Когда я открываю глаза, перед моим взором еще висит мутная пелена. Я едва могу разглядеть окружающие меня вещи: такое ощущение, будто я смотрю на мир сквозь мутное старое оконное стекло в папином гараже. Приборы опять мирно пикают. Меня тошнит, и я абсолютно не в курсе, почему – из-за стресса и шока, голода или тех непонятных лекарств (разноцветную жидкость едва ли не всех цветов радуги в пакетиках в капельнице надо мной с большим трудом можно назвать лекарством), которыми меня тут пичкают. Спустя какое-то время понимаю, что в палате кроме меня есть посторонние. Волосы снова встают дыбом и мне становится трудно дышать, а сердце бешено колотится в груди от леденящего ужаса. Затем я вспоминаю тому, что меня учили в школе при подготовке к военной службе – я глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, так тихо, как только могу, стараясь не поддаться панике. Нельзя. Мне нужна свежая голова. Собираю силу воли в кулак и аккуратно поворачиваюсь на бок, стараясь, чтобы металлическая кровать подо мной не заскрипела.

Мне требуется секунд пять, пока взгляд сфокусируется и все вокруг перестанет напоминать смазанные пятна разных цветов без четких очертаний. Передо мной снова стоит женщина в белом халате, она повернута ко мне спиной и, кажется, что-то записывает. Гостья, кажется, не заметила, что я проснулась - это хорошо. Затем стул со скрипом отодвигается, и женщина встает, поспешно убираясь на столе, а я снова ложусь на спину, как в момент пробуждения, закрываю глаза и стараюсь дышать медленно и размеренно как дышат люди, когда спят. Медсестра (или доктор) подходит ко мне и несколько минут стоит, не двигаясь с места. Возможно, она проверяет показания приборов, возможно, пытается понять сплю я или просто притворяюсь. Мне становится страшно и сердце слишком громко стучит, но медсестра разочарованный вздыхает, и я слышу медленные удаляющиеся шаги, потом звук закрывающейся двери. Она ушла.

Некоторое время я пытаюсь заснуть, однако безуспешно и тогда я просто лежу с закрытыми глазами, обдумывая своё положение. К сожалению, стратегическое мышление у меня не ахти, и я могу сделать только один вывод, и он неудовлетворительный – моё положение стремится от плохого к невероятно плохому. Я нахожусь в плену у атлантов и притом ранена, что исключает попытку бегства; Джес тоже где-то здесь и мне нужно её найти. Что если её раны тяжелее моих или её сейчас допрашивают, пытают, пока я здесь просто лежу и ничего не делаю? Внимательно осматриваю комнату: здесь есть ещё несколько коек, рядом с каждой из которых – отодвинутая штора, но из всех занята только моя. Мой взгляд перемещается выше, блуждая под самым потолком, и я замечаю в углах комнаты камеры, все направлены на меня. Вот чёрт. Они следят за каждым моим шагом, каждым движением. Атланты уже давно должны знать, что я очнулась, так что притворяться и осторожничать уже нету смысла.

Осторожно, чтобы не задеть раны, приподнимаюсь на кровати и ещё раз внимательно оглядываю комнату в поисках любых вещей, которые я могу использовать, как оружие, анализирую, как я могу выбраться отсюда, с раздражением замечая, что окон в моей палате нет – это означает, что я нахожусь либо под землей, либо в каком-то изолированном блоке, а также то, что не смогу воспользоваться осколками, как оружием. Это плохо, ведь они сослужили бы мне хорошую службу, заменяя нож. Оборудование, конечно, можно было бы выключить и использовать для того, чтобы ненадолго вырубить доктора или медсестру, но сейчас это мне не по зубам – я слаба, ранена и слишком завишу от всех этих жужжащих и пищащих металлических коробочек, и резиновых трубочек с разноцветными жидкостями. Мысли крутятся в моей голове, а я прищуриваюсь, стараясь ничего не упустить, ведь от малейшей детали может зависеть, удастся мой побег, или нет. Тонкое одеяло на кровати и простыню можно использовать, как удавку, стулом неподалеку можно сбить с ног и вырубить – на вид он не слишком тяжелый. Бумага мне, увы, не пригодится, но вот нечаянно оставленная стеклянная бутылочка с темной жидкостью – вполне. Отлично. Две удавки, несколько средств для того, чтобы вырубить атланта – это уже хорошо. Теперь, учитывая камеры, нужно подумать, сколько у меня будет времени на побег до того, как меня уничтожит местная охрана. Не сомневаюсь, что меня убьют, едва я попытаюсь бежать, ведь им ничего не стоит устранить такую мелкую угрозу, как я. Только вот вопрос: почему я до сих пор жива? Разве атланты хотят узнать какие-то сверхважные данные о расположении войск или количестве солдатов от бледной, худенькой, слабенькой девочки-подростка?

