- Вставай, сонное существо! Ты так проспишь конец света! – восклицает тетя и отворяет дверь. Она легко порхает по комнате, раздвигая тяжелые темно-коричневые, с медным отблеском шторы и напевая какую-то веселую песню себе под нос.

Я поворачиваюсь на другую сторону, чуть ли не с головой укрываюсь одеялом, стараясь спрятаться от назойливых лучей утреннего солнца, которые режут мне глаза, и сонно бормочу:

- Я готова проспать школу. И конец света тоже.
Моя тетя фыркает и со смехом замечает:

- Нет уж, дорогая, в школу ты пойдешь, даже если мне придется вытолкать тебя из этой кровати на улицу в пижаме.

Затем она подходит, одним движением отбрасывает одеяло в цветочек и начинает меня щекотать. Давясь смехом, больше похожим на звуки, которые издает умирающий тюлень, я выдавливаю:

- Все, Джес, пожалуйста, перестань. Я обещаю целую неделю не ныть и вставать вовремя. Тетя выпрямляется и довольно улыбается:

- Всё, мы заключили сделку. Если не будешь придерживаться своего слова, проиграешь мне коробку конфет "Нилли".

Я насмешливо фыркаю и прищуриваю глаза, разглядывая мириады маленьких пылинок, которые кружатся в воздухе в затейливом танце.

- Хорошо. Но "Нилли" ты не дождешься, увы. Прости, - я развожу руками и изображаю крайнее разочарование. – А вот если я всё сделаю, ты должна будешь купить мне "Хроники Амбера".

- Ну это мы еще посмотрим. Я же тебя знаю, - Джес хитро улыбается, а затем, собираясь выходить из комнаты, словно невзначай, задумчиво добавляет:

- Этим ты и похожа на свою маму. Моя сестра тоже обожала книги. Она могла открыть целую библиотеку, стоило ей только захотеть. Твоя мама считала их лучшим, что могли сотворить люди.

Затем она выходит и прикрывает за собой дверь.

Моя улыбка меркнет. Мы нечасто касаемся темы моих родителей и сестры, погибших в автокатастрофе десять лет назад. Джес постоянно намеренно обходит эту тему в разговорах, я же никогда не заговариваю о них первой. Никому не хочется ворошить прошлое, к тому же, даже спустя годы, воспоминания о нашем былом счастье приносят боль. Время не лечит. Боль притупляется, но забыть о ней не получится никогда. Я знаю это не понаслышке. Нелегко расти без родителей, когда все без укоров совести тыкают в тебя пальцами и в ушах звенит противное слово "сирота". Нелегко смотреть, как кто-то жалуется на своих сестру или брата, или на то, что родители не купили какую-то вещь, ведь это до чертиков глупо. Люди, у которых есть всё, всегда жаждут большего, а остальным остается довольствоваться лишь тем, что у них есть. И, когда я вижу детей из богатых семей, которые живут в роскоши, каждая прихоть которых немедленно исполняется, окруженных любящими родителями и сестрами или братьями, мне тоже хочется хотя бы на миг увидеть и моих родных. Обнять отца, вдохнуть запах маминых духов, потрепать по макушке младшую сестру. Но, как бы мне не хотелось и даже если бы я отдала все, что у меня есть, это никогда не случится. Я не могу изменить то, что уже произошло.

Как бы там ни было, я должна оставить то, что было, в прошлом.

Я вздыхаю и подхожу к письменному столу из светлого дерева возле окна, открываю нижнюю полку. Она натужно скрипит, не желая выдвигаться, а я невольно вздрагиваю и смотрю на дверь. Затем, не заметив признаков приближения Джес, достаю единственную вещь, лежащую здесь – небольшую старую фотографию в рамочке. На ней четверо – ослепительно улыбающаяся женщина с длинными каштановыми волосами, заплетенными в косу и чудесными изумрудными глазами, похожая на сказочную принцессу, и мужчина, такой же радостный, с сияющими от счастья глазами. Рядом с женщиной стоит девочка лет трех с такими же каштановыми волосами и серыми глазами, а на руках у мужчины белоснежный свёрток, из которого выглядывает лицо спящего младенца. Я провожу рукой по фотографии, мысленно пытаясь коснуться их, хоть на миг ощутить себя рядом с родителями и сестрой, вновь почувствовать себя по-настоящему счастливой. Затем я глубоко вдыхаю, стараясь успокоить дрожь в руках, зажмуриваю глаза, и кладу фотографию в рамочке обратно на полку. Столько времени прошло, а я все помню, словно вчера. Как завывал ветер за окном, как блеснула молния и в темной комнате в нескольких метрах от меня Джес без слов опустилась на пол и зарыдала. Как мы быстро собирали вещи и переезжали, как она безжалостно сжигала все, что было связано с мамой и остальной моей семьей, оставляя лишь немногое на память о них и то, что могло бы нам пригодиться. Но мы не уезжали – мы бежали оттуда, так быстро, как только могли, но поняла я это спустя много лет, а спросить у тети все не решалась, возможно, пугаясь ответа.

