daniel pemberton — run londinium

Густой молочный туман стелется вдоль блёклой земли пенистым морем, скрывая за собой жалкие остатки снега. Горы, похожие на древнего дракона с ороговевшим толстым хребтом, тянущимся чёрной каймой вокруг светлого Леодрафта, возвышаются над Львиной Империей, и лишь один единственный замок, мрачный, статный, с острыми шпилями и шуршащим флагом Священной Пантеры виднеется сквозь молочное марево. Города тонут в море неизвестности, не мигая как прежде яркими огнями, не сияя среди шторма подобно спасительному маятнику для пропавших без вести солдат, а сам

Праосвен будто нарочно прячется, кутается в мерзкую морось плачущего неба, грязный лёд и бесконечный океан плотного тумана. С каждым днём жизнь здесь останавливается всё больше и больше, подобно старой карусели, которую теперь некому раскрутить.

Воздух сотрясают редкие молчаливые вздохи и горячий пар от мускулистых тел военных. Меж острых скал, там, где будто с неба льётся диковинный водопад, ныне воды которого почернели, расположился тренировочный лагерь, где Юнги готовит свою армию к предстоящей войне. Он помнит, как десять лет назад они втроём приходили сюда, в это волшебное место, играли, дружили, любили, жили — никак не били до потери пульса собственных соратников, чтобы поставить удар, не плакали от боли в палатках от полученных ран, не звенели мечами, рассекая подарок природы в виде блестящей на солнце высокой скалы. Теперь солнца нет, и скала, похожая на утончённую фигуру волшебной нимфы, плачет, сгорбившись над солдатами.

— Эй, ты, — мальчишка, осевший прямо на мокром песке у чёрной реки и плещущий горящие костяшки в холодной воде, осторожно оборачивается и загнанным зверем смотрит на Юнмёна, внезапно выросшего позади. — Прохлаждаешься? — тот кривит губу с острым шрамом, скрестив руки на груди.

— Руки... горят... — он достаёт их из воды, стряхивая ледяные капли, смотрит на то, как по пальцам бегут дорожки размытой крови. — Две минуты... Дайте мне две минуты, — бережно прижимает ладони к груди, судорожно вздохнув: на улице всё ещё холодно, если попросту сидеть на месте.

Ему лет семнадцать, не больше. Сидит по-лягушачьи, сгорбившись, молча скулит от боли, разрезающей разбитые костяшки, шмыгает курносым носом и щурит чёрные глаза от ветра, как вдруг чужая властная рука хватает за шиворот драной робы, встряхивает так, что дыхание в лёгких кончается напрочь. Мальчишка всхлипывает, ухватившись за локоть, облачённый в толстую перчатку, похожую на настоящий панцырь, брыкается, когда грубые пальцы хватают за волосы, чуть клок не выдирая, и быстро окунают лицом в холодную воду. Жёсткая пятерня тащит его дальше, давит, чтобы нос неосторожно задел илистое дно, а сам Юнмён издевательски дёргает краем губ, лёгким движением заставляя непослушного мальчишку захлёбываться на мели. Военные сапоги шлёпают по мрачной воде, отчего в стороны разлетаются брызги.

— Будешь знать, как отлынивать, — шипит мужчина, дёргает чужую голову на себя, заглядывая в шокированные глаза, наполненные животным страхом, затем окунает беднягу ещё и ещё, садистки улыбаясь.
     
Маленькое сердце сжимается в груди от ужаса, сковывающего ледяными цепями всё тело, а тонкие пальцы беспомощно скребут грубую перчатку, ломая тонкие ногти об искусный узор. Мальчик кричит как раз в тот момент, когда оказывается в воде: наружу выходят лишь танцующие пузырьки, зато глотка наполняется мерзкой водой с затхлым привкусом. В какой-то момент он пугается, что больше не вернётся в палатку к своим братьям, не дотронется до ножа, чтобы защищать свою Империю или хотя бы то, что от неё осталось. Всем вокруг всё равно — взрослые мужики молча проходят мимо, на себе таща тяжёлые повозки с материалами для оружия. Смотрят безразлично, апатично, будто кто-то невидимый взмахом волшебной палочки вытянул из них всё хорошее и светлое, что раньше согревало изнутри.