Только вот я не настолько слабая, как может показаться. Если я хочу выжить, то должна вспомнить все, чему меня учили при подготовке к армии, которую проходили все подростки от пятнадцати до семнадцати лет; я должна стать сильнее, быстрее, лучше, ведь от моей победы или поражения зависит не только моя собственная жизнь, но и судьба Джес, а она – единственный родной человек, который у меня остался. И я твердо намерена за неё бороться, даже если это будет стоить мне жизни. С меня хватит потерь – теперь я намерена сражаться, чего бы мне это не стоило. В наше время нельзя быть слабой – тебя задавят, уничтожат, сотрут в порошок. Это время, когда только каменное сердце и стальная воля могут помочь выжить.

Внезапно я вспоминаю о Лили Фитлайд и все мое новообретённое мужество вмиг испаряется, оставляя после себя одну только темную и холодную пустоту. Лили умудрялась выживать, пронося сквозь года, невзгоды, беды и горести, свой свет, даря тепло и надежду окружающим. Ничто не могло сломать её светлую и добрую душу. Она любила этот жестокий мир и была готова помочь каждому, кто нуждался в помощи. За все десять лет нашей дружбы я так и не смогла понять, как это у неё получается. Возможно, мне никогда и не удастся. Я лишь отчаянно надеюсь, что встречу её снова, что смогу обнять её и рассказать, что со мной произошло, увижу, как она вновь загадочно улыбнется и произнесёт: "Теперь все хорошо". Надежда прорастает в моем сердце крохотным и таким хрупким росточком – его слишком легко задавить. Я вновь опускаюсь на кровать и устремляю свой взгляд на кристально белый потолок, изо всех сил отгоняя мысли о том, что мои шансы выбраться отсюда живой ничтожно малы.

Но даже если это случиться, сколько мне останется времени на спокойную и тихую жизнь? Атланты никогда не дадут мне покоя, не с теми знаниями, с которыми я выберусь отсюда – тогда сколько мне останется жить на свободе? Я, конечно, могу попросить защиты у власти в обмен на сведения, но разве я не поставлю этим под удар не только себя, но и тех людей, которые мне дороги? Рано или поздно они найдут и убьют меня, и кроме этого могут пострадать те, кого я люблю. И если у меня не осталось семьи, то они направят свою месть на Лили – едва успевая об этом подумать, я вздрагиваю от ужаса.

В глазах защипало, и я зажмурилась, а в груди заныло от душевных терзаний. Больше всего на свете мне хотелось свернуться в клубочек снова в своей комнате и услышать, как тихо напевает Джессика, убираясь в доме, как она позовет меня ужинать, а я вспомню, что еще нужно сделать на завтра математику и о скидках на новые платья в магазине неподалеку, о которых говорила Лили. Но сейчас не время раскисать – нужно быть сильной, только вот мою уверенность сильно подрывала мысль о том, что я постоянно подставляю тех, кто мне дорог.

Я не успеваю притворится спящей, когда вдруг открывается дверь и в комнату входят невысокая медсестра и парень, оба с серебряными глазами, и отводят меня в соседнюю палату, не слушая моих протестов и держа меня мёртвой хваткой, отчего мои кости едва не ломаются. Они буквально тащат меня по коридору, не реагируя ни на мои удары, ни на протесты и угрозы. Атланты вокруг расступаются, словно я - бешенное животное, - но мне не удается рассмотреть никого из них – глаза слезятся и болят из-за яркого света, ослепительного после полутьмы в моей палате. Я сжимаю зубы, стараясь не плакать от своей беззащитности и бессилия. Как же это всё унизительно! Когда атланты затягивают меня в комнату, то силой усаживают в странное серое кресло, из поручней которого сразу выпрыгивают ремешки, опутывая мои щиколотки и запястья. У меня не получается пошевелить руками - эти тонкие ремешки намного крепче, чем кажутся на первый взгляд. Как медсестра, которая прямо сейчас стоит с планшеткой в руках и холодно, оценивающе оглядывает меня, словно я диковинное создание. Как любой из атлантов.

