На следующее утро меня будит ослепительно яркий свет, внезапно осветивший всю комнату. Я переворачиваюсь на живот и отгораживаюсь от внешнего мира подушкой в надежде вернуться к незаконченному сну.

- Вставай, Спящая Красавица! – мрачный голос Джеймса звучит откуда-то извне. Я мычу что-то вроде "Убирайся", но атлант и не думает сдаваться просто так. Джеймс одним движением отбрасывает одеяло, а я вскакиваю, как ошпаренная и тут же скрещиваю руки на груди в целомудренном жесте – на мне ведь всего-то легкая ночная рубашка. Я раздраженно оглядываю атланта, однако у того даже не дергается бровь в привычном насмешливом жесте. Лицо Джеймса – заледенелая маска угрюмого недовольства, а вокруг него будто возвышается плотная каменная стена, которую сегодня не пробить ни едкими саркастическими замечаниями, ни гневными тирадами на тему "Соблюдение границ чужого личного пространства". Взгляд у атланта туманный, бесцельно блуждающий по комнате и будто бы вовсе неосознанный. Такой бывает либо у заядлых алкоголиков под действием очередной бутылки горячительного напитка, либо у психически больных людей, которые слышат посторонние голоса в своей голове. Капельки золота, обрамляющие зрачки сегодня не мерцают жаркими искрами, а мутно поблескивают, подернутые дымкой. Может, атлант заболел? Эти чертовы детишки богов вообще могут заболеть, или мучаться насморком и саднящим горлом их не научила Матушка-природа?

Даже непривычные для Джеймса растерянность и медлительность не сдерживают поток моего раздражения:

- Эй! Тебе жить надоело?

- Собирайся, - единственное слово, которое слетает с его крепко сжатых уст.

Сдерживая клокочущую в горле обиду, я язвительно бормочу атланту в ответ "Урод", и бреду в ванную, по дороге протирая заспанные глаза и стараясь окончательно очнуться от тяжелого сна.

Улицы заливают клубы молочного тумана. Воздух от сырости тяжелый, плотный – можно резать ножом – он забивается в горло и оседает липкой тяжестью в легких. Приподнимаю ворот легкой курточки и натягиваю рукава по самые костяшки озябших пальцев – хочется спрятаться как можно дальше от этой промозглой пелены, которая стремиться заглянуть в каждую щелочку. Джеймс рядом вовсе не заботится о нелётной погоде, оно и ясно – будь я ходячей взрывоопасной духовкой, мне бы и самая страшная арктическая стужа была нипочём. Беспокоит другое - атлант сегодня слишком угрюмый, мрачный и молчаливый – обычно не проходит и минуты без его саркастических замечаний, направленных в мой адрес или обращенным к любой погоде, случайным прохожим, порывам ветра невпопад или просто к окружающему миру. Каждый раз, когда я пытаюсь подобрать слова, чтобы развеселить Джеймса или хотя бы поднять привычную волну желчи и язвительности, у меня возникает такое чувство, будто я с разбегу натыкаюсь лицом на высоченную бетонную стену. Как бы то ни было, Джеймс упрямо не желает посвящать меня в причины собственного беспокойства или пускать в своё мрачное, скучное царство уныния и апатии. Да что же это я! Сама ною и причитаю едва ли не круглосуточно, а стоит только взгрустнуть Джеймсу – и я сразу стараюсь найти весомую причину, как неопытный врач-практикант, который с видом уверенного в себе специалиста, стремясь выслужиться в глазах опытных коллег, бросается лечить простуду лекарствами от тахикардии. Каким бы мстительным, жестоким и вспыльчивым не был Джеймс, у него есть право на другие чувства – всё-таки даже злость и самоуверенность когда-то надоедают.

Туман крадет окружающие звуки, брошенные в надежде расколоть глухой панцирь Джеймса слова, заглушает наши шаги и давит на барабанные перепонки, так что приходится приглушать голос, почти что шептать под действием незримой хватки на горле. Я не люблю туман – белое шелковое полотно так и дышит скрытой меж своих складок опасностью. Стоит зазеваться – и из призрачных клубов вынырнут пристальные налитые кровью глаза, появится омерзительная когтистая пасть грозного монстра, и тот легко утащит тебя с собой. От подобных мыслей по коже побежал липкий холодок, я поежилась, всё больше кутаясь в противно шуршащую синтетическую ткань и пугливо стрельнула глазами по окрестностям – никаких признаков голодных потусторонних монстров. В безмолвии мы подошли к тренировочному комплексу, который возвышался среди мистического белого полотна футуристической громадиной. Безмолвный гигант глядел на нас немигающими глазами-окнами, что едва виднелись сквозь молоко, окутавшее всё вокруг.

Краткое беззвучное приветствие, беглый взгляд из-под шуршащего ворота куртки – мои линзы-обманки тускло свернули серебром – и открываются тяжелые металлические двери, впуская нас в пасть каменного монстра. Стоит нам пройти не больше десятка-двух метров в полутьме коридора, жужжащей дешевыми электрическими светильниками – и Джеймс испускает болезненный стон, вцепляясь пальцами в настенное покрытие. Он рвано вдыхает воздух сквозь стиснутые зубы, морщится и энергично мотает головой, как пёс. В стену врезается его крепкий кулак – и на шершавом бетоне остаются трещины, а на поцарапанных костяшках проступают крошечные алые капли. Я вздрагиваю и отскакиваю в сторону, пораженная такой внезапной и категорической переменой настроения. Мой голос подрагивает и ломается от напряжения:

- Джеймс?

Атлант не отвечает, продолжая хватать воздух с таким остервенением, будто за каждый глоток кислорода ему приходится бороться. Я набираю полные легкие воздуха, который здесь пахнет сыростью, металлом и ржавчиной, и на выдохе с нажимом повторяю:

- Джеймс.

Кажется, этим нескольким настойчивым звукам удалось пробиться сквозь плотный кокон немого отчаяния вокруг атланта – он отрывается от стены и в меня упирается немигающий холодный взгляд. Мутно-янтарные радужки теперь отчетливо сверкают огненным золотом, а охристые пятнышки в них вовсе пропали, являя одно только золотистое сияние. У меня сводит коленки и легкие будто сжимаются в невидимых силках – Джеймс делает широкий шаг ко мне, механический и четкий, будто передо мной бездушная груда металла, а не живой человек. Вжимаюсь в противоположную стену, стараюсь слиться с ней, стать часть узкого коридора в надежде, что атлант меня не заметит. Сжимаю глаза, пока сердце остервенело качает кровь, его биение взрывается снопом ярких искр на обратной стороне век – и в чувство меня приводит судорожных вздох. Распахиваю глаза – Джеймс стоит поодаль и сжимает в ладонях голову, а его взгляд потерянный, как у маленького котенка, который отбился от матери. Будто недавнего ледяного безумия, которое на краткий миг охватило разум атланта, и не бывало. Наёмник не извиняется и никак не поясняет своё странное поведение, которое сегодня выходит за рамки всех привычек Джеймса Эвенли.