— Ублюдок, — тихая ругань сквозь плотно-сжатые зубы, и ржавый клинок свистит над ухом военного, чуть не отрезав его напрочь. Лола быстрым шагом настигает двоих, грубым движением руки разворачивает Юнмёна к себе, мельком взглянув в дикие глаза. Они её совсем не пугают, поэтому смачный удар приходится прямо в кривой нос. — Не смей трогать слабых .

Мальчишка оседает в воде, жадно хватая ртом холодный воздух, давится горечью во рту, кажется, плачет, пока военный продолжает улыбаться, поправляя перчатку, похожую на змею. Лола бережно, будто настоящая мать, которой искренне хотела стать, тянет парнишку на себя, приобнимает дрожащее тело, что еле стоит на ногах, и молча уводит, не оборачиваясь, когда чужой липкий взгляд буравит спину. Она невольно вспоминает, как спокойны были люди Праосвена, когда трон занимал другой: Чонгук никому и никогда не позволял обижать кого-либо. И слабые, и сильные были под его покровительством. Будь тебе десять или шестьдесят — все мы равны, все мы люди, имеющие право на жизнь. Женщина оглядывается по сторонам, отводя мальчишку в сторону и осторожно сжимая острые плечи.

— Сп-п-п.... — у него плохо получается отблагодарить её, но Лола сама шикает, чтобы молчал: лишь всматривается в до ужаса испуганные чёрные глаза под мокрой чёлкой, смотрит на трясущиеся от холода тонкие губы и невольно вспоминает того, от кого сердце сжимается.

— Иди в свою палатку, — тихо командует она, запахивая его старую робу. — Отогрейся и поешь, понял меня? — ей не нравится проявлять слабость, но здесь больше некому защищать.
     
Подросток еле заметно кивает, с неким восхищением и благодарностью смотря на Лолу, которая быстро оглядывается по сторонам, а весенний ветер легко треплет отросшие волосы, собранные в тугую косу.

Главнокомандующая еле заметно улыбается, на глазах топя свою маску Ледяной Королевы, легко толкает его и сама, одёрнув грубый чёрный жилет, быстро возвращается к тренировке, взглядом поймав в толпе светловолосую голову Чимина.

Мальчишка сначала пятится, всё ещё тяжело дыша, затем срывается на бег, желая поскорее пробежать мимо большой палатки, что будто угольная скала возвышается над лагерем. Её обычно стоит обходить стороной, чтобы ненароком не столкнуться с убивающим взглядом Его Величества, не почувствовать морозный нрав и хладнокровность, которыми здесь разит за несколько метров.

Юнги скользит змеиным взглядом по собственным покоям, пристально наблюдая за тем, как пара служанок волочат несколько баулов, с которыми приехал отец. Господин Мин тоже решил на время покинуть замок, поближе подобраться к сыну, словно желает держать его на коротком поводке.

Старик стучит кривой тростью, заходит в большие мрачные палаты, теряясь из-за отсутствия света, опирается на помощника, а Шуга безразлично смотрит на него, одной рукой вертя кривой нож, клинок которого неосторожно скользит по пальцу.

— Ты собрал много воинов, — господин Мин останавливается напротив уродливого трона с кривыми чёрными шпилями, улыбается сухими губами и пару раз моргает, чтобы сквозь водянистую пелену лучше видеть сына. — Я горжусь тобой.
Он молчит, не отвечая, склоняет голову на сторону и еле заметно кивает, ожидая ещё чего-нибудь, но вместо этого старик усаживается за стол напротив небольшой печки, снимает капюшон, показывая редкие седые волосы, смотрит на владения оценивающе, цепляясь взглядом за каждый выступ, каждую тряпку и клинок, торчащие отовсюду. Юнги легко дёргает пальцами, и служанки выносят рубиновое вино и горячую еду, ставят на стол, кланяются в ноги и отцу, и сыну, быстро исчезая меж тонких стен палатки. Семейство остаётся наедине друг с другом, молча переглядываясь, лишь один стройный солдат стоит позади трона, похожий на каменную статую без глаз и ушей. Действительно, ведь если сболтнёт лишнего — тут же лишится их от руки Короля.

— Хорошо устроился, — отец оценивающе кивает, пальцами нетерпеливо отрывая ножку ароматной курицы. — Здесь безопасно. Скала скрывает от недоброжелательных гостей, и вряд ли кто-нибудь с того берега вздумает сюда лезть. Они думают, это мёртвая зона, — Юнги, поджав губы, с отвращением наблюдает, как старик жадно ест. — В городе всё тихо и гладко, только гражданские, но их можно и под удар поставить. Согласен? — отрывается от мяса, криво хмыкнув.

