Говорят, от судьбы не убежишь. Я поняла это на собственной шкуре. Один раз мне удалось сбежать от Молний. В этот раз я, как глупая запуганная овечка прибежала им прямо в руки. Ещё и в серебряных линзах, которые делают меня слишком похожей на атланту.

Никто не двигается с места, солдаты оценивающе разглядывают меня, просчитывают угрозу. Мои солдаты, люди, такие же как я, раздумывают над тем, убить меня сейчас или просто взять в плен. Неужели они не видят, что я такая же, как и они? Неужели эти тонкие, маленькие линзы смогли так легко их обмануть, скрывая мою истинную человеческую природу?

Тишину подземелья нарушает хриплый смех лейтенанта. Он перекидывает ремень автомата через грудь и жестом приказывает Молниям опустить оружие. Медленным, но твердым шагом мужчина приближается ко мне, хищная улыбка змеится на его губах, от чего чуть подрагивает ужасающий шрам, что тянется через нос. Мне хочется вопить, бежать, драться насмерть, но тело не слушается ни единой команды, и всё, что я могу – в бессильном страхе вглядываться в зеленые человеческие зрачки солдата. Я так привыкла к серебряным, золотым и бирюзовым глазам атлантов, что теперь обычные зеленые глаза, серые или карие, как у некоторых из солдат кажутся мне настоящей диковинкой. Лейтенант протягивает руку, и я зажмуриваюсь, ожидая удара, но тяжелая ладонь спокойно опускается на моё плечо.

Он знает, что я такая же, как и его солдаты. Самый обыкновенный человек. Бессильная, загнанная в ловушку девочка. Мужчина испускает ехидный смешок. Мне хочется объяснить всё, попросить о помощи, рассказать о пытках и о похищении атлантами, но язык отказывается поворачиваться и издавать хоть звук.

Вместо этого я снимаю одну из серебристых линз, открывая взору лейтенанта светло-серую человеческую радужку.

- Никак шпионка? – в хриплом голосе лейтенанта звучит неприкрытая насмешка. – На пленную не похожа.

Киваю – это единственное, на что я сейчас способна. В памяти всплывает поцелуй с Джеймсом, наши совместные уроки по борьбе и стрельбе, танец с Фреиром, дружеские беседы за чашкой чая с Виктори и то, как рьяно меня спасали и защищали мои друзья. Не люди. Атланты.

Вздрагиваю и машинально заталкиваю воспоминания куда подальше, хотя передо мной стоят обычные люди, а не атланты, способные читать мысли. Привычка.

- Давно ты здесь?

Наконец у меня получается выговорить хоть несколько слов, хотя голос надламывается и отказывается подчиняться:

- Шесть месяцев.

- Неплохой срок. Думаю, позже ты нам подробнее доложишь о данном тебе задании и об раздобытых сведениях. Протекторат будет доволен.

От мысли о том, что придется стоять перед тринадцатью молчаливыми протекторами и рассказывать в подробностях обо всем, что я увидела в городе атлантов и о чем здесь узнала, становится не по себе.

- Конечно, - покорно киваю.

Сведения в обмен на жизнь это стандартная схема - всего лишь нужно рассказать немного из того, что я узнала от атлантов, и всё – живи себе дальше спокойно и беззаботно. Никаких побегов, никакого страха, наоборот – награда и признание. Разве не к этому я стремилась с самого начала? Уничтожить атлантов, врагов, которые разрушили мой дом и семью, растоптали и посрамили всё, что было для меня дорого, получить свободу и счастливый билет в новую жизнь, где ничего не будет напоминать мне о пережитом в Иннестоуте?

- Пойдешь с нами. Пейдж отведет тебя к вертолету.

Снова киваю. Я рядом со своими, в полной безопасности. Не этого ли я ждала? По телу пробегает противная дрожь, а сердце будто разрывают на части – бросаю последний взгляд назад, туда, где за спинами солдат смыкается маслянистая тьма.

Всего лишь нужно сейчас покинуть этот город и позже рассказать об атлантах, о Джеймсе, Вик, Фреире, о высших, средних и низших, об мистере Дьюрте.