У всех здесь есть их собственная маска слабости, которую они носят до поры до времени, словно волки в овечьих шкурах. Этим они и отличаются от людей. Мы не надеваем масок.

Медсестра подходит к аппарату возле кресла, быстро что-то набирает на серебристой клавиатуре едва касаясь шустрыми пальцами экрана, который слабо мерцает голубым, затем оборачивается ко мне, прищурив глаза. Пристально оглядывая меня с ног до головы, она что-то записывает, подключает меня к целой дюжине проводков, отходящих от этого странного аппарата, а тот начинает размеренно пищать. Все, что я могу, это смотреть на неё с такой яростью и ненавистью ко всему роду атлантов, что если бы я умела убивать взглядом, то она уже давно сгорела бы заживо. "Все это чертовщина," – думаю я. "Полная".

Медсестра, не сказав ни слова, покидает палату, тихо прикрыв за собой дверь. Глаза уже привыкли к яркому свету - это дает мне возможность рассмотреть помещение, куда меня привели. Если бы я была в обычной человеческой больнице, то назвала бы это место комнатой для терапии – она намного меньше, чем моя палата. Я сижу в кресле в самом центре комнаты, подсоединенная к необычному большому аппарату, который огибает кресло вокруг меня. Он словно состоит из нагромождения небольших металлических коробочек такого же серебристого цвета, как и моё кресло. Вся комната сделана в пурпурно-белых тонах, а на стенах – можно себе представить! - обои в мелкий розовый, оранжевый и желтый цветочек. Этот неожиданный факт заставляет меня искренне удивиться – оказывается, суровые и холодные-убийцы атланты знают толк в дизайне и любят обои с цветочками. Это как Дарт Вейдер, который обожает котят. Надо же – даже у монстров есть любимые вещи. Прекрасно, что сказать.

Мои размышления прерывает звук шагов за дверью, и я поднимаю голову, чтобы увидеть новых посетителей. В комнату входит солидный мужчина с седыми волосами, а за ним следует доктор в белом халате (та, что темнокожая и с золотыми глазами, женщина, которую я увидела в этом месте первой) и парень с растрёпанными каштановыми волосами и хмурым взглядом. Судя по всему, последнему явно не хочется здесь находиться. Мужчина одет в темно-синий брючный костюм с галстуком того же цвета в белую полоску, на его ногах блестят начищенные туфли. Ни одна ниточка не выбивается на одежде, волосы аккуратно приглажены гелем, а на лице – натянутая улыбка, призванная либо напугать меня, либо заставить думать, что он не опасен (оружия я не заметила). Для полноты комичной картины не хватает таблички в его руках с надписью: "Мы пришли с миром!". К его сожалению и удивлению, я наблюдаю за происходящим с абсолютно безучастным лицом. Бирюзовые глаза мужчины внимательно осматривают меня, оценивая угрозу, хотя, как может бывалому атланту угрожать хилая девчонка? Но, на его лице совсем немного морщин, что никак не вяжется с тем фактом, что у него абсолютно седые волосы, как у старца. Невольно я задаюсь вопросом: что же ему пришлось пережить, но затем быстро одёргиваю себя, напоминая о том, что я стою перед своими злейшими врагами, которые и без автоматов и прочего оружия вооружены до зубов. Парень с ненавистью смотрит на меня, даже не пытаясь любезничать и притворяться. Но, несмотря на гневное выражение его лица, не могу не заметить, как он красив – золотистые глаза, нос с небольшой горбинкой, плотно сжатые губы и выступающие скулы. Даже его растрепанные волосы не портят всю картину, а лишь делают его еще прекраснее – такая себе небрежная красота. Одет он в черную футболку и черные потертые джинсы, а на ногах темно-зелёные армейские ботинки. В отличии от мужчины, он не пытается выглядеть дружелюбно – на поясе у него кобура с пистолетом и несколько ножей. Типичный атлант – смертельно красивый, вооруженный, с невероятной силой, сокрытой внутри каждой клетки тела – об этом нам рассказывали, когда готовили к армии. Медсестра улыбается мне немного мягче и естественнее, чем остальные гости и направляется к моей кровати, доставая шприц, внутри которого колышется непрозрачная серебристая жидкость, едва поблескивающая в тусклом свете ламп, подозрительно похожая на ртуть. Она снимает колпачок с иглы и легонько встряхивает шприц, а я отодвигаюсь от неё. Плевать что они там подумают. Мой сиплый голос звучит почти с мольбой:

- Нет, нет, нет...