— Да, — холодно и односложно отвечает Король, склонив голову от тяжести почерневшей короны с рубиновыми камнями, похожими на кровь.

— Правильно, — кивает, пачкая бокал жирными руками. — Нельзя думать о пешках, когда на кону важная партия. Как думаешь, сколько нам потребуется времени, чтобы выиграть? — будто в игру играет с ним, а сам светится, как редкое ослепительное солнце.
И Юнги непонятно, к чему это лживое веселье.
     
— Не знаю, — Король жмёт плечами, которые обнимают толстый бурый мех. — Но мы заставим их пасть, — задумчиво потирает холодным пальцем губу, пристально смотря куда-то в пустоту.

— Не "мы", мой мальчик, — старик хихикает, хлебнув терпкого вина. — Ты. Ты — Король Праосвена. И ты выиграешь эту битву во что бы то ни стало, — он вонзает нож в деревянную столешницу, засмеявшись, закидывает в рот кусок курицы. — Согласен?

Юнги кажется, будто отец пытается убедить в собственных словах не только его, но и самого себя. Он рвано кивает, прислушиваясь к чужому чавканью, апатично окидывает взглядом военного за своей спиной и приказывает выйти. Король похож на куклу, всё ещё красивую, с фарфоровой кожей и угольными вихрами с вплетёнными серьгами, но безбожно разбитую и потерянную.
     
— Я видел эту девку , — как бы между делом начинает мужчина, медленно пережёвывая хлеб. Шуга бросает на него колючий взгляд, не сразу соображая, о ком идёт речь, но после доходит: так господин Мин называет только одного человека. — Ты молодец, сын. Хорошо постарался, когда сыграл вину. Особенно, когда сапоги ей поцеловал, — смеётся, будто услышал самую смешную шутку на свете, а вот Юнги чужого веселья не разделяет. — Это ещё раз доказывает, что женщина не может быть главной на войне. Набитая дура.

Хочется сказать слово поперёк, но оно предательски застревает в горле и зудит, словно острая рыбная кость. Король поджимает губы, выжидающе кивая и отмалчиваясь.
     
— Она, конечно, искусный воин, но в её пустоголовой башке нет ни единой светлой мысли, которая могла бы тебе помочь, — назидательно сетует Мин-старший, не замечая чужой взгляд, наполняющийся кованой ненавистью. — Будет возможность — сбежит искать эту псину . Головой клянусь, — гомерически хохочет, но всё-таки вытягивает кривой палец, подмечая, — поэтому следи за ней. Не спускай глаз. Нам проблемы не нужны.
     
— От неё нет проблем, — вдруг быстро говорит Юнги, будто долгое время собирался перебить отца. Мужчина отрывается от еды, взглянув на сына так, словно тот вообще не должен был прерывать монолог. — Я уверен в Лоле. Она вырастила меня, — голос слегка дрогнет, и парень под чужим взором растерянно опускает глаза, поняв, что дал слабину.
     
— Вырастила, — кривится старик, припоминая, как женщина, тогда будучи юной девицей, грудью защищала маленького Юнги от тяжёлой отцовской руки. — Кто же виноват, что у тебя не было матери? — по королевскому сердцу будто ножом ведут, медленно и надавливая. — Но она также вырастила этого бесполезного хлюпика Чимина и того, кто отнял твой трон. Забыл? — он усмехается, взглянув на вконец озадаченное лицо. — Или роль мамочки переросла в нечто большее?

Шугу воротит от мерзкой улыбки на кривых губах, а от слов — ещё больше. Он чуть не подскакивает на месте, чтобы неконтролируемо ударить старика, но вовремя тормозит, до боли в пальцах сжимая узорные подлокотники трона.

— Брехня, — шипит Король сквозь плотно сжатые зубы, пытаясь задушить внутри себя зарождающееся чувство ярости, которую вряд ли удастся остановить. — Что за чушь ты несёшь? — щурит чёрные глаза, когда старик громко смеётся.