Вкрадчивый голосок в голове тихо шепчет: "Ты готова предать свою новообретенную семью ради чужого признания? Ты готова жить спокойно и счастливо зная, что по твоей вине прольется много крови? Что Джеймс пожертвовал собой зря?"

Отгоняю непрошенную мысль и сжимаю кулаки, стараясь избавится от наваждения. Это всё – позади, всего лишь очередной кусочек моей раскромсанной жизни. Сейчас вершится моя личная месть руками человеческих солдат. Не пора ли установить справедливый порядок вещей и уничтожить всех атлантов, которые разрушают семьи и благополучие человечества? Я всего лишь помогу правосудию свершиться немного быстрее с помощью полученных сведений. Поворачиваясь спиной к темному коридору с которого пришла, к входу в это сырое подземелье я отрекаюсь от своего прошлого, уничтожаю всё, что связывало меня с атлантами. Я достигла желаемого – те, кто пытал меня, допрашивал или старался убить наконец получат по заслугам.

Тогда почему кажется, будто в сердце воткнули сотни острых осколков?

Шагаю навстречу девушке, которую мне представили как Пейдж. Она отведет меня к выходу из этого лабиринта, двери в который я навсегда закрою.

Я делаю вид, будто принимаю свою победу, но единственное чувство, которое гнетет мою душу – это поражение и горькое сожаление.

Я никогда не смогу оставить позади тех, кого успела полюбить.

Вместе с Пейдж со мной шагают несколько солдатов, и сам лейтенант Манфреди. Они переговариваются о чем-то между собой, но я даже не пытаюсь вслушиваться – мысли витают далеко отсюда, рядом с яростно сражающимся Джеймсом и бесстрашной Виктори. Рядом с немного нелепым, но милым Фреиром, и мужественным Френком, таинственной златовласой Катариной.

Джеймс знал, на что идёт, отпуская меня. Он прекрасно понимал, что это не моя битва, но он не учел, что после всего, через что довелось пройти, мне больше нет места среди людей. Пусть внешне я человек, но мое сердце принадлежит атлантам, которые спасали меня не один раз, исцелили не только раны и кости, но и душу, заставили почувствовать себя действительно значимой и ценной. Я стала намного большим, чем просто хрупкие кости и простая человеческая кровь.

И после всего, что для меня сделали мои атланты, я смогу гордо повернуться к ним спиной и с полным пренебрежением к чужим жизням выдать все их тайны? Смогу жить с осознанием того, что на моих руках навсегда останется доля крови невиновных?

Как я могу предать тех, кто стал мне дорог и кому дорога я?

Наши шаги и плеск воды под ногами отдаются гулким эхом, которое продолжает вторить нам далеко впереди. Я должна остановиться, обернуться, вернуться и наконец защитить тех, кто мне дорог. Хватит бежать от судьбы, поджав хвост, как трусливый щенок.

Позади меня лейтенант негромко переговаривается с одним из солдатов. По голосу это девушка, но слов мне не разобрать. Спустя несколько поворотов становится суше, но ледяная вода продолжает хлюпать в моих туфлях, а я не могу осмелиться попросить остановиться, чтобы вытряхнуть её.

Виктори, Джеймс, Фреир. Я шепчу их имена, беззвучно шевеля губами, повторяю, как молитву, в надежде, что это прибавит мне сил.

- Стоять! – приказ лейтенанта, отбиваясь бесконечным эхом от стен, звучит оглушительно, заставляя меня вздрогнуть от неожиданности и вернуться в реальный мир из своих раздумий. Солдаты прекращают ходьбу и, как по команде, оборачиваются ко мне. Свет нескольких фонариков устремляется мне в лицо уже во второй раз за сегодня, от чего приходится зажмуриться.

- Твоё имя? – вопрос обращенный ко мне, во взгляде лейтенанта – недоверие и зарождающееся подозрение.

- Сьюзен Лоренсон.

Если бы я хоть немного сообразила, в чем подвох, придумала какое-нибудь имя и выкрутилась! Но слова слетают с моего языка быстрее, чем я успеваю обдумать сказанное и осознать, какую ошибку совершила

- На моих руках сжимается хватка двух солдат, дуло автомата третьего направлено мне в грудь. Один выстрел – и всё закончится. Сердце трепещет от страха в грудной клетке и старается вырваться, а по телу пробегает дрожь от ужасного осознания – пути назад нет. Либо меня сейчас пристрелят прямо здесь – и никому в голову не придет искать чье-то тело в бетонном лабиринте, либо всё же придется предать всех дорогих мне атлантов ради своей никчемной жизни.