Вместо того, чтобы успокоиться и дать атланту самому разобраться со своими мыслями и чувствами, задаюсь вопросом: что же послужило причиной эмоционального всплеска Джеймса? Боль? Отчаяние? Или нечто другое?

Всё время ещё с самого начала сегодняшнего дня меня не отпускает смутное чувство надвигающейся опасности. Оно засело слишком глубоко, холодными коготками царапая сердце, сбивая дыхание и стуча крошечным молоточком в висках. С каждой минутой, проведенной в тренировочном центре, это чувство всё больше растет и всё настойчивее стучит хрустальным молоточком в моей голове, так что призрачное ощущение перерастает в неутихающую мигрень, которая доставляет много неудобства и вызывает неподдельное раздражение. В последний раз такое чувство у меня возникло тогда, когда в тренировочном зале меня застал тот самый высший атлант, который проводил допрос-казнь после моего похищения. Меня тогда едва не задушили – как ни странно! – угрожая этим Джеймсу. Я постаралась отбросить панические мысли о том, что это может быть знаком свыше, предчувствием, потому что всякие ментальные послания и предзнаменования – это полная чушь, в которую верят только дурачки.

Стоило нам зайти в тренировочный зал, как предчувствие крепко сжало в своей крошечной ладошке моё сердце, наполнило конечности противным холодком и зашептало в голове, что нечто сегодня не так, неправильно. Джеймс, вопреки привычке, не начинает раздавать мне указания, как только я переступаю порог, а сразу же отходит прочь, разминая мышцы шеи. Его движения механические, дерганные, будто внутри атланта находится целый искусственный механизм из хитросплетения проводков или шестеренок, который им управляет.

Разминаю мышцы в одиночестве – Джеймс снова склонился к стены, с шумом вдыхая воздух и качая головой, будто стараясь избавиться от наваждения. Может, ему плохо? Стоит ли звать врача, учитывая неестественное поведение атланта, и вообще поможет ли кто-нибудь здесь ему? Сжимаю руки в кулаки, глубоко вдыхаю и на выдохе произношу достаточно громко, чтобы Джеймс услышал меня даже сквозь непривычное для него помутнение рассудка:

- Я могу потренироваться сегодня одна.

Атлант перестает трясти головой и резко выпрямляется, будто кто-то разом натянул все ниточки, руководя наёмником. Глаза у него снова мутные, белки приобрели красные пятна из-за полопавшихся сосудов, будто Джеймс не спал несколько дней. Губы у него сухие и шершавые, атлант нервно кусает их, переводя невидящий взгляд с меня на окружающие предметы, и обратно.

- Всё в порядке. Начнём?

Всё в порядке. Самая лживая в мире фраза, которая звучит чаще всего как раз тогда, когда ничего не бывает в порядке. Полное опустошение, боль, которая выгрызает внутренности, жгучее отчаяние и гнетущее одиночество – всё это прикрывается фальшивой улыбкой и бессмысленной фразой "Всё в порядке". Три отвратительных слова, после которых происходят самые ужасные вещи: кто-то погибает от отчаяния, чье-то сердце разбивается вдребезги, а кто-то обрывает жизнь по собственному желанию.

Мне не очень хочется начинать схватку с эмоционально нестабильным атлантом, который при малейшем желании может меня сжечь заживо, но тот уже приготовился к атаке. Со вздохом решаю, что я попадала в ситуации намного хуже и киваю Джеймсу в знак своей готовности.

Джеймс сцепляет зубы, напрягается и выбрасывает вперед кулак, атакуя меня. Удар молниеносный, и я буквально чудом избегаю его. Теперь моя очередь идти в атаку, но атлант ловко отбивает мои удары и проворно уворачивается. Несколько раз Джеймс почти задевает меня, но я успеваю пригнуться или отскочить – сказываются регулярные изнурительные тренировки и мышечная память. Мы кружим по тренировочному залу, будто стервятники, пытаясь предугадать следующее движение или выпад противника.

Я прорываюсь вперед, готовая ударить под дых – любимый приём, которому меня научил Джеймс ещё во время наших самых первых совместных тренировок. Противник легко угадывает мой ход и мощный удар в солнечное сплетение вышибает весь воздух с моих легких, затем удар по ногам, и они подкашиваются – я оказываюсь на полу, больно ударившись головой. В ушах стоит противный звон, а перед глазами темнеет. Прикладываю ладонь к затылку и испускаю стон – боль выжигает затылок - а мысли путаются и проворно ускользают, гул в голове нарастает и отгораживает меня ото всех звуков вокруг. В чувство меня приводит новый удар, на этот раз по рёбрам. Боль молнией простреливает всё тело и возвращается в гудящую голову, усиливая противное жужжание. Что там говорят солдаты – "не бей лежачего"? Для Джеймса Эвенли законы честного поединка не писаны. Да и для любого нормального противника, движимого стремлением убить, тоже.

"Сосредоточься", - мысленно повторяю себе, но всё внутри сжимается, крик ужаса застревает в горле, царапает его, а воздух вырывается из легких с тихим стоном. Мои глаза встречаются с глазами Джеймса, выплавленными из золота, полными жарких искр кузницы.

На лице атланта – маска звериной жестокости, ярость наполняет сосуд его тела до самых краев изнутри и плещется через край в его глазах. В уме мелькает крошечная паническая мысль, которая возвращает меня на несколько месяцев ранее – огромный промежуток после всех произошедших событий. Снова оказываюсь на земле, напуганная и брошенная – маленькая и беззащитная девочка посреди места столкновения двух враждующих рас - а надо мной нависает безжалостный враг, готовый размозжить мне череп просто потому что я человек. Конечно, я видела это раньше. Тогда, когда дым наполнял мои лёгкие, щипал до слёз глаза, а воздух был наполнен чужими душераздирающими криками, выстрелами автоматов и стонами раненых.