— Брось; это всего лишь шутка, — отмахивается, откровенно веселясь от сложившейся ситуации, а это лишь подливает масла в постепенно разгорающийся огонь внутри парня. — Я знаю, что она холит и лелеет тебя, представляя на твоём месте своего неродившегося сынка. Не принимай всё близко к сердцу, а то тяжко придётся.

По ушам бьют чужие слова, неосторожно слетающие с губ, да господин Мин и не особо старается фильтровать сказанное, запивая радость красным вином, что обжигает горло и греет грудь. Юнги сглатывает, до боли стискивая подлокотники и с силой вжимаясь в трон, давится, набирая в лёгкие побольше воздуха, чтобы контролировать себя.

— Просто хочу сказать, чтобы ты следил за ней, — снова начинает Мин-старший. — Если она сбежит от нас, то обязательно пойдёт в Леодрафт. Этой безбашенной стерве плевать. Она не отступится от своего, пока не увидит его тело вживую. Понял? — голос твердеет, растирая остатки ноток наигранного веселья. Юнги молчит, растеряв остатки былой стойкости, которую усердно строил внутри себя последние несколько недель. — Если она найдёт Его, то будет мятеж. Нас порвут на части.

"И слава Богу", на мгновение проносится в королевской голове.

— Я понял, — сдавленно мычит Король, поднявшись со своего уродливого трона. — Обеспечу ей персональную охрану, — кивает, гремя высокими сапогами к выходу, как вдруг тормозит, отшатнувшись.

В палатку бесцеремонно вваливается Юнмён. Запыхавшийся и с дикой улыбкой на устах, он затаскивает внутрь брыкающееся нечто, которое размахивает связанными руками, пытаясь сдёрнуть старый пыльный мешок с головы, но военный только сильнее пинает незнакомца, получая сдавленный стон, толкает на колени, и неизвестный неосторожно падает, неуклюже заваливаясь набок. Отец начинает театрально улыбаться, потирая жирные ладони, привстаёт, сгорбившись над столом, чтобы лучше видеть спектакль. Юнги непонимающе окидывает брыкающееся и всхлипывающее тело вопросительным взглядом, которым стреляет помощнику прямо глаза:

— Особо опасный преступник, — поясняет Юнмён, стряхнув с военной формы солому. — Совершил подлую вещь, за которую должен сдохнуть от вашей руки, — рывком вытягивает из ножен кинжал, вытирая чью-то засохшую кровь о штанину, и протягивает Королю двумя руками.

Шуга не особо понимает, что происходит, переглядываясь то с отцом, то с преданным товарищем, который выпрямляется и довольно улыбается. Забрав нож, Король задумчиво глядит на постепенно утихающего незнакомца, приседает на одно колено, схватившись пятернёй в перстнях за мешок, и тянет на себя. На какое-то мгновение сердце в груди пропускает удар. Юнги заносит клинок, но не чтобы прирезать прямо здесь, а чтобы резануть по толстой верёвке вокруг чужой шеи, наверняка мешающей дышать. Он боязливо стреляет взглядом в отца, жадно наблюдающего, хотя в какой-то момент в голову закрадывается впечатление, будто этот спектакль является неожиданностью только для него.
Доля секунды, и фарфоровая рука рывком сдирает мешок с головы незнакомца. Большими светло-карими глазами на него смотрит перепуганный Чимин, судорожно хватающий ртом душный воздух палатки. Они смотрят друг на друга молча, наверное, целую вечность, пока Юнги держит у его шеи нож. Пак сглатывает, острым кадыком чувствуя холодную сталь, пару раз моргает длинными ресницами, смыкая красные разбитые губы в знак протеста.

— Что за цирк?! — Шуга, будто очнувшийся от глубоко транса, откидывает клинок в сторону так, словно только что держал в руке ядовитую змею. Он неконтролируемо хватается за руки Чимина, прежде аккуратные и гладкие, ныне израненные и грязные. Тянет за верёвку, нервно шикнув. — Что за цирк ты устроил, осёл?!
     
Чимин чувствует, как Юнги весь напрягается, готовый в один большой прыжок оказаться в схватке с собственным товарищем. Король от ярости кривит губы, медленно опустив голову, но знает, что не сорвётся в пучину сумасшествия, круша всё на своём тернистом пути, потому что рядом сидит тот, ради кого не стоит этого делать. Тот, до чьих рук вообще посмели дотронуться. Тот, кого вообще посмели тронуть.
     