Из глаз пробиваются непрошенные слезы, и я сжимаю челюсть, стараясь удержать рвущиеся из груди рыдания. У меня нет выбора. У меня его никогда не было.

- Сьюзен Грейс Лоренсон, племянница предательницы Джессики Кейд погибла шесть месяцев назад, - шепчет мужчина, а его голос становится похожим на шипение змеи.

Разве стоили жизни Джеймса и Джессики моей? Разве они могли хотя бы подозревать о том, насколько моя душонка тщедушная, трусливая и прогнившая насквозь? От горького осознания собственной никчемности и омерзительности хочется вопить во всё горло, но вместо этого я говорю слова, за которые после буду себя люто ненавидеть.

- Она не погибла, а попала в плен. И она сейчас стоит перед вами.

Хриплый смех нарушает внезапно воцарившуюся тишину. Лейтенант кривится, глядя на меня с таким презрением, будто я не больше, чем грязь, прилипшая к подошве его ботинка.

И я уверена, что заслуживаю это.

- Если бы она была в плену, то не стала бы притворяться атлантой и выглядеть такой сильной и здоровой. Знаешь, что делали с моими людьми в плену?

Мужчина подходит ближе и ближе, так что мне хочется отпрянуть назад, но железная хватка солдат не даёт мне этого сделать. Эти горящие гневом, яростью глаза, которые не знают пощады внушают мне настоящий животный страх, оказываются рядом – я могу даже сосчитать крапинки близ зрачков.

- Их резали на части, обливали кислотой и заставляли медленно сходить с ума. Думаешь, можешь предать людей дважды, став послушной собачонкой атлантов? Думаешь, будешь им прислуживать, вынюхивать всё, а за это атланты дадут тебе власть и признание?

Чужие цепкие пальцы сжимают мой подбородок до боли.

- Один просчет – и от тебя не останется даже кучки пепла.

Как назло, я вспомнила обжигающую хватку Джеймса, от которой на моих запястьях остались продолговатые шрамы – следы пальцев, объятых огнем. На ум пришла неистовая ярость, с которой атлант старался убить меня всего две недели назад, когда потерял над собой контроль. В чем-то, пусть и против воли, я соглашаюсь с лейтенантом. И осознание этого пугает даже больше его горящих ненавистью глаз.

- Я никого не предавала, - голос подводит меня. Слова дрожат, скатываются с языка несмело тут же испаряются в воздухе, заставляя почувствовать, насколько я беззащитна.

Я предала моих друзей, моих атлантов, предала память моей погибшей семьи, и Джес, которая отдала свою жизнь ради меня. Я предала саму себя и всё, чем дорожила, оказавшись под страхом смерти.

Я никогда не чувствовала себя более ничтожной и слабовольной.

- Актиния узнала тебя.

Вперед выходит девушка-солдат, и я сразу узнаю эти свирепые глаза, выбившуюся из-под повязки темную кучерявую прядь. Та самая Молния, которая едва не убила меня во время нашей с Джеймсом недавней вылазки. Если бы огненный атлант не подоспел вовремя, девушка бы перерезала мне горло. Сейчас, кажется, она сделает это с удвоенным удовольствием.

Я никогда не принимала сторону атлантов, но всегда была готова защищать мою семью и тех, кто сумел принять меня и полюбить, несмотря на предрассудки и кровную вражду между нашими расами. А теперь ухватилась за призрачный шанс выжить, подло предавая всё, чем дорожила. Только сейчас я всё ясно осознала – и на удивление спокойно приняла свою судьбу. Где-то на задворках сознания мелькнула искра сожаления, отдавшись острой болью в сердце – только на миг – и тут же исчезла.

У меня не было возможности спастись, вернуться к Джеймсу или хотя бы выбраться на поверхность из бетонной ловушки. Нет смысла плакать или умолять о пощаде – это только позабавит бездушных солдат, а бороться не получится – силы одной невооруженной девочки против десятерых солдат с полным арсеналом оружия слишком неравны.