Я знаю, что будет дальше.

Подтягиваю на руках, ослабелых от страха, и медленно отползаю в сторону, с силой подтягивая своё тело метр за метром, но атлант не перестает атаковать снова и снова. Слезы беспомощной злости пробегают дорожками по щекам, липкие ладони скользят по гладкой плитке, ногти цепляются за бороздки между ней. Сквозь стиснутые зубы вырывается приглушенное хриплое рычание, пока я тщетно стараюсь избежать череды ударов и подняться на ноги. Удары сыплются один за другим – то справа, то слева, тяжелый и крепкий, будто кремень, кулак опускается то на ребра, то сталкивается со скулой, искрами взрываясь в голове. Мои защититься выглядят слишком жалкими – конечности неуклюже дергаются, чтобы ударить Джеймса, но тот лишь одним движением отбивает хилый удар и заламывает руки за моей спиной. Меня бесцеремонно поднимают вверх, боль простреливает запястья и змейкой обвивает их, а я громко вскрикиваю, встретившись глазами с пылающими адским золотом радужками атланта. Бьюсь, рычу, скалю зубы и стараюсь достать атланта ногами, но меня без видимых усилий прижимают к стене и Джеймс предплечьем прижимает горло, с силой сдавливая хрупкую кожу. Я судорожно пытаюсь урвать хоть один глоток драгоценного воздуха, бью ногами и руками, царапаю атланта – пальцы простреливает тупая боль, но я крепко сжимаю зубы и пытаюсь сморгнуть ненужную влагу на глазах. Джеймс наваливается всем телом, и теперь в ловушке оказываются все мои конечности. С ужасом оглядываю лицо наёмника – челюсти крепко сжаты, но приподнятые в зверином оскале губы обнажают сверкающие клыки, глаза сияют золотым свечением изнутри, будто фонари, в них плещется неистовое, неудержимое пламя ярости, а его отблески отбрасывают тени на точеные скулы атланта. Моё сердце со звучным скользким "бух!" плюхается куда-то в пятки, оставляя леденящую пустоту в грудной клетке. Из горла рвется жуткий, пронзительный крик и обжигает горло – или это так действует нехватка кислорода?

Я чувствую, что что-то пошло не так. Джеймс всегда останавливает бой, если видит, что мне больно или я сильно ушиблась, но сейчас он, кажется, полон решимости стереть меня в порошок.

Налегаю всем телом из последних сил, стараюсь оттолкнуть врага прочь, чтобы освободиться из его стальной хватки, но это равносильно тому, что пытаться сдвинуть с места гору. Взгляд Джеймса полон неистовой ярости и ненависти, в нём танцует безумный, неукротимый огонь. И единственное животное желание настоящего хищника – убить. Если раньше я думала, что это просто тренировка, приближенная к условиям реального боя, то теперь мне становится по-настоящему страшно, по телу пробегает отвратительная дрожь. Воздуха не хватает, и я с последних сил пинаю атланта ногами, вкладывая в беспорядочные и бессмысленные удары всё своё отчаяние, ужас и желание затравленное жертвы выжить. Мне плевать, сделаю я Джеймсу больно, или нет – наша тренировочная схватка превратилась в битву двух неконтролируемых созданий, которыми руководят лишь первобытные инстинкты – выживать и убивать. В те драгоценные несколько секунд, которые мне удается выиграть благодаря мощному, пусть и хаотическому напору, я глубоко вдыхаю прохладный воздух, готовая закричать, позвать наконец на помощь – Джеймс превратился в сгусток чистой ярости и смертоносной энергии, воздух вокруг него раскалился и начал преломляться, как в жару над горячим асфальтом.

Крик так и застревает у меня сгустком долгожданного воздуха в груди - атлант ударяет меня под дых, в один раз вышибая весь дух, и я скатываюсь на пол по стене, упираюсь ладонями в холодную плитку. Больше нет сил сдерживать истерические рыдания – они вырываются из горла, сдавливают грудную клетку и пробегают конвульсиями по ослабленному страхом телу. Джеймс кружит вокруг и подходит ко мне не спеша, будто бы наслаждаясь моментом слабости затравленного зверька, который содрогается, всхлипывая у самых его ног. Отползаю подальше от врага, забиваюсь в дальний угол тренировочного зала и сжимаюсь, подтягивая к саднящим ладоням колени, а страх смыкает свои плотные сети надо мной. Я в ловушке. Передо мной больше нет Джеймса, которого я знала – здесь лишь чудовище, движимое жаждой крови и убийства, в чьих венах течет раскаленная ярость и безумие.

Я снова, против своей воли, возвращаюсь в тот день, когда Джес погибла ради меня. Когда Джеймс чуть не убил меня. И вот, спустя время надо мной снова дланью судьбы нависает златоглазый атлант, готовый с легкостью стереть меня с лица земли.

Атлант поднимает кулак в воздух, приготовившись нанести очередной удар, а я подсознательно сжимаюсь и выставляю вперед дрожащую ладонь, закрываю глаза от ужаса.

- Джеймс, пожалуйста! – мой крик срывается на истошный истерический визг, но боль от нового удара не простреливает моё тело, как минутами ранее.

Несмело приоткрываю глаза и убираю от лица ладонь – взгляд Джеймса, затуманенный пеленой ослепляющей ярости и животного желания уничтожать, проясняется, являя на свет прежнего, растерянного и даже беспомощного, как ребенок, атланта. Джеймс с силой зажмуривает глаза и потирает виски, сдавливая голову в ладонях. Глаза атланта в замешательстве перебегают с собственных мозолистых ладоней на мою крошечную, сжавшуюся в клубочек фигурку и обратно. Джеймс понимает наконец, что произошло и его зрачки расширяются от запоздалого ужаса и последующего сожаления.

- Извини, - его голос сиплый, словно атлант не говорил несколько дней. – Я...я не хотел.

Я немного расслабляю напряженные мышцы, вытягиваюсь на полу и устало потираю ребра, пытаясь подсчитать, сколько новых синяков добавилось сегодня. С опаской поглядываю на Джеймса, застывшего в изумлении поодаль, и готовлюсь к новому выбросу неконтролируемого гнева, но его не происходит – кажется, атлант раскаивается в содеянном, встречая мой настороженный взгляд. Он делает шаг впереди, а я снова сжимаюсь и вытягиваю вперед раскрытую ладонь, как всего несколькими минутами ранее – жалкая попытка защититься.

