Ludovico Einaudi - Primavera

Грегори

Я уже давно отчаился вновь услышать такой же тихий напев незамысловатой песенки. Услышать детское, именно детское, безудержное хихиканье. Так же и сейчас Марли иногда напевала, бродя по дому, в поисках очередной вещи. Поймать себя на этой мысли - так приятно, и одновременно хочется заткнуть уши. От боли и обиды. Почему именно моей девочке приходится бороться за свою, только начавшуюся жизнь? Однажды я решился лишать других людей жизни, чтобы именно моя малышка смогла прожить хоть еще немного. Будто отбирая у других оставшиеся года, даровать моей кудрявой Элизэ. Уже в свои девять с половиной лет она умеет умножать трехзначные числа, живо проговаривая ответ, и записывая его маленьким мелком на такую же маленькую доску. Это она вся в мать. Такая же неудержимая и веселая, способная поднять тебя с продавленного кресла даже после рабочего дня одной своей улыбкой. Даже сейчас, когда на голове ее черный кудрявый парик, а под лазурными глазами с бахрамой ресниц залегли тучки, она все так же чуть улыбается. "Папочка", нежно шепчет она, выпутывая свою ручку из под тяжелого больничного одеяла, заставляя и разные трубки с проводами, присоединенные к ней, зашевелиться. Моя бывшая жена, Карин, тут же отворачивается, не желая показать нашей дочери этих тяжелых, будто налитых ртутью слез. Таких ядовитых, полных соли. Я же просто опускаюсь на колени, чтобы быть с личиком Элизэ на одном уровне, и вожу своими загрубевшими ладонями, по ее исхудавшим рукам и будто птичьим, пальчикам. Смотрю на ее темные вены, змеившиеся по всей руке. Она неловко почесывает лысую голову, чуть приподнимая парик, и прикрыв в наслаждении один глаз. Такая она - моя Элизэ. Даже в путах из проводов и трубочек, она старается остаться собой. Старается жить. А я стараюсь не подвести ее, не подвести себя.

Она даже не знает, что сейчас я поцелую ее в носик-пуговкой, а через полтора часа уже буду прицеливаться из окна многоэтажки в висок очередной жертвы. Даже не подозревает, что сейчас, пока мы устраиваем на белом покрывале чаепитие с игрушками, в телефоне меня ожидает имя следующей цели. Но я то знаю, что когда, тело жертвы рухнет на асфальт, а врачи констатируют смерть, на мой банковский счет переведется пятизначная сумма. Элизэ очень сильная, это у нее уже от меня. Ей осталось еще немного курсов химиотерапии, и как говррят врачи, она вновь сможет надеть свое голубое платьице, и пойти гулять на наш любимый ежегодный фестиваль. Тех денег, что уже накопилось на моем счету, хватит, чтобы мы забыли этот кошмар, длиной в три года, и провели ннсколько лет под теплым солнцем Тасканы, не зная забот. Чем не сказка.. И последнее дело, на которое я согласился было спецефичным. Впервые я должен был не лишить жизни, а подарить. Подарить новую, счастливую жизнь рыжей девчушке Марли Картер. Это стало бы отличным последним аккордом моей симфонии убийств.

Именно мой заказчик поведал мне обо всем, что происходило с ней, но уверен, что это лишь крошечная часть печальной повести Марли. Никто не мог и подумать, что происходило с ней в стенах собственного дома, в руках родного брата. Фрэнсис. Неужели столько лет, я дружил, разделял горе и радость с тем, кто насилует собственную сестру? Неужели я не догадывался? Это чувство гложет меня каждый раз, когда мы в очередной раз сталкиваемся с Марли в нашей обветшалой квартирке. Она такая какая есть. Обычная Марли, которая сидит зевая по утрам, помешивая свой кофе. Или же, когда гремит посудой, разбрызгивая воду по полу. Марли, что неловко сидит рядом со мной на одном старом плюшевом диване. Интересно, что она думает. Что все остальные такие же как и Фрэнсис? Что я тоже могу в любой момент накинуться и... Нет. Я постараюсь сделать все, чтобы она больше не встречала таких же как ее брат. Подонков, которых не распознать за отглаженным смокингом и аккуратной прической вместе с иллюзией благопристойности. Тех, чье дьявольское нутро раскрывается темным цветком лишь в четырех стенах, где никто не узнает правды. Где никто не помешает.