Я поняла неизбежность судьбы ещё как только встретила Молний вместо атлантов в бетонном лабиринте, но теперь мою уверенность окончательно подтверждает резкий, сильный удар в челюсть. За ним следует новый удар в живот, и я сгибаюсь пополам, лишенная возможности защититься или хотя бы прикрыться руками – меня крепко держат другие солдаты. Тот парень, который целился в меня, теперь обрушивает свои удары вместе с девушкой, что узнала меня, и лейтенантом Манфреди.

Теплая кровь стекает по моему подбородку и капает на красивое платье, густо орошает бетон. Никто не обращает на это внимание, меня за волосы поднимают на ноги и сильный удар обрушивается слева, заставляя меня завопить от боли. Я кричу от боли, пытаюсь вырваться, брыкаюсь, царапаюсь – инстинкт самосохранения берет верх - но с каждым чужим ударом солдат мои силы иссякают. Я далеко не ровня стольким натренированным убийцам.

Наконец, когда я едва держусь на ногах, резкий рывок за волосы заставляет меня поднять голову и взглянуть сквозь тонкую пелену слез на лейтенанта – прямо в его яростные, бледно-зеленые глаза.

- Для предателей есть одно искупление - смерть, - шипит он и сжимает моё предплечье.

Одно точное, годами натренированное движение – и моя рука с громким хрустом смещается. Потом мне ломают запястье на этой же руке. Кричу и кричу до тех пор, пока в легких хватает воздуха, пока мой голос не надрывается, превращаясь в сиплый шепот. Меня медленно ломают, растягивая мучение - косточку за косточкой, - как маленькую хрупкую птичку, заставляя вопить от нестерпимой боли, пронзающей тело электрическими разрядами.

Когда не остается сил даже шепотом умолять о пощаде, меня отпускают – искалеченное, обессиленное тело падает навзничь. Боль, пронзившая каждую кость, каждую мышцу в тот момент, когда я коснулась твердого бетона, заставляет хриплый, слабый стон вырваться из груди. Я переворачиваюсь на бок, опираясь на целую руку. Из груди вырывается натужный кашель, и я сплевываю – серый бетон орошают мелкие алые капельки. Перед глазами всё плывет, застывшие фигуры солдат превращаются в размытые темные пятна – мой разум не может ни на чём сосредоточиться, боль притупляет ощущение реальности.

Лейтенант Манфреди усмехается, глядя на меня. В его глазах – открытая насмешка и превосходство.

По моим щекам текут слёзы, а каждый всхлип, вырывающийся из груди, причиняет невыносимую боль, каждый хриплый вдох дается мне с огромным трудом – кажется, будто всё тело разобрали на мелкие детали и потом кое-как собрали по частям.

Солдаты наконец уходят, забирая с собой свет и оставляя мне лишь холодную, пустую темноту. Впервые я могу почувствовать её запах – тьма пахнет смертью, горечью полыни и сыростью кладбища. У меня не осталось и капли сил, чтобы подняться. Снова кашляю, рот заполняет солоноватая теплая жидкость. Кровь. Она повсюду – на моей одежде, в растрепанных волосах; она маками расцветает на холодном камне подо мной.

Откидываюсь на спину и устремляю невидящий взгляд вверх. Малейшее движение причиняет мучительную боль – я словно искалеченная, переломанная кукла, которой обрезали ниточки. Обессиленно раскинувшаяся на сыром полу в неестественной позе, с нелепо вывернутой рукой, истекающая кровью в абсолютном одиночестве посреди холодного лабиринта.

Неужели это и есть мой конец? Смерть среди пустоты, наедине со своими мыслями и воспоминаниями? Вот так и должна была оборваться моя жизнь ещё с самого начала – среди грязи, паутины и пыли, в луже собственной холодной крови мой последний вздох устремится к темнеющему своду коридора вместо чистого неба? Одинокая слеза скатывается по моей щеке. Сил нет даже на то, чтобы всхлипнуть и всё, что я могу – беззвучно плакать, устремив погасший взор в темноту, что окутала меня плотным коконом.