— Ну-ну, — Юнмён в знак капитуляции поднимает руки вверх. — Послушайте, милорд, он и вправду сделал гнусную вещь.

— Какую же? — вклинивается в диалог отец, скрестив руки на груди и оценивающе глянув на третьего сына Священной Пантеры.

— Он подслушал ваш разговор, — без тени сомнения говорит военный. — Грел свои уши на заднем дворе, зайдя с чёрного входа в покои. Брыкается, сволочь, — усмехается он, кулаком промакивая запёкшуюся кровь в уголке рта.

Шуга удивлённо смотрит на Чимина, сглотнув, и откровенно не понимает, что должен делать. Если бы он сам поймал парня, было бы гораздо проще. Но не сейчас, когда с одной стороны давит отец, с другой — правая рука. Не сейчас, когда в разговоре были затронуты слишком секретные вещи.

— Крыса, — вдруг выплёвывает старик, отчего Пак нервно дёргается. Юнги поднимает напряжённый взгляд на отца, боясь, что тот в любой момент сможет напасть на Чимина. Король ловит себя на мысли: он готов закрыть его собой. — Крыс надо убивать.

Юнмён прыскает.

Становится страшно.

⚔ ⚔ ⚔

daniel pemberton — the ballad of londinium

Время идёт своим чередом, принося за собой бесцветную весну, напоминающую остатки морозной зимы. Леодрафт похож на хрустальный кубок, переливающийся на солнце, вроде бы яркий и светлый, но в любой момент готовый разбиться вдребезги. Сейчас всем тяжело.

Каждый день похож на ожидание чего-то страшного и непредсказуемого, но так ничего и не происходит. Высокий монастырь на холме молчит, девицы не играют в игры на улице; редкие окна горят пламенем свечей, рисуя силуэты живущих в страхе леодрафцев; поля пустуют, рабочие больше не машут шляпами своему Королю, прячась по домам. Копыта статной белой лошади месят остатки хрустящего снега, скачут по грязной иссохшей земле, греющейся в слабых лучах холодного солнца, упорно пробивающегося сквозь плотные облака, что кружат над Империей.
     
Покачиваясь на своей верной лошади, Тэхён вдыхает клубы пара, поправляет золотистую мантию и серебристый мех поверх плечей, который греет в эти холодные времена. Взгляд осторожно скользит по глухим окрестностям, ловя одинокие силуэты людей, которые тут же исчезают. Конь послушно ступает вдоль городских улиц, пока Король оглядывается по сторонам, прислушиваясь к тишине. Пустота. И снаружи, и внутри. Плохая погода прогнала торговок, прогнала детей, играющих прямо посреди улицы, прогнала былой дух Леодрафта, но не без помощи страха. Тэхён и сам боится, вздрагивая от каждого неосторожного свиста или крика, когда экипаж разворачивается и возвращается в замок.
     
Ему тяжело. В какие-то моменты ребячество и юношеский максимализм отпускают, оставляя его одного, и Ким совершенно не знает, что должен делать. Со спины, подобно безликим убийцам, нападают страх, апатия и чувство, когда не можешь собраться хотя бы самостоятельно, что уж там говорить о Королевстве под его крылом? Тэхён просыпается ночью, вскрикивая, искренне плачет у окна, боясь, что завтра или послезавтра что-нибудь случится, а он не сможет этому помешать. И, вроде бы, надо что-то делать, но... не может. Не знает, как. Или просто притворяется, отлично играя роль глупого мальчика, не способного вести за собой армию во имя Златогривого Льва. У него есть Чанёль, у него есть Намджун. Но Король не чувствует себя частью Империи, боясь собственной короны, прижимающей золотые вихры.
Он не хочет быть Королём. Он вынужден.

Когда Тэхён спрыгивает с лошади, устало потягиваясь и кутаясь в тёплые меха, тусклое солнце падает за горизонт, сменяясь вечером без единой звезды. У подножия замка его ждут военные, но юноша не торопится возвращаться в свою золотую клетку, топчется на месте, грея руки в полах мантии, плетётся в противоположную сторону и молча отмахивается на вопросительные возгласы в спину. Ноги сами несут его за высокие блестящие ворота и тормозят только в тот момент, когда взгляд цепляется за маленький зелёный кустик с белыми головками. Тэхён от холода шмыгает носом, мнётся, но всё-таки опускается на колени, скинув с рук тёплые перчатки, дрожащими пальцами касается белой шапочки подснежника, что будто начинает звенеть.
     