- Нет, не подходи, - мой голос звучит слабо и затравленно, как у напуганной зверушки.

Джеймс дергается и кусает до крови губы, а в его глазах плещется целая гамма эмоций – гнев, непонимание, боль, раскаяние и жалость, - словно мои слова превратились в оружие и ранили его.

- Контроль, - хрипит атлант, отходя от меня – шаги неуверенные и неуклюжие, будто Джеймс никак не может вернуть себе власть над одеревеневшим телом. – Это ещё один урок. Никогда не позволяй своим эмоциям и желаниям взять над тобой верх.

Я поднимаю глаза и с недоверием оглядываю атланта, под моим пытливым и обвиняющим взглядом, как пёс, над которым занесли для удара кулак. Значило ли это, что Джеймс хотел убить меня? Так или иначе, сегодня это ему почти удалось – атлант чудом сумел очнуться от горячечного бреда.

- Я совершил ошибку. Потерять контроль – это одно из самых ужасных преступлений среди атлантов. Извини меня, Сьюзан.

Его слова искренние. Джеймс сожалеет о том, что причинил мне боль, напугал и едва не задушил. Атлант вновь бросает взгляд на свои грубые пальцы, которые не перестают мелко дрожать, и прячет их за спину, едва понимает, что я заметила этот непроизвольный тремор.

- Мне жаль, Сьюзан.

Я обхватываю себя руками, а голова прямо-таки гудит от нахлынувших эмоций. Вдобавок ко всему, адреналин стремительно иссяк, оставляя ноющую тупую боль во всём теле, и особенно – в ребрах, - как напоминание об несдержанности Джеймса и моей собственной омерзительной слабости. Несмотря на постоянные заверения в том, что я стала сильнее и моя собственная нерушимая уверенность в своей силе, в том, что я сумела стать похожей на настоящую атланту, теперь я понимаю: ничего, по сути, не изменилось. Мы вернулись к самому началу: Джеймс – атлант, жаждущий моей смерти, а я – всего-навсего маленький птенчик, которая никому не нужна и которая не может защитить себя. Я снова такая же глупая и жалкая, как и несколько месяцев назад. И все эти линзы, переодевания, тренировки с Джеймсом не сделали меня ни на малейшую каплю похожей на несокрушимых атлантов – я всего-навсего дешевая подделка, пустая и бессмысленная копия той силы, которой хочу обладать.

Вытираю соленую влагу с лица – она уже успела забраться в крошечные порезы и царапины, так что по коже пробегает искорками боли неприятное жжение.

- Ты был прав. Мне никогда не стать, такой, как атланты.

Я избегаю встречи с пылающими радужками Джеймса, потому что знаю, что его взгляд полон жалости, что мешается с виной. А унизительная жалость с его стороны сейчас чревата очередным водопадом слез.

- Может быть и так, - я поднимаю ошеломленно гляжу на Джеймса – неужели он действительно признал мою позорную слабость вместо того, чтобы отрицать мои словам, сказанные сгоряча, в порыве мучительного стыда?

– Может быть, ты никогда не сравнишься силой с атлантом, но это не потому, что ты родилась в человеческой оболочке. А потому что ты не жестокая. Ты ни разу не убивала, не ломала чужие кости и не наблюдала, как твой враг истекает кровью до смерти. Ты боролась, но только внутри себя, боролась за то, чтобы выжить, сохранить здравый рассудок и веру в людей.

У меня вырывается язвительный смешок – что-что, а веру в людей я потеряла уже давно. Но где-то в глубине моей души, среди беспросветного отчаяния и сожаления теплится вера в светлых атлантов, трепетно взращенная нежными руками Виктори. Эхо от моих слов мячиком отбивается от стен и скачет по тренировочному залу:

- Виктори не жестокая.

Джеймс кивает, судорожно вдыхает, а в его голосе отчетливо звучат нотки горечи, которая обжигает мне горло:

- Вы с ней похожи. Она никогда не сможет лишить кого-то жизни, как и ты.

В глазах Джеймса плещется сожаление и борьба – с самим собой или призраками, мне всё никак не удаётся понять.

- А ты? – я скрещиваю руки на груди и поджимаю губы. – Ты когда-нибудь убивал?

Бесполезный и бессмысленный вопрос сухим пеплом рассыпается в воздухе, оседает тяжелым грузом на душе Джеймса – несколько брошенных невзначай слов когтями скользят по его темному, отгороженному от внешнего мира сердцу, вскрывая старые раны. Атлант замолкает, на его лицо падает тень, губы крепко сжимаются и воздух вырывается с его рта рваными вздохами. Джеймс медлит, подыскивая такие слова для ответа, которые меня не испугают и не разрушают хрупкое доверие, едва установившееся между нами. Если только его не уничтожила сегодняшняя потеря контроля, разрушительная в своей внезапности. Непредсказуемое и жестокое нутро Джеймса показалось на свет, оголив свои гнилые клыки и дыхнув несвежим дыхание, ухмыльнулось мне прямо в лицо, успело испугать до дрожи, пока атланта сумел справиться со своим губительным "Я" и спрятать его подальше от чужих глаз.

- Я убивал, - голос Джеймса звучит глухо и сипло, признание дается ему с большим трудом, словно каждое слово обжигает ему язык и тяжелым грузом опускается на сердце. – Много раз.

Я ожидала подобный ответ, однако его слова всё же заставляют меня вздрогнуть от неприкрытого отвращения и презрения, которые липкой, зловонной волной заполняют всё нутро. Скольких же невинных женщин, детей и стариков этот молчаливый атлант лишил жизни? Руки Джеймса больше не дрожат, но, когда мой взгляд падает на его пальцы, они покрыты иллюзорной темно-красной густой кровью, которая ровными дорожками стекает по ним и капает на пол, с каждым разом увеличивая багровое пятно на светлой мраморной плитке. Атлант замечает мою бессознательную реакцию на свои слова, и это немного убавляет его храбрости, но Джеймс всё-таки находить в себе силы продолжить:

- Мне снятся кошмары. Каждый день стоит мне закрыть глаза - и во сне меня терпеливо поджидают призраки всех, кого я лишил жизни. Когда я был моложе, я выполнял любые приказы, даже если это означало убийство невиновных и детей, но сейчас...Верь или нет – вина терзает меня и по сей день. Я вижу их лица постоянно, и это сводит меня с ума.