Мне страшно. Ещё вчера я жила настоящим, веселилась и тревожилась из-за того, какое бы платье надеть на торжество, любила, дышала, смеялась и переживала, а теперь? Я чувствую холодное дыхание смерти у своей щеки – оно пахнет гнилью и неизбежностью. Разве так всё и заканчивается?

Я боюсь умирать. Мне не удалось попрощаться с Виктори и Фреиром, а стоило...Я не сказала последних слов Джеймсу, хотя голосок в моем сознании твердил, что мы больше не увидимся. Джеймс – одна мысль о нём причиняет мне ещё большую боль, чем искалеченное тело – как он будет там без меня? Жив ли он вообще? Столько раз атлант меня защищал – а теперь я не смогла защитить его. Никто так и никогда не узнает о том, что я умерла здесь, в этом огромном заброшенном лабиринте, а если Эвенли всё-таки жив, то он весь свой оставшийся век будет считать, что я смогла убежать, нашла тихое, мирное пристанище и наконец зажила счастливо. Моё тело будет тлеть в бетонной гробнице, а Джеймс будет верить, что пожертвовал собой не зря.

Меня страшит смерть в одиночестве. Всё, чего бы я могла сейчас пожелать – это чья-то рука, сжимающая мою, тихие слова – да можно и без слов! Всего лишь чье-то незримое присутствие рядом, которое бы дало мне знать, что я не одна в последние минуты моей жизни. Смерть не так пугает, когда ты не одинок.

Придушенные всхлипы вырываются из груди, причиняя мне острую боль, по расцарапанным щекам текут горячие слёзы, обжигая кожу. У меня совсем не осталось сил бороться с подступающей смертью. Больше всего на свете мне бы хотелось сейчас взглянуть на Джеймса, коснуться его, поцеловать и сказать самое важное – то, насколько он мне дорог.

Не так я представляла себе смерть. Я мечтала, что однажды отойду в мир иной спокойно, без сожалений и укоров совести, в окружении дорогих мне людей. Теперь же я истекаю кровью на холодном бетоне среди темных сырых и неприветливых стен, совершенно одна и слишком молодая, чтобы умирать. Впереди у меня ещё столько лет, столько свершений, а я даже не успела познать любовь – жизнь распорядилась иначе.

Перед глазами всё плывет – из-за того, что меня стремительно покидают вместе с кровью последние силы или из-за пелены слёз – я не знаю. Постепенно рыдания затихают, а слёзы полностью иссякают – и я остаюсь одна среди пугающе тихой пустоты, лишенная возможности чувствовать и мыслить. Кажется, будто на месте грудной клетки образовалась бездонная пустота – я больше ничего не чувствую. Единственное, что меня тревожит – сожаление, но и оно постепенно угасает, как тлеющие угольки на месте потушенного костра. Веки наливаются свинцом, силы покидают тело, и меня клонит ко сну. Я больше не могу сопротивляться холодным щупальцам смерти – и они обволакивают меня, затягивая в свою мрачную пучину.

Сквозь эту манящую темноту настойчиво пробивается крохотный, едва заметный лучик света. Приоткрываю глаза, мысленно тянусь к нему, как утопающий – к протянутой руке спасителя. Словно этот маленький луч может действительно стать моим спасением, вытащить меня из цепких лап смерти. Широко распахиваю глаза в немом удивлении, потом часто-часто моргаю, но наваждение даже и не думает никуда исчезать.

Джессика стоит прямо надо мной и посмеивается. Легкий запах оладий, кофе и апельсинов щекочет мои ноздри, заставляя сердце сжаться от невыразимой тоски. Черты её красивого, доброго лица уже успели размыться в моей памяти, так что теперь я жадно хватаюсь за каждую мелочь: выбившаяся прядь, небрежно спадающая на скулу, морщинки в уголках лучистых глаз, серебристые нити, поблескивающие в густых каштановых волосах, родинка близ носа, маленькие круглые серьги с фианитами в ушах. Моя любимая Джес, такая, какой она навсегда отпечаталась в памяти. Всё тело пронзает острая боль, заставляя поморщиться, но я всё же поворачиваюсь на бок, чтобы лучше видеть Джессику. Тетя приседает рядом со мной. Странно: от женщины веет теплом и спокойствием, она излучает совершенную гармонию среди всего того хаоса, в который за считанные часы превратилась моя жизнь. Ласковый взгляд Джес полон искренней любви и заботы – в сердце вспыхивает ноющая боль, и это никак не связано с моими увечьями.

