Самый страшный враг человека - это он сам. Наравне с раной и болезнью в могилу могут свести упрямство и гордость. Вот только в отличие от первых, последние могут и воскресить. Так вот, он категорически запретил себе умирать. Словно в его силах было посылать импульсы, вынуждающие набухшее болью и напрочь отказывающееся сердце биться дальше.

Ему казалось - это насилие над собственным телом. Но всякий раз, когда затуманивался рассудок, он выталкивал на передний план Её образ. Вспоминал, как искрились ее глаза от смеха, какой мягкой и ароматной была ее кожа, как переливались на солнце ее янтарные волосы, какими сладкими и настойчивыми были у неё губы. Он обнимал её и, казалось, его объятия могли защитить её от всего зла этого мира. Он ей обещал. И что же? Какая-то смерть его остановит?!

Волевыми усилием мысли он разгонял кровь по организму, заставляя её отчаянно пульсировать в венах и артериях, тормоша само сердце. Он не знал, долго ли длилась его гонка со смертью и на кого какие сделаны ставки.

Просто в какой-то момент все тело содрогнулось от новой волны уже не его боли. Это боль вообще не могла быть чьей-то. Слишком нечеловеческая. Люди, которым в пытках загоняли иглы под ногти, сдирали кожу миллиметр за миллиметр, отрубали палец один за другим или рвали суставы на расползающемся в разные стороны аппарате, могли прекратить эту боль, выдав то, чего от них неистово требовали мучители, или умерев. А у него такого выбора не было. Он чувствовал все. Каждый нерв, каждый сосуд, каждый орган. Горело все. В аду, наверно, горят именно так.

Спустя время вся боль собралась в один полыхающий шар, забившийся где-то в области лопатки, словно намеревался проломить позвоночник и вылететь наружу, разорвав и спалив всю плоть.

А потом все кончилось. Он вдохнул полной грудью, и ничего больше у него не болело. Щурясь на полуденном солнце, он поднялся с песка и улыбнулся лишь одним уголком губ.

Ее любимая улыбка.

Но свет, загоревшийся глазах вернувшегося к жизни островитянина потух, когда радость сменилась осознанием того, что находился он на Альфе, что это больше не его дом. ПОГ превратил этот затерянный рай в разоренное кладбище.

Он содрогнулся от мысли, что остался один. На необитаемом острове. Окружённый трупами своих друзей. В полупьяном бреду будучи совершенно трезвым он бродил между останками, различая в лицах, над которыми птицы-падальщики устроили поминальное пиршество, черты своих друзей, девушек, которых он отверг, взрослых, в своей извечной надоедливой заботе растивших его, как своего ребёнка.

Центр управления, их убежище, рухнул под натиском плавучего острова как карточный домик. Придавив собой не только технику и оборудование для связи с внешним миром, но и воспоминания о счастье, которое витало в воздухе, когда появлялась она.

Он задумчиво обошёл центр управления, остановившись приблизительно там, где, по его подсчётам, был зарыт их с ребятами тайник. Вооружившись булыжником, он принялся копать. Спустя минут десять импровизированная лопата уперлась в первую преграду. Он стряхнул землю со свёртка, аккуратно развернул и поднял на свет помутневшую бутылку бурбона. Едва улыбнувшись, он отложил ее в сторону и снова взялся за камень. Он почти отчаялся найти то, что искал, когда наконец, камень стукнулся о новый свёрток. Это была рация. Причина, по которой он сыграл утопленника, когда плыть до спасительной лодки вслед за девушкой, крикнувшей, что любит его, было самым большим желанием. Но он обещал.

Джек обещал связаться с отцом Леона. Когда сдастся Каталина.

Закончив разговор, он сунул рацию в карман, и отправился вглубь острова. Землетрясение до неузнаваемости изменило это место. Если бы он не провел на Альфе 10 лет, он бы никогда не нашел каменную пещеру, из которой им так и не удалось спасти Макса. Стащив с себя футболку, Джек отхлебнул из горла бурбона, и принялся разгребать завал.

***

Тёплый мед разлился по всему горизонту, заполоняя притихшие океанские воды мягким светом, гармонично перекликаясь с жидкостью, заполнявшей бутылку в руках Джека где-то на треть. Но виски не пронимал его ни на грамм, только на душе становилось все горше. Он опустился на колени перед посеревшим телом своего друга. Брата. Его одного из немногих пощадили стервятники.

-Леон, - Джек осторожно сжал его ледяную ладонь, - знай. Лина очень тебя любит. Мы никогда не забудем тебя. Я пью за тебя, брат! Скоро ты будешь дома...

Грудная клетка будто стала реальной, и воздух никак не мог прорваться через металлические прутья. Раз за разом Джек вызывал в памяти ту картину: Леон срывается вниз и обрушивается на камни. Снова и снова прожектор с все тем же неистовым треском сталкивается с его телом. И вопль Лины.

Он звучал в голове Джека всю следующую ночь, которую он провёл на останках своей старой хижины. Уцелела крыша, так что он просто заполз под неё и изо всех сил старался не думать. Не думать, что за её пределами больше нет ни одной живой души.