— Fæger , — заколдованно шепчет юноша, бережно обнимая ладонями цветок.

Приглядывается, а за ним ещё несколько таких, целая россыпь зелёных стебельков с качающимися на ветру белыми головами, что приветственно машут Королю. Тэхён по-птичьи склоняет голову, улыбнувшись сам себе, осторожно цепляется пальцем за тонкий листочек и дёргает цветок на себя, мысленно почему-то извиняясь перед матушкой Природой за излишнюю грубость. Красоту хочется забрать с собой, в тепло и покой, поэтому несколько подснежников ложатся на аккуратную ладонь. Ким поднимается с земли, оглядывается по сторонам, прислушиваясь к шуму ветра и лёгкому плеску воды в озере, где недавно треснул толстый лёд. Король напоследок вздыхает и быстрым шагом возвращается в замок, слыша, как за ним закрываются скрипучие ворота.

Пока Тэхён переодевается, он думает лишь о том, насколько всё вокруг поменялось. Сердце болезненно сжимается в груди от одной лихорадочной мысли, что нужно срочно построить волшебный купол вокруг Леодрафта, чтобы Империю точно никто не тронул. Он до сих пор живёт в мире из собственных сказок, построенном не без помощи заботливого отца, которому стоило бы быть пожестче. Тэхён всё знает, всё понимает, но сделать ничего не может. Живёт, будто беспомощная кукла, имеющая в своих руках власть, ответственность за людей, землю и честь. Говорить с Чанёлем не хочется: тот начнёт читать бесполезные нравоучения, только злящие и раздражающие. Папа бы, наверное, помог, успокоил, заверил, что всё будет хорошо, просто стоит немного подождать и сделать хоть что-нибудь для безопасности.

Ему хочется получить совет, хочется получить тепло и заботу, которых, чёрт, так не хватает. Ему тошно сидеть в своей золотой спальне в темноте, глотая жгучие слёзы и душащий страх; тошно бродить по бесконечному лабиринту из коридоров дворца, смотря на портреты и вспоминая, как раньше можно было беззаботно бегать здесь и радоваться жизни. У него слишком рано забрали детство. Так нельзя. Тэхён чувствует себя ребёнком, хотя и не хочет. Когда он снова спускается под землю, здравый смысл говорит ему притормозить, обдумать всё как следует и потопить в себе это ноющее желание поговорить с кем-нибудь. Ноги будто сами несут его, руки нервно теребят робу, пока сам Король вряд ли вообще осознаёт, что делает.
Ровно до тех пор, пока за его спиной не закрывается тяжёлая дверь, а в темноте не мелькают два глаза, словно светящихся.

— При...вет, — несмело лепечет Тэхён, бухнувшись на колени перед решёткой и схватившись за неё длинными пальцами.

Из тени появляется Чонгук, смотрящий на него жадной змеёй, увидевшей дикого кролика, которого непременно бы съела, но Ким не замечает этого, растерянно смотря куда-то вниз. Чон пододвигается ближе, немного окрепнув и возмужав за последние недели, когда он упорно заставлял себя подняться с подстилки, рассечь воздух слабыми кулаками, вдохнуть полной грудью и не рухнуть от пары отжиманий. Он мягко улыбается, не сводя волчьего взгляда с опечаленного лица напротив, осторожно поднимает руку и касается чужих пальцев, с силой сжимающих решётку, отчего Тэхён дёргается, словно очнулся ото сна. Чонгук машинально убирает ладонь, почувствовав собственный немой укор за излишнюю ласку к пажу, способную вскружить мальчишескую голову и открыть клетку, выпустив зверя наружу.

      — Что случилось? — шепчет праосвенец, качнув головой, отчего на лоб спадает прядь волос, собранных в хвост на затылке тугой верёвкой. — Ты выглядишь... печальным.

Тэхён улыбается краем кукольных губ, снова скользнув пальцами по решётке, будто призывает дотронуться снова, хотя знает, что играет с огнём. Просто человек по ту сторону кажется родным, чертовски родным и близким, с которым можно поговорить о чём угодно. Но не стоит забывать, кто они на самом деле.

