока сполна осознать слова медработников.

- Так что с ней делать? - неуверенно спрашивает Ведьма. - Вы, как комендант рабочей силы, должны осознавать всю ответственность насчет...

- Боже, фрау Шпрахен, я вас умоляю! Какая ответственность? Да бросьте ее в сарай и все, господи! Тоже мне, проблему нашли! Изолируйте, главное, от остальных. Пусть в сарае живет, пока не родит. Еду ей подкидывайте. А как родит - в строй вернется. Вот если бы вы с фрау Эбнер следили за женщинами хорошо, ничего этого б не случилось, и по мужским баракам она б не шастала.

- Так как все-таки...

- А это уже я сам выясню: как и кто в этом виноват. И позабочусь, чтобы впредь такого не было.

Накидываю на плечо сползшую лямку сорочки. Съеживаюсь и выдыхаю:

- Герр комендант!

Берус смотрит на меня.

Мешкаю. Подбираю слова.

Сглатываю и произношу:

- А все-таки я очень люблю его.

- Кого?

- Того рабочего, что подарил мне ребенка. Знаете... Несмотря на его ко мне отношение, я благодарна ему. И считаю каждый его поступок правильным. Он знал, что делал. Определенно знал.

Берус долго взирает в мои глаза. Мне кажется - или они сверкнули?..

- Можно ли мне его увидеть? - продолжаю. - Сказать, как сильно я его люблю?

Берус устало вздыхает и распоряжается:

- Отведите ее уже в сарай. Скоро весна, не замерзнет. Тряпок ей накидайте.

- А отец? Вы не будете выяснять, кто отец ребенка?

- И что мне это даст? Неужели есть разница, кто девку обрюхатил?

- А как же наказание?

- А за что наказывать? Кто здесь и достоин наказания, так это русская шлюха. А парень молодец. Ситуацией воспользовался. Они там наверняка уже все прокисли, и тут на тебе - девчонка молодая.

Скребу щеки. На Беруса смотреть нет желания, но взгляд упорно поднимается. Хочется видеть его реакцию. Хочется прочесть его мысли. Растерянность на лице.

Но я не могу прочесть ничего. Он совершенно спокоен, слегка утомлен. Покуривает и беззаботно общается с медработниками.

А потом я оказываюсь в сарае. Запертая.

Тогда я еще не могла поверить. Не могла сполна осознать, что действительно проведу здесь несколько долгих, мучительных месяцев, почти не выходя на улицу и наблюдая за миром сквозь крохотную щель сарая.

Но в конце сентября у меня появится новая, еще не прожитая ветвь жизни, свалившаяся мне на плечи неожиданно, странно и совсем необычно. Маячила впереди другая, новая роль. И новые стремления. К которым мне предстояло еще долго готовиться...