Когда небо порозовело, растроганное прикосновением первого солнечного лучика, Джека разбудило тарахтение лодочного мотора. Он хотел было броситься на берег встречать прибывших, но инстинкт самосохранения иголкой кольнул сознание: «а если это ПОГ?!». Вооружившись пистолетом, найденным накануне среди своего скарба и сунув за пояс длинный изогнутый нож, Джек осторожно выбрался из своего ночного убежища и бесшумно переместился за деревья, начав прокладывать путь к побережью. Когда полоска пляжа оказалась в поле зрения, он притаился за каменной глыбой, держа наготове пистолет.

С лодки в воду спрыгнул высокий подтянутый мужчина и двинулся по обмелевшему дну в сторону суши, на ходу закатывая рукава рубашки. Следом за ним сошли ещё четверо: три мужчины и женщина. Встали по бокам лодки, готовясь что-то поднять со дна. Джек напрягся, а предводитель развернулся к своей группе, крикнув им что-то на мертвом языке.

Пистолет выпал из рук Джека, но не от того, что в прибывшем он узнал таки Йозефа, заметив змею, извивающуюся на его сонной артерии, а из-за предмета, который четверо изъяли из лодки за позолоченные ручки. Чёрный, так обильно покрытый лаком, что больно становилось глазам, продолговатый предмет с вырезанной каймой в виде лавровых венков. Йозеф приехал забрать своего сына. Он привёз для него гроб.

Джек нерешительно двинулся навстречу процессии, выступив из своего укрытия.

Почему-то только сейчас он понял, что Леон не вернётся. Йозеф молча ускорил шаг и почти вплотную приблизился к Джеку. Лицо его было безжалостно смято морщинами, но глаза, ввалившиеся, с тёмными кругами, сияли тем же ярким зелёным светом, что и глаза Леона, когда он в последний раз вглядывался в свою любимую небесную карту.

Джек мысленно сжался, готовый встретиться с жестокой волной обвинения, но её не последовало. Йозеф крепко обхватил Джека за плечи и прижал к себе.

Между ними сразу установилась какая-то безмолвная связь, слова все равно были ни к чему. Вдвоём они двинулись к месту, где папу ждал Леон, чтобы тот проводил его в последний путь. Йозеф даже не замечал, что по щекам катятся слезы. Он опустился рядом с сыном и бережно положил себе на колени родную голову, запустив пальцы в угасшую шевелюру. Он просидел без движения больше часа, но никто не осмеливался нарушить эту безмолвную сцену прощания. Но вот Йозеф поднялся и махнул рукой, приглашая своих помощников поднести гроб. Никого не подпустив к Леону, он сам поднял с земли сына и бережно опустил на мягкие подушки. Джек шагнул ближе и вновь сжал плечо друга, словно давая ему веру, что дальше - уже не страшно. Он с трудом улыбнулся:

-До встречи, братишка, разведай все там...

Йозеф склонился к сыну следом и крепко поцеловал в мраморный перепачканный лоб.

-Откуда это? - Спросил он, обводя кончиком пальца неровный шрам у Леона на виске.

-О, - Джек грустно улыбнулся, - он старый. Нам было лет по шестнадцать, когда в джунглях на нас напал динго. Лео здорово его тогда отделал. Защищал малыша Макса. Правда, не без жертв.

-Значит, это от клыков золотника-динго?

-Да, сэр. Большинство из нас так или иначе получило от динго свое.

-Шрамы украшают мужчину, говорят.

Они помолчали.

-Джек, поехали со мной, - неожиданно проговорил Йозеф.

-Я... Йозеф, я не могу. Простите меня, но я должен попасть на Бету, Там люди, которым я нужен.

-Понимаю. Ты молодец, парень. Лео был таким же. С самого детства.

-Нет. Лео был гораздо лучше.

Йозеф улыбнулся. Только глаза у него плакали.

-Ночью я свяжусь с Каторжиной. - проговорил Джек. - Думаю, она не будет против того, чтобы вытащить меня с Альфы за то, что я прикрывал ее задницу, игравшую на два фронта.

-Хорошая девочка. - Вздохнул Йозеф. - Я помню ее совсем маленькой. Когда я инструктировал ее перед отправкой к вам, она сказала, что не простит себя, если по ее вине пострадает проект «Дрейф».

-Н-да, сказать по правде, она неплохо все провернула с Джуном и Виолеттой. Ей почти не нужна была моя помощь. Только Кае все равно досталось. - Отозвался Джек, жмурясь лучам засыпающего солнца.

-Иначе было нельзя. Но Вацлав все равно узнал, что дочка предала его, как и сын. Джек, кто-то донес на нее. Донес на нее вчера. Ты понимаешь, что это значит?

-Предатель все еще жив... черт, я должен выбираться отсюда!

Йозеф понимающе кивнул.

-Сэр, могу я попросить вас? - Нерешительно начал вдруг Джек. - Не могли бы выт и еще одно тело? Оно совсем маленькое.

***

Джек задумчиво наблюдал за тем, как Леона опустили на дно лодки в открытом гробу. Отец знал, как его сын любил море, нельзя было лишать его возможности встретиться с океанским бризом в последний раз. Вдруг Йозеф развернулся обратно к Джеку.

-Он... он был счастлив здесь? - срывающимся от сердечной боли голосом выкрикнул он

-Да. Он был очень счастлив, - отозвался Джек.

И Йозеф благодарно улыбнулся ему в ответ, хотя в глазах застыл другой вопрос: что же может быть страшнее отцов, которые вынуждены хоронить своих сыновей?