Я бы сделал это, даже если мне не предложили денег. Достаточно было представить на месте Марли мою маленькую хрупкую Элизэ в обхятиях Фрэнсиса. Меня охватывал непривычный, звериный гнев, заставляющий идти убивать без какой-либо винтовки. Лишь мои руки и горло этого ублюдка. Я бы так и оставался в неведении, и возможно, в один день просто узнал о том как Марли похоронили на ближайшем кладбище. Или может вообще она исчезла, испарилась, будто и не существовала никогда. Но вот мы уже два месяца выжидаем подходящего момента. Точнее это я собираюсь с силами, чтобы наконец рассказать ей наш план, который подарит ей новую жизнь, полной того счастья и спокойствия, которого не было за все эти годы.

Я устраиваюсь напротив нее, когда она сидит на табрутке, оперевшись боком о стену. Я даже почти не вижу ее лица - лишь рыжую пушистую макушку, выглядывующую из-за страниц газеты. Она иногда встряхивает ее, пытаясь выпрямить листы, и в очередной такой раз замечает мой взгляд. Немного улыбается, сворачивая газету, и откладывая ее в сторону.

-Интересная статья о новых рыжих пандах в зоопарке. У них даже появился собственный вальер. - она спускает ноги, облаченные в одну из пар моих серых носков, и елозит ступнями по линолеуму.

-Ты чего?

Я пытаюсь собрать все эти зревшие в моей голове мысли, стараюсь сделать их более понятными. Даже не знаю для Марли или для себя. Пододвигаю свой табурет ближе к столу. Смотрю на эти крошки от утреннего печенья и засохшие капли чая.

-Ты что-то хочешь сказать? - я молчу. Марли уже кажется и так поняла к чему я веду всю эту затянувшуюся молчанку. - Ты мне наконец расскажешь почему я здесь. - это был не впорос, а просто констатация факта, которая облгечила мне ношу.

-Нам остался последний шаг, чтобы наконец все получили то, что им должно. Фрэнсису - наказание, а тебе - свободу.

-Что ты хочешь с ним сделать? - на какой-то миг она нервно наматывает локон на палец, будто я осужу ее за этот вопрос. Я бы так и сделал, если бы не ее взгляд. Наверняка мне никогда не понять почему после стольких унижений, в ее сердце до сих пор еле трепещет какое-то сострадание к брату. Такое чуждое для меня, которое я отторгаю, но такое родное и привычное для Марли.

Сам от себя не ожидая, я просто взял ее за руку, ту которая не была занята локном. Просто укрыл ее своеобразной клеткой из моих пальцев, словно пытаясь передать через тепло все те мысли, которые были в моей голове. Мне кажется некоторые дошли, впитавшись в пальцы Марли.

-Все зависит от него. Но поверь, какой бы исход ни был, я обещаю, что для тебя он будет хороший. - пытаюсь улыбнуться ей, ободрить в ответ на немного грустный взгляд, возможно заставить переубедить сострадать брату. Она молчит. И правильно. Молчит, чтобы не разочаровать ответом меня. А может и себя? Она лишь накрывает второй ладонью мои, и этого мне хвтатает, чтобы укрепить уверенность - обратного пути ни для кого нет.

■■■

Коул.

Все эти месяцы хоть мы и выжидали, но никто не сидел без дела. Мы терлись в архивах, в разных закоулках города как маленькие шестерни механизма отомщения. Становились невидимками, не спали ночами, следили за целью. В какие-то моменты казалось, что все тщетно. Что зря мы вообще затеяли эту глупую операцию, возомнив себя вершителями правосудия и жизней. Будто играли в игру, где на кону стоял не просто приз, а чья-то жизнь. В наших головах зрел план, который в реальности оказался мифом. Сказкой, которую не каждый бы решился воплотить в жизнь. Но мы решились. А точнее я.

Я - Коул Теркес. Абсолютно чужой человек для этой девочки. Мы бы могли и дальше жить, не зная о существовании друг-друга. Даже возможно не узнав, о смерти. Я знал, что был близок к самоубийству. Просто мне нужно было закончить ннкоторые дела, пристроить кота в хорошие руки, отдать долги. Я не хотел приносить столько же проблем после смерти как и при жизни. Просто хотел исчезнуть, чтобы обо мне забыли, так же как и забывали прежде. Но что-то меня остановило. А точнее кто-то. И это был Фрэнсис с его отвратительной правдой.

