Я, очень усталый, возвращался в сторону дома со своим сыном с очередной охоты, практически не приносящей добычи. Желудок отчаянно требовал еды, не желая терпеть эту затянувшуюся вынужденную голодовку. Наша скудная добыча — всего лишь одна единственная молодая утка. Разве этим можно прокормить семью, пусть и небольшую, состоящую всего лишь из трёх человек? Этот год, пожалуй, будет одним из самых скудных на дары леса. Даже ягоды и грибы стали редким явлением и желанным лакомством не только для детей, но и для взрослых.

— Отец, как ты думаешь, мы переживём эту зиму? — взволнованно спросил Фейн, мой сын пятнадцати лет отроду.

Его и без того худощавое лицо, имевшее острые выпирающие скулы, приобрело ещё более болезненный, вымученный вид. Бледные губы слегка скривились от усталости и голода, а глаза были тусклыми, полными не детской печали. Сам же отрок слегка покачивался на порывистом ветру, словно тонкая хрупкая хворостинка.

— Поверь, бывало и хуже, — угрюмо улыбнувшись, ответил я, скрывая тревогу в своём голосе, слегка потрепав его светлые жёсткие, словно солома, волосы, — когда ты родился, был самый голодный год на моём веку. Вся рыба покинула наше русло, а в лесу с трудом удавалось найти хоть какого-либо зверя.

Перед моими глазами всплыли воспоминания того ужасного года, унёсшего множество людских жизней. Мне тогда было всего лишь двадцать лет, но именно в это время моя голова покрылась пепельной сединой, а я потерял покой по ночам, просыпаясь в ледяном поту от одного единственного кошмара.

Казалось, будто звери и рыба покинули наши места, уйдя куда-то далеко, прочь от нас. Рыбаки делились на группы, уплывая в разные стороны русла, идя вверх и вниз по течению, полукругом огибавшим наш лес. Река, исправно кормившая нас своими дарами множество лет, будто вмиг опустела, суля голодную смерть. Даже квакание лягушек по тёплым вечерам прекратилось, погрузив нас в вечернюю безмолвную тишину, нагонявшую мрачные мысли. Не было слышно прохладными вечерами весёлого стрекота кузнечиков и сверчков, раскатистого ухания совы и протяжного, заунывного, пугающего завывания волков по ночам в лесной чащобе.

В лесу было не лучше, чем в реке. Все ягодные места словно выгорели, несмотря на обилие дождей. Листья были сухими, хрустящими, ломаясь от малейшего прикосновения. Крупный зверь, видимо, ушёл далеко вглубь леса, за болото, а мелкое зверьё, необычайно редко попадавшееся даже умелым охотникам, неспособен был прокормить всю деревню, расположенную в столь большом удалении от любых городов.

Старожилы шёпотом, словно боясь кого-то, поговаривали тогда, что мы прогневили истинного Хозяина этих мест. Верил ли я в эти россказни? Конечно же нет! Как может верить в байки стариков двадцатилетний юноша, полный сил и надежд, у которого вот-вот должен родиться ребёнок? Меня тревожило лишь одно — как и чем прокормить беременную жену и ещё не родившееся дитя? Мы, охотники деревни, занимавшиеся промыслом небольшой группой, с каждым разом уходили всё глубже в лес, приближаясь к старому, давно высохшему болоту. «Гиблое место», — говорили про него все без исключения в деревне. Именно так оно и было, никто не смел даже оспаривать эту истину. Никто из тех, кто отважился туда сунуться специально или случайно, не вернулся домой ни через дни, ни через годы. Разве что Хиар, наш деревенский, потерявший рассудок, безумный старик, питавшийся объедками, словно бездомная собака. Говорят, он не всегда был таким, что его изменило то болото, покрытое частоколом чёрных, словно обгоревших, мёртвых деревьев с изогнутыми кривыми стволами и длинными крючковатыми, словно уродливые пальцы старухи, ветвями.

Если верить россказням стариков, он отправился на охоту за оленем, вместе с другими охотниками, но отделился от них, случайно зайдя в гиблое место, сбившись с тропы. Никто так и не отправился на его поиски, боясь прогневить своей наглостью Истинного Хозяина этих мест. Лишь спустя трое суток, которые практически беспрерывно были наполнены невероятно громкими криками, доносящимися из глубин леса, Хиар вернулся, полностью лишившись рассудка и голоса. Сколько его не спрашивали о случившемся, он лишь рыдал и скулил, словно собака, сжимаясь в комок, выпуская содержимое мочевого пузыря, а порой и кишечника под себя.