— Да, — кивает, поднимая синие глаза на Чонгука, и тот машинально вскидывает подбородок, прислушиваясь. — Не всё гладко сейчас, — сглатывает Ким, пожав плечами.

— Расскажешь? — праосвенец похож на змея-искусителя, ожидающего исповеди своей жертвы, таящей на месте от одного лишь взгляда.

— Не хочу, — Тэхён знает, что болтать лишнего нельзя, иначе вся эта хрупкая дружба, если её можно назвать таковой, привязанность и тяга разлетятся на осколки. — Просто хочу, чтобы кто-то был рядом. Мне... хочется, чтобы... чтобы ты... побыл со мной. Ладно?

Слова даются с трудом, но для Чонгука они будто лекарство на израненную душу, ведь мальчишка напротив и вправду готов ему в любви признаться, а, значит, желаемая свобода уже призывно щекочет пятки. Праосвенец широко улыбается, скользнув ладонью вдоль прутьев и осторожно положив её поверх чужой, холодной и подрагивающей, согревая.

     
— Ладно.

Тэхён благодарно усмехается ему, вздохнув, потому что даже и не знает, о чём поговорить с ним. Хочется столько всего сказать, столько всего сделать, но всё ограничивается беззвучным спасибо и лёгкой дрожью собственных пальцев, когда Чонгук крепче сжимает его руку. Сердце в груди болезненно трепещет от напряжения, правда через какое-то время действительно становится лучше: Тэхён даже слегка приваливается на решётку, прикрыв синие глаза, пока Чон молчаливо наблюдает за своим послушным котёнком, не заметившим, как пальцы давно сплелись между собой, образуя замок. Чонгука трясёт от этой нежности, от этого ключика к побегу, поэтому он слегка наклоняется и упирается лбом в прутья там, где сверкают золотые кудри.

— Я принёс тебе кое-что, — говорит Тэхён почти без звука, перебирает губами, тянется пальцами свободной руки в карман и достаёт оттуда подснежник, красивый, но слегка потухший.
     
Чонгук давится воздухом. Он ловит себя на мысли, что сердце в какой-то момент предательски вздрагивает и тормозит вовсе, а все слова, напор и былая сила куда-то улетучиваются, рассеиваясь перед нежностью юноши. Внутри праосвенец лупит себя жёсткими пощёчинами, приказывая очнуться от дурмана, вернуть стойкость и непроницаемость, которые ему так сильно идут.
     
— Когда я увидел его, я подумал о тебе.

Чёрные глаза пару раз заторможенно моргают, смотря на цветок в чужих красивых руках, которые осторожно тянутся к нему сквозь клетку. Чонгук сглатывает, по-прежему не в силах выдавить из себя хоть слово, будто заколдованный тянется навстречу и чувствует, как длинные пальцы бережно цепляют подснежник за ухо. Цветок сияет на фоне чёрных волос и глаз, смотрящих на Тэхёна с опаской, пока тот растягивает красивые губы в улыбке, а в синих глазах появляется радостный огонёк.

Простая трава принесла ему счастье? Бред. Но почему тогда этот бред трогает его каменное сердце?

— Я приду к тебе завтра, — утверждает Тэхён, внезапно услышав постороннюю возню за дверью. Если кто-то зайдёт сейчас, будет очень плохо. Чонгук аккуратно кивает, всё ещё прикусив язык. — Спасибо.

— За что? — успевает кинуть вслед прежде, чем Ким встаёт и быстро уходит.

Тэхён осторожно оборачивается, несмело улыбнувшись краешком рта:

— За то, что немного побыл со мной.

Он исчезает, оставляя праосвенца наедине с самим собой, а это, наверное, страшнее, чем допрос палачей Намджуна. Здравые демоны внутри него сокрушаются от того, что на какое-то мгновение Чонгук потерял свою каменную маску, показал слабую сторону и чуть не расклеился, распыляя честь. Он ничего не сделал, но сердце почему-то сильно стучит в груди, словно праосвенец, подавшись неправильным мыслям, предал своё Королевство. Король отползает в темноту, упираясь спиной в острые кирпичи, задумчиво скользит по рукам, что будто жжёт от призрачных прикосновений пажа, а сам мысленно уверяет себя, что это всё ради Праосвена.
     
Порывистым движением руки Чонгук хватает белый цветок, смотрит на него на раскрытой ладони, будто светящийся во тьме, и грубо сминает, растирая и давя.