Но никто не реагирует на мои слова, как и на протесты – я слишком слаба, чтобы сопротивляться, и она вводит иглу мне в вену, держа меня достаточно крепко для женщины с таким хрупким телосложением. Интересно, сколько ещё в меня против моей воли будут заливать странные жидкости самых разных цветов радуги, пока я либо не умру, либо не превращусь в "Скиттлз"?

После этого медсестра включает аппарат, к которому я подключена с помощью десятков маленьких проводков – он, в отличие от приборов в моей палате, не издает ни единого звука. Без лишних слов женщина выходит из комнаты, оставляя меня наедине в другими посетителями, а мужчина опускается на стул рядом со мной. Другой атлант остается стоять, скрестив руки на груди. Он напряженно следит за любым моим движением, даже малейшим изменением эмоций. Я чувствую, как руки и ноги словно наливаются свинцом, голова начинает гудеть и по моим венам разливается блаженное тепло. Все переживания словно испаряются, остаюсь только я и безбрежное море тепла и блаженства, что заставляет меня почему-то глупо улыбнуться, как наивный ребенок.

- Здравствуй, дорогая, - тихо говорит седоволосый, а его голос оказывается на удивление приятным, только вот я слышу его глухо, словно из-под толщи воды, а комната перед глазами начинает расплываться и покачиваться. Окружающие предметы то становятся размытыми пятнами, то приобретают невероятную резкость, словно кто-то шалит и крутит ручку переключателя в моей голове.

- Как ты себя чувствуешь? –так же негромко и медленно выговаривая каждое слово, произносит он и немного наклоняется вперед, скрестив руки в замок и внимательно всматриваясь в мое лицо. Мужчина перестает улыбаться – теперь атлант крайне сосредоточен.

- Очень...хорошо, - произношу я мягким послушным голосом и улыбаюсь ещё шире, чуть ли не до ушей, ощущая неземное блаженство и счастье. Я купаюсь в море тепла и спокойствия.

Он задумчиво кивает, достаёт из кармана пиджака небольшой блокнот и начинает что-то там записывать, изредка поглядывая на меня и прищуривая свои бирюзовые глаза.

- Кто ты? Назови своё имя и фамилию.

Передо мной начинает мелькать то палата, то моя старая комната, то улыбающаяся Лили, опять палата, маленькая черноволосая девочка, такая дорогая мне, имени которой я не могу вспомнить... Опять палата. Я часто дышу.

- Меня зовут Сьюзан Грейс, - говорю я все тем же послушным голосом, - Лоренсон.

Затем седоволосый мужчина прищуривает глаза, и, словно по щелчку пальцев, я оказываюсь в каком-то коридоре, удивленно оглядываясь вокруг. Здесь темным-темно, хоть глаза выколи, лишь далеко впереди маячит точка яркого света, и я бездумно направляюсь к нему. Пол под ногами приятно холодит мои босые ноги, а волосы, которые я обычно собираю в хвост, распущены и свободно лежат на плечах. На мне белоснежная больничная рубашка. Каждый шаг отдаётся едва слышным эхом в этом длинном коридоре, которому нет конца, сколько бы я ни шла. Тогда я начинаю бежать, но свет впереди не приближается ко мне, а словно дразня, только отдаляется, и я с отчаянием принимаюсь бежать еще быстрее, дыхание сбивается и начинает колоть в боку, от чего на глаза набегают слёзы. Я бегу, и бегу со всех сил, но так и не могу достичь конца, того манящего островка света на горизонте.

Затем я слышу музыку. Кто-то изящно водит смычком по струнам, заставляя тех издавать чудесные, завораживающие звуки. Мелодия очень красивая и до боли знакомая, но я всё не могу вспомнить, где же я её слышала. Это...словно слово, которое крутится на языке, а сказать не можешь. Сначала скрипку слышно только позади, но когда я начинаю бежать в ту сторону, то ошарашенная, останавливаюсь, потому что мелодия льётся со всех сторон, словно окутывая меня. Я отчаянно оглядываюсь, пытаясь понять, что же происходит, и что это за музыкант, который заставляет скрипку петь эту знакомую мелодию, окружающую меня со всех сторон, но она прерывается и вновь наступает гробовая тишина. Её нарушают лишь мое шумное дыхание и приглушенный стук бешено колотящегося сердца. Я снова начинаю медленно шагать вперед, поминутно озираясь в надежде, что странная музыка повторится, но вместо этого слева вдруг слышится мягкий, приятный смех. И снова он слишком знаком мне, как я легкая песнь скрипки.