В взгляде атланта читается неприкрытая боль, накопленная годами и добытая ценой крови и чужих мучений. Ещё свежие и поразительно яркие из-за адреналина воспоминания о том, как очередной жертвой Джеймса едва не стала я сама, удерживают меня от секундного порыва крепко обнять атланта и поддержать его.

Нет. Пусть атлант несет груз мучительной вины за многочисленные убийства на своих плечах. Заслуженная, пусть и запоздалая кара.

- Это участь любого из нас. Атланты должны убивать, чтобы выжить.

Я бросаю гневный взгляд в его сторону, едва сдерживая омерзение, которое морозом сковывает внутренности – взгляд Джеймса такой печальный и полный мучения из-за собственной вины, но на словах он снова возвышает убийство. Как будто бы его не тяготят бесчисленные смерти, о которых он с такой неподдельной горестью рассказывал мне несколько мгновений назад! Как Джеймс вообще может такое говорить? Животные могут убивать ради выживания – так устроена природа – но не разумные существа с развитым интеллектом!

- Кто-то в этом мире должен марать руки, Сьюзан. Не бывает такого, чтобы все были чисты и невинны, как ягнята.

- Я не буду убивать, - качаю головой, не отрывая глаз от обжигающего взгляда атланта, который, кажется, пронзает меня насквозь. – Никогда, даже если меня заставят, я не буду лишать кого-то жизни.

"Наглая, подлая ложь", - издевательски поёт тихий голосок совести в моей голове, напоминая о скором побеге, но я мгновенно заставляю его умолкнуть. Убивать ради выживания – не преступление.

- Я знаю, - Джеймс шумно втягивает воздух и сжимает губы. – Ты лучше, выше этого.

Мне хочется в это верить так же смело, как верит Джеймс. Но я не могу признать своей невиновности, потому что даже постоянно убеждая себя мысленно и вслух, прекрасно осознаю, что я могу убить, могу причинить кому-то боль. А бойня с атлантами-оборванцами в темном затхлом переулке только доказывает то, что за милой маской беззащитности моего хрупкого человеческого тела кроется настоящая звериная жестокость. Каждый раз, когда волны гнева хоронят под собой здравый рассудок, я превращаюсь в расчетливого, неудержимого и безжалостного хищника, который готов крошить врагов направо и налево без единого зазрения совести. И эта моя вторая сторона, кровожадная, неукротимая пугает меня едва ли не больше, чем бессердечные атланты вокруг.

Джеймс не предлагает провести меня до дома. Он не протягивает первым мне оливковую ветвь, не пытается как-то сгладить свою вину, если не считать извинений. Атлант даже не думает уходить от ответов на мои вопросы или лгать, скрывая уродливую истину под толстым слоем недомолвок. Он говорит жестокую правду, даже зная, что я бы не хотела её слышать. Парень вздыхает и опускает плечи, будто на его крепкую спину навалился слишком тяжелый груз – прошлое даёт о себе знать, хитро подкрадывается и ловко ударяет ножом в спину, стоило Джеймсу опустить оборону и отдаться течению безрадостных воспоминаний, пахнущих железом и свинцом, прогорклой кровью и сырой землёй.

Джеймс сжимает голову в ладонях и шумно хватает воздух ртом, будто бы ему приходится сражаться за каждый глоток кислорода. Блуждающий взгляд янтарных глаз встречается с моим – в глазах огненного атланта читается неожиданная решимость и уверенность; радужки успели приобрести нормальный оттенок и теперь в них снова хаотично блестят охристые пятнышки. Джеймс выпрямляется, снова поднимая нелегкий груз прошлого на плечах – временная слабость прошла, и атлант снова напоминает себя обычного: циничный и непоколебимый, он возвращает на лицо старую маску скучающего безразличия. Только где-то на самом дне золотистых радужек плещется безмерная усталость, накопленная годами; там же ползают бледные призраки всех жертв атланта, истошно вопят и терзают своего убийцу, царапают его внутренности и стучат о стенки черепной коробки, напоминая о мучительной вине за множество отобранных жизней. Я никогда ранее не замечала, насколько действительно измучен Джеймс своими собственными призраками и чужой болью – непреодолимая, безграничная жестокость казалась мне чем-то обыкновенным и привычным не только для огненного атланта, но и для всей их расы. Но тяжелые портьеры приоткрылись, пусть и на миг – а за ними на сцене гротескного театра оказалось леденящее душу отчаяние и безмерное страдание, непосильный груз чужих слёз, проклятий и боли, который несёт каждый солдат.

Джеймс опускает взгляд и проходит мимо меня, не прощаясь. Вслед за шумными, тяжелыми шагами неизменных армейских ботинок, начищенных до блеска, порыв воздуха уносит с собой запах кедра, можжевельника и морской соли – я порывисто втягиваю носом воздух, стараясь ухватиться за призрачную ниточку исчезающего запаха. Неужели атлант испугался моей проницательности и своей случайной слабости, связанной с потерей контроля? Сбегать, трусливо поджав хвост, как побитая скулящая собачонка, – не в правилах Джеймса Эвенли. Поэтому мне ничего не остается кроме как последовать за атлантом в надежде что он вдруг разоткровенничается и наконец объяснит свои пугающие перепады настроения и импровизированный "побег" с тренировочного зала.

Мы гуськом проходим по узким коридорам, петляя то влево, то вправо. Где-то на краешке зрения мелькают бесконечные двери, проходы и шероховатые грязно-белые стены, освещенные резким электрическим светом. Джеймс впереди нажимает на невзрачную красную кнопочку на панели рядом с массивной дверью – и её грузная металлическая пасть открывается, ощерившись своими беззубыми дёснами прямо на город. Неизменные солдаты – атланты с автоматами наперевес, стоящие на страже у самого входа, кажется, нас вовсе не замечают, хотя я отлично знаю, что это не так – безмолвные статуи уже успели тщательно оценить каждое моё движение на наличие скрытой опасности.

Джеймс нетерпеливо шагает в совершенно противоположную моему дому сторону, шаркая грубой подошвой ботинок об асфальт. Его ладони спрятаны в карманы, а в густых волосах застревают крошечные капельки – началась противная морось. Я натягиваю капюшон, скрывая волны каштановых волос под ним, подальше от липкой холодной влаги, которая забирается мне за шиворот и крошечными иголочками касается тонкой кожи лица. Она собирается на ресницах и мешает взору – я часто-часто моргаю, чтобы избавиться от надоедливых капелек, а они, срываясь с века, капают на лицо, так что кажется, будто я плачу. Джеймс ни разу не останавливается, чтобы оглянуться или проверить, иду ли я за ним, а я предпочитаю держаться на расстоянии от атланта, учитывая то, что он сегодня чуть не убил меня. Скорее всего, атлант благодаря своему острому слуху прекрасно осязает мои шаги, что лишает его потребности встречаться со мной взглядом.