- Вставай, Сьюзен, - шепчет она, пока её губы еле-еле двигаются. Я не слышу голос женщины вживую, скорее, он звучит в моей голове.

Сжимаю зубы, а на глаза снова навертываются жалкие слёзы. Я так устала плакать!

- Вставай, - повторяет Джессика.

Мне хочется прошептать ей: "Я не могу", но едва я силюсь открыть губы, с них не слетает ни единого звука, кроме натужного хрипа, вместе ним срываются капли крови и ударяются о каменный пол. Джес словно читает мои мысли, поэтому она обращается ко мне снова, только на этот раз её голос тверже и настойчивее:

- Вставай.

Смаргиваю слёзы и жмурюсь от мучительной боли, пронзившей всё тело, едва я пытаюсь привстать. У меня не осталось сил. Джес больше ничего не говорит, но в её глазах молчаливый приказ. "Вставай". Из груди вырываются стоны, а с глаз текут слёзы, размазывая запекшуюся кровь и грязь на лице. Переворачиваюсь на живот и выставляю вперед руки, но вес опускаю только на здоровую, а не покалеченную солдатами. Бросаю мимолетный взгляд на Джессику, она кивает и в моей голове снова звучит её голос: "Ты сильнее, чем думаешь".

Сквозь стиснутые зубы вырывается крик вперемешку с яростным рыком. Я должна подняться. Кажется, будто всё тело обжигает пламя, едва ли не каждая клеточка горит от боли, я задыхаюсь, перед глазами темнеет. Несмотря на это, продолжаю вставать. Минуты кажутся мне вечностью, нескончаемым адским огнём боли и мук вперемешку с моим собственным бессильным и отчаянным гневом. Опираюсь о стену и тяжело дышу, спина взмокла от пота и крови. Джессика наблюдает за мной со стороны и одного мимолетного взгляда в сторону любимой тети хватает, чтобы понять, насколько она мной гордится. Делаю несколько шагов вдоль стены, опираюсь на холодный бетон и тяжело дышу. По спине градом катится пот, хотя в коридоре достаточно холодно. Джес довольно кивает, а я опускаю взгляд - босые ступни неприятно холодит сырой пол - я успела потерять туфли, подаренные Виктори. Когда же я снова смотрю перед собой, моей любимой тети больше нет.

Я снова одна. В глазах щиплет, но мне сейчас не до слёз: нужно идти вперед, шаг за шагом продвигаться туда, где находятся атланты, которые мне помогут. Я больше не могу надеяться на людей – не после того, как меня жестоко избили и оставили умирать в луже собственной крови.

Платье, точнее, оборванные, измазанные в грязи и крови клоки ткани, которые от него остались, неприятно липнут к телу, а прохладный ветерок, гуляющий в коридорах, заставляет поежиться от холода. Боль ярким пламенем нещадно обжигает мой правый бок и сломанную руку, безвольно обвисшую вдоль тела – легче перечислить, что у меня не болит, чем наоборот. Кажется, будто мне сломали каждую косточку, а на теле вовсе не оставили ни единого живого места.

Голова тоже раскалывается от боли, а затылок мокрый и холодный: видимо, я хорошо приложилась о камень, когда падала. Перед глазами всё плывет от невыносимой боли, а ноги подгибаются от усталости – сказывается потеря крови и весь ужас, что я пережила в этот вечер. У меня нет права останавливаться – только идти вперед, даже если это значит, что я забреду в самое сердце этого лабиринта. Мне остается только надеяться на привередливую Фортуну – сейчас только от неё зависит, погибну я среди этих безмолвных стен сегодня или всё же встречу атлантов, которые мне помогут.

Ужасно хочется прилечь и заснуть, но у меня не идут с головы слова, сказанные Джессикой: "Ты сильнее, чем думаешь". Отчаянно хочется верить в то, что моя тётя права – но силы слишком стремительно покидают моё ослабленное и покалеченное тело. Неосторожный шаг обращается резкой болью в колене, от которой я вскрикиваю и едва не падаю, успевая удержаться на ногах едва ли не одной силой воли.