Для моего отца было позором узнать, что его сын - гей. Заднеприводный урод, который только и думает, что о похотливых занятиях. Но это было не так. В тот день, когда произошло то самое... Я. Я просто вычеркнул, скомкал себя и выкинул из его жизни, не желая больше причинять боли. Я всегда был разочарованьем, а тут, когда меня наконец взяли в семью, я стал огромным жирным пятном позора. Я просто решил не мозолить глаза офицеру Стоунхарту, и попытался себя исправить, искоренить в себе этот изъян. Но я понял, что все это время я просто пытался убить настоящего себя. Неуклюжего, но заботливого Коула. Коула, который любит парней и фруктовый чай. Коула, который кошатник до мозга костей. Который не любит свою скучную работу, но любит быть нужным. Именно таким я и был все это время за ширмой из глуповатого неудачника и труса, который ходит тенью по офису. Я решил вывести себя настоящего на свет. И кажется понемногу с этим справлялся.

Последним толчком был звонок в мою дверь. Короткая трель, которая от старости уже хрипела под конец. В этот раз я без всяких задних мыслей раскрыл дверь, даже не спросив кто там. Отворил, увидев свое нечеткое отражение, боязливо скривившееся в пяти черных пуговицах. Рубашка плотно прилегала к телу, отглаженная и белоснежная до безупречности. Запах орехового одеколона ударил в нос, и уже поседевшие, но все так же аккуратно подстриженные усы чуть подергивались от волнения. Все как раньше. Будто я вернулся на десять лет назад, когда он выплевывал слова, налитые ядом прямо мне в лицо. Бужто нас ничего не связывало, кроме документов об усыновлении и общего дома.

-Колу, я... - я обрываю его слова дверью, будто гильятиной. Хлопаю ей, запираю молниеносно замки. Облокачиваюсь на нее, будто снаружи рвется отряд быстрого реагирования. Но я не слышу ничего, кроме бешенно бьющегося сердца. Череда кратких, тихих ударов с той стороны, где стоит мое прошлое, от которого, я кажется убежал.

-Коул, открой! Я хочу поговорить. - я чувствую спиной, как его слова ударяются и отскакивают от дешевого материала двери.

-Зачем? Я позор для тебя. Но не для себя самого. Я принял себя уже давно, но примешь ли ты? - я говрю это в звенящую пустоту комнаты, надеясь, что он не услышит и уйдет, а я забуду об этом недоразумении и продолжу спокойно жить.

-Я принял тебя полностью, поверь. Еще в тот день, когда увидел тебя с утра сонным, медленно идущим по лестнице. Ты был... Такой скомканный, будто клочок бумаги. Такой же бледный и, кажется невесомый. И у меня сразу появилось чувство, что я должен достать тебя из того места. Расправить края и написать на тебе слово "счастье" - его голос глухо отзывается, ударяется, будто стайка рыб об арктический лед. А я сижу на грязном коврике и слушаю. Слушаю, а по щеке крадутся слезы. Такие горячие, соленые, зревших все это время, с того самого дня, когда я убежал, распахнув окно.

Кажется даже он не ожидал, что я так быстро раскрою дверь и кинусь в его объятья, делая его безупречную рубашку мокрой и помятой. Но он просто стискивает меня в своих могучих руках, бужто маленького мальчика, гладит по отросшим волосам, будто пытаясь восполнить ту пропасть времени, что не видел меня. Я слышу его сердце. Такое тихое, спокойное, колыбелью заставляющее меня безмолвно плакать.

Я даже не заню сколько мы так простояли: два человека, которые уркыты одеялом слез и тепла. Он мой отец. Лишь сейчас я хочу повторять это слово тысячу раз, чтобы оно нитью сшило нас, чтобы мы никогда больше не были одиноки. Офицер все так же статен и строг, но я вижу как время хлестало его годами по лицу, оставляя морщинки. Как печаль окрасило его кожу в бледный цвет. Как снег старости покрыл его волосы. И мне становится еще больнее, потому что во всем виноват я.

-Прости меня, папа. Я такой глупый. - задыхаюсь, плачу и будто взлетаю ввысь, когда он тихо говорит мне на ухо.

-Просто называй меня "папа" почаще.

Он утешительно поглаживает мою дрожащую сгорбленную спину, и я понимаю, что я снова дома. Что я и не сбегал никогда, а вновь в своей комнате, где скрипучая кровать и огромный шкаф. Я снова ребенок. И я снова нужный.