Я могу в любой момент свернуть в соседнюю улочку или просто развернуться во весь оборот и гордо зашагать прочь, но что-то удерживает меня здесь, в паре метров от парня, заставляя следовать за ним по пятам сквозь шумный атлантский город. Время от времени я теряю Джеймса в толпе, что порождает внутри волну смехотворной паники – становится так страшно, будто я потеряла мамочку в торговом центре! - и мне приходится пробиваться сквозь атлантов, расталкивая чужие тела и попутно разбрасываясь извинениями во все стороны, чтобы снова следовать за ним. Даже несмотря на морось на улицах в самом центре города необыкновенно многолюдно – тут и там слышится веселый говор на десятках языков, но среди них особенно выделяется необыкновенно певучий и быстрый, как прохладная горная река. Атлантский язык звучит с огромных красочных билбордов, цветные надписи, призывающие что-то купить или посетить какое-то увеселительное заведение, отражаются в стеклянных витринах крошечных магазинчиков и в многочисленных окнах серебристо-черных небоскребов, что гордыми шпилями пронизывают небо. Город неудержимых красок, незабываемых впечатлений и необычной расы, которая смешала в себе десятки эпох и сотни культур, создав уникальный, пряный, шумный, ошеломляющий все органы чувств микс. Иннестоут – вот название обители атлантов, как сообщил мне совсем недавно Джеймс.

Мне постоянно встречаются атлантские глаза сверкающие зелёными топазами, фианитами и цитринами. Стоит встретиться в парой таких сверкающих радужек, окаймляющих маслянисто-черный зрачок – и я стремительно прячу свои собственные глаза, опускаю взгляд в асфальт и натягиваю капюшон поглубже. Мои линзы-обманки обладают тускло-серебристым светом и всего лишь отражают свет, когда тот задевает искусственную радужку – но не испускают таинственное сияние. Мне вовсе не нужны лишние вопросы, поэтому лучше приберечь своё любопытство на потом, слепо следуя за Джеймсом. Время от времени я выпрямляюсь и бегло оглядываюсь по сторонам, пытаясь запомнить все те здания и повороты, которые мы проходим. Мой мимолетный взгляд скользит по нарядным, весёлым атлантам разных национальностей вокруг, все куда-то спешат, болтают друг с другом, торгуются в продавцами на улицах, а в воздухе парит целая смесь ароматов, поражающая даже мой простой человеческий нюх. Терпкие и яркие специи, ниточки сотен духов, и запах чужих тел, пряный дух свежеиспеченного хлеба, от которого текут слюнки, сигаретный дым и влажная свежесть дождя – всё это соединяется в один огромный клубок, неотделимый аромат атлантских улиц. Буйство запахов, неоновых красок, улыбок и сотен звуков, образующих мерный гул, ударяет по всем органам чувств разом, кружит голову и тянет прочь, старается унести за собой, к очередной весёлой толпе молодых атлантов, шумно обсуждающих что-то. Но впереди меня среди чужих голов маячат темные волосы Джеймса, щедро смоченные дождевыми каплями; так что я оттесняю, как могу на задворки сознания весь этот манящий карнавал жизни, ловко обхожу пожилую пару, застывшую посреди тротуара и приближаюсь к огненному атланту. Удивительно, как город, полный безжалостных убийц, может так жизнерадостно сверкать, будто начищенная до блеска монета, задорно перемигиваться неоновыми огнями, смеяться, шуметь и просто жить? После всех рассказов об атлантах на школьных уроках самозащиты и вступления в военное искусство мне казалось, что они должны, по крайней мере, обитать в заброшенных, мертвых городах или сырых, зловонных бункерах и ненавидеть солнечный свет, питаться человеческой плотью и лелеять собственную безумную одержимость чужими смертями. А тут – такие живые, полные противоречивых чувств и на удивление приземленных проблем существа, что их едва ли можно отличить от обыкновенных людей, если б не витиеватый древний язык, звучащий из их уст, и светящиеся глаза, что наводят на мысль об разноцветных фигурных лампочках на новогодней гирлянде.

У небольшого двухэтажного домика, на первом этаже которого располагается сувенирная лавка – туристы в атлантском городе? – Джеймс резко сворачивает в небольшой проход, ловко нырнув под сень раскидистого бука, гордо торчащего среди аккуратно подстриженной зеленой ограды сразу за углом дома. За весь наш путь атлант так ни разу и не взглянул в мою сторону, даже краешком глаза, однако по его размеренному шаркающему темпу я могу догадаться, что парень отлично слышит мои дробные, поспешные шаги в нескольких метрах от себя. Узкий переулок с нависшими над нами пятиэтажными домами заканчивается, открывая огромный пласт огороженного пространства впереди.

Я бросаю рассеянные взгляды вокруг, поэтому не сразу понимаю, что мы пришли к пункту назначения. Джеймс, не колеблясь ни минуты, останавливается у ржавых, покореженных ворот кладбища и его мозолистые грубые пальцы опускаются на причудливо изогнутую в форме цветочной лозы балку, что венчает скрипящую калитку. Из-под ладони атланта сыплются лепестки давно иссушенной ветром, облупленной черной краски; скорбно опускаются к ногам атланта, будто пепел. Пронизывающий влажный ветер порывисто запускает пятерню в волосы Джеймса и колотит по темной шевелюре, хлопает воротником легкой куртки атланта по его шее.

Наконец Эвенли оборачивается, скорбной мраморной фигурой застывая на фоне бесконечных радов могил, а я скрещиваю руки на груди. От изувеченных временем и природой надгробий и скрипящих крестов, которые протяжно, жалобно подвывают в унисон ветру, качающему их, становится тошно. Мне не нравится это мрачное место, пахнущее смертью, стылым в венах страхом и разложением, а единственное моё желание сейчас – развернуться и бежать прочь от зловещего кладбища, да так, чтобы мелкие камешки разлетались в стороны из-под подошв затертых кроссовок. Однако, я не двигаюсь с места, будто конечности примерзли к стылой земле. Зачем Джеймсу приводить меня в такое жуткое место? Не похоже, чтобы в планах атланта значилась пометка ярко-оранжевым маркером "Напугать Сьюзан Лоренсон прогулкой по кладбищу" – в глазах моего друга плещется редкостные для него задумчивость и меланхолия, а кустистые брови съехались на переносице в мрачной гримасе.