Внезапно где-то впереди, там, где до сих пор сияет манящий свет, я слышу голоса: это женщина и две девочки, судя по всему лет пяти-шести. Они о чем-то восторженно разговаривают, а женщина им что-то объясняет. Опомнившись, я подбегаю к источнику звука и останавливаюсь напротив красивой женщины с волнистыми каштановыми глазами. У неё зеленые глаза. Рядом с ней стоят две маленькие девочки, но у одной такие же длинные каштановые волосы, как у женщины, а у другой они черные, словно безлунная ночь. Скорее всего, она их мама. Та малышка, которая с каштановыми волосами постарше. Они разговаривают, весело смеются, пока к ним не подходит черноволосый мужчина. У него орлиный нос, веселые карие глаза и ослепительная улыбка. Он целует женщину в макушку, а девочек, подбежавших к нему с радостным визгом, обнимает и смеется. Никто из них ни разу не смотрит в мою сторону, будто вовсе не замечая постороннего наблюдателя. Я нервно сглатываю и начинаю пятиться, а в голове мелькает мысль: я не должна здесь быть. Я не должна видеть это. Что-то не так, это всё слишком реально и слишком...идеально. Затем в голове раздается резкий звон, боль так резко пронзает мои уши, что я вскрикиваю и падаю на пол, обхватив голову руками, но приземляюсь не на холодные плиты, по которым ещё совсем недавно ступали мои босые ноги, а на мягкий ковер.

Вместо детского смеха и шумных разговоров я теперь слышу лишь умиротворяющий звук дождя за окном. Свет исчезает, и вместе с ним исчезают та радостная идеальная семья. Встав, с удивлением рассматриваю комнату, в которую я попала: две детские кроватки, между ними небольшие тумбочки, в углу рядом с дверью – письменный стол со стулом из темного дерева. Слева от него – книжная полка, на которой, помимо книг, стоят игрушки, фотографии, различные безделушки, как например, горстка ракушек, поделка из пластилина и пучок засушенных цветов. На стенах – голубые обои в белую и розовую полоску, которые едва видны из-за множества детских рисунков, развешенных по всех комнате. На полу разбросаны куклы. Это детская комната, и, судя по всему, тут живут две маленькие девочки. Я оглядываюсь, стараясь заметить ещё какие-то детали, но в окружающей темноте трудно что-то увидеть. Лишь изредка проблескивает яркая молния, освещая на миг помещение, после которой стекло в ставнях содрогается от оглушительного грома. Но почему я здесь? Что это за место? В голове нарастает неприятных гул, а виски словно сжимают стальные тиски. Я морщусь от боли и хватаюсь за голову, делаю несколько шагов назад и нечаянно зацепляю статуэтку с книжной полки. Она падает и с громким звоном ударяется о деревянный пол, но, к счастью, не разбивается.

Едва я успеваю вздохнуть от облегчения, как открывается дверь, и я с ужасом оглядываюсь, понимая, по не успею спрятаться. Мысленно готовлюсь к худшему, пытаясь придумать наилучшие объяснения тому, что я внезапно оказалась в совершенно чужом доме, да ещё и ночью.

На пороге стоит высокая женщина с волосами цвета темного шоколада, собранными в хвост, обеспокоенно поглядывая на свои наручные часы.

- Милая, ты должна уже спать, ты знаешь? – протягивает она, заглядывая в комнату.

Сначала я думаю, что она обращается ко мне, пока не слышу тихий голос маленькой девочки.

- Ты же знаешь, я хочу дождаться маму, - маленькая фигурка на кровати скрещивает руки на груди и упирается взглядом в женщину. Как я умудрилась не заметить девочку раньше?

- Я-то знаю, но твои папа с мамой не будут рады, если ты завтра проспишь школу, так что пошевеливайся. Она могут приехать и через час, и через два...

- Почему они ещё не дома? – обиженным голосом перебивает малышка. – Обычно они приезжают домой рано! Где мама с папой?