Нет, нельзя останавливаться - я должна идти до тех пор, пока просто не упаду от изнеможения. Двигаться приходится наощупь, так что каждый раз, когда коридор разветвляется, приходится, хромая, переваливаться от одной стены к другой. Останавливаясь у каждого такого поворота, я отталкиваюсь, почти что падаю на противоположную стену и стою какое-то время, пытаясь отдышаться. Не знаю, сколько времени я провела в этом лабиринте, но мои силы иссякают с каждым поворотом. Останавливаюсь у очередного разветвления коридора, втягиваю сквозь стиснутые зубы затхлый воздух - и меня одолевает приступ кашля. Теплая, солоноватая на вкус жидкость заполняет рот – кровь. Теплые струйки текут с носа, и я утираю их тыльной стороной ладони.

Я не продержусь здесь долго. Ещё поворота два-три – и я бессильно упаду, но встать уже не смогу. Нужно продолжать идти, пока в моих ногах остается еще хоть капля сил. Ладони скользят по шершавому бетону стен - кожу покалывают иголочки боли, а губы шепчут какую-то молитву. Я наверняка сейчас похожа на сумасшедшую в бреду: отчаянно цепляюсь за стену уцелевшей рукой, всё тело исцарапано, в синяках, а от роскошного синего платья остались только поблеклые грязные тряпки, волосы растрепались и запутались, косметика давным-давно потекла, оставив черные следы на щеках, смешанные с кровью. Ещё я до боли вглядываюсь в темноту вокруг и шепчу, как настоящая полоумная. Может быть, от всех сегодняшних потрясений, у меня и взаправду поехала крыша? Это как раз объясняет странное появление давно погибшей Джессики.

Впереди что-то мерцает, но, как бы я не старалась вглядеться в темноту до рези в глазах, ничего не получается увидеть. Уставшие ноги сами несут меня вперед, к этому таинственному свету. Отталкиваюсь от одной стены и падаю на другую, ноги подгибаются, но я успеваю крепко, до боли, схватиться за шершавый бетон, ломая ногти. Губы дрожат, а всё тело бьёт дрожь. Бреду в исступлении за крошечным лучиком света, а с каждым шагом ноги тяжелеют, наливаются свинцом. Яркая полоса расширяется, становится ближе и ближе, что прибавляет сил моему уставшему, искалеченному телу. Остановиться заставляет очередной приступ кашля, сотрясающий каждую клеточку. В голове туманится: нет, я не могу потерять сознание сейчас, нет!

Наконец-то я подхожу достаточно близко, чтобы коснуться этой полосы, протягиваю ладонь, как жаждущий – к источнику воды, и мою расцарапанную, покрытую кровью и грязью кожу освещает мягкий дневной свет. Рука натыкается на деревянный предмет, который не даёт свету проникать в тёмное подземелье. Напрягаюсь и из последних сил толкаю его – это, оказывается, дверь, - на себя. От усталости теряю равновесие и моё тело встречается с запыленным грязным полом какой-то разрушенной комнаты, отдаваясь нестерпимой болью в каждой клеточке. С потолка, местами обрушившегося тяжелыми бетонными валунами, бьёт жизнерадостный свет, слишком яркий для моих глаз. Они немилосердно слезятся и пекут среди моря света, в котором я внезапно оказалась, но плачу я вовсе не из-за этого. Делаю глубокий вдох: здесь воздух пахнет пылью, гарью и пеплом, но никак не затхлостью и сыростью. Переворачиваюсь на спину и рассматриваю розовато-алое утреннее небо, на котором начинает заниматься кровавый рассвет. В воздухе вокруг меня кружится и оседает пыль на тяжелые обломки, когда-то бывшие стенами или потолком – теперь от них остались только причудливо искривленные металлические балки. Из груди вырывается сдавленный, булькающий, хриплый смех. Хохот разносится среди груд обломков, окружающих меня, как монолиты, поднимается вверх, к насмешливо безоблачному небу, откуда прохладный ветерок обдувает моё расцарапанное лицо.

Наконец, я на свободе.