- Я хочу показать тебе кое-что. Думаю, ты должна была увидеть это ещё давно.

У меня по коже бегут мурашки, тело непроизвольно вздрагивает. Что такого Джеймс может показать мне на старом заброшенном кладбище? Сердце испуганно бухает в грудной клетке, импульсы от его гулких хаотичных ударов отдаются в висках.

Плохое предчувствие не покидает меня всё время, что мы молчаливо шествуем друг за другом мимо старых бетонных плит, поросших травой, надписи на которых почти исчезли по истечению времени. Как вода стирает надписи на этих плитах, так время стирает воспоминания о любом, кто нашел своё последнее пристанище здесь, среди густых крон старых дубов, потемневшей прошлогодней травы и звенящей в ушах тишины. Кажется, будто само время здесь замерло, а вечность остановилась у ворот, охраняя покой каждого спящего. Джеймс, кажется, вовсе не замечает той безмолвной тяжести, которая придавливает мои плечи к земле, заставляет вздрагивать – не то от пронизывающего до костей ветра, не то от жуткого горизонта, усеянного вывернутыми полностью или частично плитами из светлого и черного мрамора. Одинокие кресты, что, будто скелеты, возвышаются над другими надгробиями грудами изъеденного ржавчиной металла, натужно скрипят, когда их задевает очередной порыв ветра. Джеймс однажды говорил мне, что он атеист, так может ли быть, что среди атлантов есть христиане, мусульмане, буддисты и люди иных религий? Атлантские гены ведь не выбирали одну нацию – они продолжают поражать весь мир и по сей день, как на редкость живучая зараза.

Я с детства ненавидела кладбища за ту атмосферу меланхолии, унылого смирения и неизменной скорби, тяжесть которой окутывает сердце, грозясь оставить живого посетителя навсегда в этом мире мертвых. Джеймс реагирует на гнетущую тишину вокруг стойко и невозмутимо, с такой легкостью ориентируясь между рядами заброшенных и чистых могил, будто на кладбище он бывает уже далеко не в первый раз. Мне ужасно хочется нарушить эту тишину, говорить без конца даже самые бессмысленные глупости, чтобы хоть как-то сбросить с сердца груз мрачной атмосферы, но удрученное настроение, витающее в воздухе, убивает слова, едва они собираются слететь с моих губ.

Джеймс делает ещё несколько шагов в сторону, ловко петляя между могилами, а затем останавливается и бросает беглый, одновременно обеспокоенный и виноватый взгляд на меня. К чему тут эта печаль и трагическое соболезнование?

Я подхожу чуть ближе, игнорируя молчаливого Джеймса, останавливаюсь напротив небольшой серой, с темными вкраплениями плиты. Тишина вокруг становится оглушительной, взрываясь адским криком в моей голове, воздух застревает на пути в легкие, а грудь сдавливает с такой силой, будто на моё хрупкое тело похоронили под собой волны океана. Слова, выточенные на камне придавливают меня к земле, звоном отдаются в ушах, заставляя задыхаться и раз за разом панически хватать воздух.

"Здесь покоится Джессика Литис Деларейна-Лоренсон..."

Больше прочесть я не в силах – буквы скачут, расплываются перед глазами, превращаясь в одно размытое бледное пятно из-за слёз.

Джеймс не произносит ни слова, даже не старается поддержать меня хоть словом или вывести из мертвенного оцепенения. Он отошел на несколько шагов в сторону, давая мне достаточно времени осознать и принять всё самостоятельно, без вмешательства посторонних. Атлант сжимает губы и отводит от меня взгляд – наблюдать чужое безутешное горе и понимать, что ты не в силах помочь, даже мучительнее, чем испытывать своё собственное.

Я стою и не могу выговорить ни слова, пока тяжесть воспоминаний давит на меня – словно горная цепь опустилась на мои несчастные плечи, - отчего я тяжело опускаюсь на колени. Джеймс дергается в мою сторону, протягивая ладонь – зачем? - чтобы похлопать по плечу, обнять, сжать мои холодные пальцы в своих или провести по волосам, но атлант одергивает себя. Он остаётся в стороне, сжимая зубы и ощупывая меня беспокойным взглядом, будто моя боль протянула худые, иссохшие руки к бесстрастному атланту и сжала его горло в своих костлявых пальцах, заставляя окунуться в ту пучину мучительной скорби, которая давно сомкнула свои темные воды над моим телом.

Ладони упираются в сырую холодную землю, сжимаются в кулаки грязные пальцы, а моя куртка быстро промокает под безумным ливнем, но я не замечаю этого – для меня существуют лишь холодные, педантичные слова, выбитые на мраморной плите. Имя последнего дорогого человека, которого у меня безжалостно отобрали. Из губ облачком влажного пара вырывается сдавленный шепот, слова комьями отчаяния и застарелой вины скатываются с языка и ударяются о могильный камень вместе с дождевым каплями.

- Джес, прости меня. Пожалуйста, прости.

Я могла спасти её.

Сдавленные рыдания вырываются наружу из груди, и я начинаю скулить, как раненный зверь, всхлипывая и ударяя по земле кулаками в бессильном гневе. Волосы разметались и теперь мокрыми сосульками повисли вокруг моего лица, ручейки воды скатываются с них за шиворот, но я не чувствую холода. Джеймс с шумом втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и отворачивается, не в силах наблюдать за моей агонией.

Поднимаю взгляд к белоснежным буквам на черном мраморе и вновь всхлипываю. Протягиваю руку и касаюсь холодной плиты, поглаживая её нежно и трепетно, как младенца. Мои рыдания заглушают все остальные звуки вокруг, они резко врываются в извечную могильную тишину, нарушают скорбный покой кладбища; позже они возвращаются в мою грудь и сотрясают тело беззвучными всхлипами.