В тот злополучный день мы подошли вплотную к чёрным, как уголь, стволам деревьев, догоняя раненого оленя. Ещё бы чуть-чуть, и он убежал туда, куда бы мы не сунулись за ним даже под страхом смерти. Но нам повезло сбить его метким броском камня из пращи, попав прямиком в голову. Стоя возле мрачного, вселявшего страх в сердца мужчин, леса, я покрылся холодной липкой испариной, громко сглотнув слюну, ставшую невероятно густой. В тот же миг из леса, со стороны болота, донеслись глубокий гул и утробный душераздирающий вой, перемешиваясь друг с другом. Мы бежали так быстро, как не бегали, наверное, никогда. Лишь самый старший из нас остался на месте, неспешно взяв ещё тёплую тушу оленя за ноги.

— Хозяин сердится, — угрюмо проговорил он, смачно плюнув через плечо, — пошлите отсюда, пока можем это сделать. Негоже гневить его.

Но самое страшное началось по утру, с первыми лучами восходящего солнца. Как только они едва коснулись крыш домов, лес загудел, захрустел, будто кто-то живой, воистину огромный, пробирался сквозь деревья, ломая их, вырывая с корнем. Повсюду тихо выли и скулили собаки, срываясь с цепей, убегали прочь. Ни одной кошки не было на тот миг, будто они покинули деревню раньше всех. Немногочисленные куры и гуси в панике мельтешили туда-сюда, ломая себе ноги и шеи. Каждый в тот миг познал истинный, безумный, первобытный страх, от которого сжималось абсолютно всё. Женщины и дети рыдали, укрывшись в погребах. Многие мужчины, сжимая в своих нервно дрожащих руках всё, что было похожим на оружие, тихо вздрагивали, отворачиваясь, вытирали стекавшие слёзы.

Нечто безумно страшное приближалось. Земля дрожала от этих воистину чудовищных шагов, вибрация от которых ощущалась внутри каждого из нас. Я едва сдерживался, чтобы не обмочить штаны от страха. К горлу подступил ком, мешавший дышать. Волосы встали дыбом, кожа покрылась мурашками и потом. Сердце колотилось так, будто вот-вот выпрыгнет из груди. Я готов был зарыдать, убежав прочь.

В тот же миг из леса появилось Оно... Нечто невообразимо огромное, туманное, жуткое, древнее... Это просто невозможно описать никакими словами! Хтоническое чудовище самых первых времён после сотворения мира неспешно шло к нам, простым людям, дрожащим в первобытном, животном страхе.
Некоторые бежали, не совладав с ужасом, охватившим их рассудок. Старики рухнули на колени, закрыв заплаканные лица руками. Они молились, как их учили предки, передавая слова молитв из уст в уста. Я последовал их примеру, не скрывая слёз, практически рыдая, как дитя, упав на колени. Всё моё тело содрогалось от страха и всхлипываний, голос срывался, дрожа, как никогда. Тихий, едва слышимый шёпот переходил в дикий умалишённый крик. Я просил, умолял всех Богов защитить нас от гнева Хозяина этих земель.

В голове начало темнеть, казалось, будто весь мир прекращал своё существование. Мне ужасно не хватало воздуха, лёгкие были словно охвачены пламенем. Я начал задыхаться, жадно, словно рыба, вырванная из воды, пытаясь глотнуть воздуха, но он был плотным, тяжёлым, словно кисель. Моё тело обмякло, упав безвольной, почти безжизненной куклой. Я потерял сознание...

Очнувшись уже к вечеру, я заметил, что другие тоже были без сознания. Они кряхтели и стонали, неуклюже пытаясь встать с земли. Повсюду был белый, словно зимний снег, пепел, лежащий ровным слоем. В воздухе пахло гарью и мертвечиной. Лес стоял безмолвной стеной, лишь изредка покачиваясь, колыхаемый ветром, завывающим в верхушках чёрных деревьев. В тот день мы не досчитались пятнадцать человек. Старожилы сказали, что это плата за годы охоты. По их словам, некогда давно это нечто забрало сотню человек, и именно век мы не знали бед. Никто не верил в эту легенду до того дня. Именно в тот день я поседел, а левый глаз по стоянно дёргается.

Отсюда невозможно сбежать. Уходя слишком далеко от леса, ты вернёшься назад, даже если будешь идти прямо и не сворачивать. К нам никто уже давно не приезжает, да и приезжал ли раньше? На моём веку ни разу, да и никто из стариков не помнит о приезжих. Мы как скот для Него. Он растит нас, как мы растим овец и свиней...

Я продолжил идти по лесу в сторону дома. Пятнадцать лет прошло. Наступил голодный год, как и ожидали. Вокруг тихо стонал лес, словно немощная старуха, просящая воды. За спиной раздался громкий, до боли знакомый гул...

(Примечание автора: Возможно, данная история получит дальнейшее развитие, но сроки, даже примерные, сказать не могу)