Женщина, явно нервничая, потирает руки:

- Они скоро приедут, и чем скорее ты заснешь, тем быстрее их увидишь.

Затем она обеспокоенно смотрит на разъяренную стихию за окном, и бесшумно прикрывая дверь, направляется к нему. Сквозь открытое окно в комнату залетает холодный ветер, принося с собой капли дождя и дыхание ночной прохлады. Женщина, немного поежившись, закрывает окно, борясь с порывами ветра.

- А почему сегодня такая страшная гроза? – неожиданно спрашивает девочка, вздрагивая при очередной вспышке молнии. – Кажется, будто ветер стонет, как раненый зверь, - говорит она, задумчиво поглядывая своими большими глазами на неподвижную женщину у окна. Её лицо выхватывают из теней вспышки голубоватой молнии. Большие карие глаза, длинные густые ресницы, пухлые щеки, темные волосы до плеч, немного растрепанные, длинная ночная рубашка, кажется, фиолетовая, украшенная мелкой вышивкой на рукавах и подоле. Я присматриваюсь внимательнее и с удивлением отмечаю, что эти цветы мне очень знакомы...Да это же лаванда! Отвратительный сладковатый запах свивает вокруг меня свой кокон, дышать становится всё труднее, а во рту пересыхает. Я в ужасе отшатываюсь. Две фигуры: женщина у окна и девочка на кровати словно замерли, они не двигаются, даже не дышат, словно кто-то нажал на кнопку "Пауза". Даже пыль остановилась в воздухе, а молния исчезла. Капли за окном зависли в момент падения, так что я могу разглядеть каждую из них, стоит лишь внимательно присмотреться. Это похоже на дурацкую игру моего воображения, на вымысел некого безумца. Это всё не реально.

У меня начинает сосать под ложечкой от нехорошего предчувствия. По коже бегут мурашки. В голове вертится только одна мысль: "Беги!", но ноги словно приросли к полу. Меня прошибает холодный пот, липкий, словно кровь.

Это не обычная гроза.

Перед моими глазами опять появляется палата, только теперь она не такая размытая – она четкая, словно на фотографии. Атланты удивленно смотрят на меня, затем седоволосый бледнеет и зовет меня по имени, вставая со стула так медленно, будто в замедленной съемке. Я тяжело дышу, а перед глазами темнеет и мерцают маленькие вспышки. Сердце громко и глухо, словно барабан, стучит в груди, грозя выпрыгнуть оттуда, а во всем теле чувствуется ужасная усталость, будто я пробежала десятки километров без передышки.

Затем – опять комната, в которой мелькает яркая, словно солнце, молния, на миг освещая мертвенно-бледное, полное ужаса и отчаяния лицо женщины. Раздается оглушительный гром, и она падает на колени, а по её щекам текут прозрачные, похожие на горный хрусталь, слёзы.

Не гроза.

Это атланты.

В моей голове раздаётся оглушительный крик: "Сьюзан!". Вместо детской комнаты вокруг меня – пустое пространство, конца которому я не вижу. Я оборачиваюсь и вижу Джес, она кричит и протягивает мне руку, всю в крови, как и она сама. Кровь темного, бурого оттенка, почти черная. Её волосы растрепаны и слиплись от запекшейся крови, лицо в грязи, на щеке кровоточащий порез, а в глазах – отчаянная, почти безумная мольба. Крик вновь повторяется.

"Сьюзан!".

Я в ужасе протягиваю ей руку, но не могу дотянуться, что-то тащит её в темноту позади. Затем мне удается схватить Джессику, но она почти мгновенно исчезает в огромной дыре под ней, полной мрака, которая теперь нависает и надо мной. Из него ко мне долетают отголоски шепота, знакомые мне голоса.

Я, падаю назад и, больно ударившись головой, затем пытаюсь встать, а когда не получается – ползу вперед, подальше от этой холодной ужасной темноты, но она настигает меня. Я ломаю ногти о бетон, царапаю руки, колени и лицо, рву рубашку о шершавый, ледяной бетон. По моим щекам текут холодные слезы отчаяния. Темнота уже близко. Я в последний раз протягиваю руки вперед, словно в немой мольбе. Словно здесь есть ещё хоть кто-то, кто способен помочь мне, спасти меня от этого мрака и пустоты.

Затем, обессиленная, я смиренно закрываю глаза, и тьма накрывает меня с головой.