Я слышу тихий призрачный шепот в голове, что шуршит, вгрызаясь в разум; последние слова, которые каждый день снятся мне в кошмарах - "Будь смелой, Грейс". К ним добавляются ещё множество других шепотков, сотни и тысячи ласковых слов, сказанных когда-либо Джессикой, её тихий смех и мелодичный голос. Это всё кружится, сбивается о в едва различимый шум, то в оглушительный рев, звучащий так громко, так что я закрываю уши руками. Перед моим взором то и дело мелькает милая, добрая улыбка Джес, её любимое бледно-голубое платье из шифона, фирменные воздушные оладьи, которые она готовила мне по утрам, глубокий взгляд мудрых глаз, в которых часто мелькали озорные, детские огоньки. Всё это образует одну гигантскую круговерть моего прошлого, воспоминания мелькают, сбивчиво перепрыгивая года моей жизни и выталкивая друг друга, сливаются в одну непрерывную мельтешащую линию, что прерывается хаотичными всполохами.

Мои истошный вопль разрывает в клочья тишину кладбища. Джеймс медлит несколько секунд, его лоб прорезают глубокие морщины, словно он отчаянно борется с чем-то внутри, а затем атлант в несколько шагов оказывается рядом со мной. Тяжелые горячие ладони опускаются мне на плечи, и Джеймс аккуратно поднимает меня на ноги.

Я отбиваюсь от него, пинаю кулаками, кусаюсь и толкаю, что есть силы, превращаясь в маленького озлобленного зверька, но хватка Джеймса на удивление крепкая. Кажется, я кричу ещё что-то атланту, срываясь на истошный визг, требую меня отпустить, но он обхватывает меня руками и уверенно удерживает возле себя несмотря на все мои протесты и угрозы.

"Я ненавижу его за то, что произошло с утра, за его высокомерность и несносный характер, за язвительность. Ненавижу, ненавижу, ненавижу", - мелькает у меня в голове, и я соглашаюсь с этой мыслью, однако, забывая, что истинная причина моей ярости и ненависти кроется в том, что Джеймс не помешал Джессике пожертвовать собой. Раз за разом я виню его, виню себя в смерти Джес, хотя помешать бы всё равно моей храброй тете никто не смог. Это был её собственный выбор, благодаря которому я осталась жива. Смогу ли я когда-то рассчитаться за такой бесценный подарок?

- Сьюзан, успокойся, - тихо, но настойчиво говорит Джеймс, хотя я уже перестала ошалело брыкаться и безвольно повисла в его руках, как кукла, которой подрезали ниточки. Атлант ослабил хватку – его пальцы больше не сжимались на моих плечах, как тиски, а я воспользовалась моментом и выскользнула из кольца чужих рук, буквально отпихнув атланта от себя. Гневный толчок был таким сильным и неожиданным, что Джеймс пошатнулся и едва не упал, слишком удивлённый таким внезапным порывом. Теперь мы стояли на расстоянии нескольких шагов друг от друга – заплаканная девочка с красным лицом и спутанными волосами против молчаливого, нахмуренного атланта. Джеймс не осмеливался сделать шаг навстречу мне, да и это было бы бессмысленно – я бы его всё равно оттолкнула прочь, не в силах сдерживать раздражение и озлобленность на атланта. Мне ненавистна и омерзительна даже сама мысль о том, что Джеймс, который долгое время издевался над моей человеческой слабостью смог увидеть миг, когда я сломалась и дала волю нескончаемому океану боли внутри. Во взгляде Джеймса мелькают едва заметные огоньки раздражения, но их заглушает сожаление в его голосе.

- Нужно было показать тебе это место раньше.

Я ничего не отвечаю. Пустое оправдание, лишь для того, чтобы заполнить гнетущую, напряженную пустоту и усмирить неутихающий гнев в моих глазах. Я отворачиваюсь, потому что чувствую, что снова спущу эмоции с короткой цепи и либо расплачусь, либо закричу что есть сил, кинувшись задушить атланта. На лице Джеймса, будто в зеркале, отражается внутренняя борьба с самим собой. Прожигаю взглядом сырую землю, а пальцы атланта нервно теребят подол растянутого свитера грязно-синего цвета. Нервозность и неуверенность – слишком редкие спутники солдата.

Несколько минут мы так и стоим в тишине, когда наконец наёмник подаёт голос:

- Это моя вина, - голос ломается, едва атлант начинает говорить, так что тот прокашливается и начинает заново: - Я не должен был слушать её. Я должен был спасти её.

В замешательстве оглядываю Джеймса так пристально, будто вижу его впервые в жизни и не могу поверить своим ушам. Нет, атлант никогда в жизни не признал бы свою вину, тем более ради какой-то человеческой девочки. Это всё фикция или игра моего подсознания.

- Мне жаль, Сьюзан.

Слова ударяют наотмашь, выталкивают весь воздух в легких, заставляя остервенело хватать губами кислород. Фраза, сказанная тысячи раз сейчас приобретает совершенно иной смысл. Джеймс в самом деле сожалеет из-за того, что не смог спасти единственного и последнего близкого мне человека. Когда наши глаза встречаются, я понимаю всё, что он не может выразить словами – будто между нами пробегает электрический импульс.

Джеймс никогда не сможет забыть этого или искупить свою вину передо мной. Мне бы хотелось простить его, обнять и объясниться, но вместо этого я стою, скрестив руки на груди и исподлобья разглядываю его лицо, нацепив на лицо маску холодной неприязни.

Что бы там Джеймс не говорил о моей чистоте и невинности, но я не смогу избавиться окончательно от ненависти к нему, даже если пожелаю этого больше всего на свете. Даже если атлант будет тысячу раз извиняться, спасать мою жизнь из бесконечных передряг, в которые я попадаю с завидной частотой. Даже если его объятия спасут меня, когда моя душа будет рассыпаться на мелкие кусочки, крошиться призрачной пылью. Даже если Джеймс будет рядом, чтобы подставить своё крепкое плечо, когда я буду падать от бессилия и боли, что превратилась в чудовище, нещадно раздирающее меня изнутри. И я не уверена в том, действительно смогу ли я сбежать отсюда без единой капли чужой крови на руках. Возможно, мне придется расправиться и с хмурым, молчаливым атлантом, который только что сжимал меня в своих теплых объятиях.

Может, не нужно искать чудовище, которое терзает меня день и ночь, наполняет сердце ненавистью и гневом; которое заставляет вскакивать по ночам в холодном поту из-за огненных кошмаров? Что если это чудовище – я сама?

Должно быть, эти мысли написаны на моем лице так же четко, как чернильные строки слов на белой бумаге. Джеймс сжимает зубы, шумно вдыхает и проходит рядом со мной так близко, что я отшатываюсь. Он не говорит ни слова больше и покидает пустынное кладбище, оставляя меня наедине со своими тревожными мыслями и снедающими сердце скорбью и гневом.