- Ты заснула? – кричит с кухни Джес, а я вздрагивая от неожиданности. – Если это так, то ты уже проиграла мне конфеты!

- Не дождешься, - тихо говорю себе, отгоняя прочь мрачные и печальные мысли. Ко мне снова медленно начинает возвращаться хорошее настроение.

– Уже иду!

Наконец я спускаюсь вниз по лестнице. Едва я успеваю пройти половину пути на кухню, как мой нос улавливает удивительный букет ароматов: свежесваренный какао, кофе, корица, клубничное варенье и...

- Оладьи! – визжу я и остаток пути не просто пробегаю – пролетаю. Джес хохочет, держась за живот и сгибается пополам.

- Ну ты даешь! – улыбается она, закончив смеяться. - Кажется, кто-то тут фанат моих оладий.

Я улыбаюсь Джессике и подхожу к столу, на ходу заплетая волосы в пучок. Если вы до сих пор считаете, что оладьи – отстой, тогда вы точно не пробовали их по рецепту моей тети. Я, например, готова есть их тоннами без передышки.

Усаживаюсь за стол, наблюдая, как Джесси трудится. Ей уже перевалило за тридцать семь, но она до сих пор выглядит достаточно молодо. Каштановые волосы, как у каждого с нашей семьи, кроме моей погибшей сестры, едва-едва тронутые сединой, которые она обожает собирать в пучок (наверное, именно поэтому у меня тоже появилась такая привычка); миловидное лицо, на котором почти нет морщинок, с большими зелеными глазами; стройная красивая фигура, осанка, как у принцессы или модели, которой, Джес вполне могла бы быть. И к тому же, у неё на редкость хороший характер в придачу к такой красоте. Я не часто встречала таких женщин и, по правде говоря, очень удивляюсь тому, что у неё нет кавалера. Ладно, "кавалер" слишком громкое слово, но ведь должен быть тот, кто ей нравится и кому нравится она (учитывая то, что Джес нравится абсолютно всем, кого встречает, без исключения). Но она одинока. Десять лет назад она потеряла сестру – едва ли не последнего родного ей человека. С тех пор она сосредоточила всё своё внимание на мне. Мне иногда кажется, будто это всё потому, что она видит во мне мою мать и свою сестру – и от этого любит меня вдвойне. Она часто говорит, как я похожа на Элль (у моей мамы было очень красивое имя). У меня такие же каштановые волосы, как у Джес, светло-серые глаза с темными ободками и немного вздернутый нос, как у мамы. В остальном я больше похожа на папу. Кстати, глаза тоже папины, так как ни у кого из нашей семьи нет серых глаз – все зеленоглазые (кроме Амиты, моей сестры, – у неё холодные, голубые глаза). К тому же, у меня чертовски бледная кожа (нет, я не похожа на вампира, но все же я слишком бледная). Тетя говорит, будто это оттого, что я больше сижу дома, чем бываю на свежем воздухе, из-за чего мы часто спорим.

После завтрака я быстро одеваюсь и звоню Лили Фитлайд, моей лучшей подруге, личному психологу, стилисту и разведчику – все в одном лице. Спустя несколько гудков, тянущихся вечность, она поднимает трубку.

- Привет, солнышко, - она пропела эти слова как приветствие, что может означать, что у неё сегодня необычайно хороший день. Хотя у неё редко бывают плохие дни, ведь Лили - словно маленькое солнце, которая готово освещать все вокруг. Она не ходит, а порхает, постоянно загадочно улыбается, так, словно знает великую вселенскую тайну, никогда не язвит и вообще лучшая во всем. Отличница, хорошая подруга и примерная дочь – и при этом некоторые осмеливаются назвать её странной. Но ведь именно за её странности я и люблю Лили. Кому нужны глупые, серые, скучные люди, если можно найти такого же безумного человека, как ты сам и творить вместе вещи, которые другим покажутся невероятными и безумными?

Мы с Лили дружим с пяти лет, а если быть точнее, то с того момента, когда ко мне, пятилетней и худющей, с неестественно большими серыми глазами, из-за которых меня часто дразнили, заплаканной, подошла вприпрыжку золотоволосая девочка. Она была больше похожа на красивую фарфоровую куколку, нежели на человека. У неё были такие прекрасные кудряшки, в отличии от моих прямых блеклых каштановых волос, и она всегда была такой хорошенькой, все с ней дружили – и я ей завидовала из-за этого. Но в тот день Лили подошла ко мне, когда остальные в стороне смеялись с того, что я запачкала новое чудесное синенькое платье, украшенное кружевом - его мне купила мама. Девочка отдала свой большой разноцветный леденец и с серьёзным лицом протянула мне свою пухленькую ладошку, представившись Лили и предложила дружить. Конечно же, я знала, как её зовут и о том, как же она любит такие леденцы. Но, несмотря на всю мою неприязнь, в тот день я отважилась протянуть ей свою ладонь и пожать ей руку, назвавшись Сьюзанн. С тех пор девочка официально объявила меня своей лучшей подругой, не обращая внимания не недовольные и завистливые шепотки за спиной. Мы были неразлучны – помогали в любой ситуации и поддерживали друг друга, а во всякие передряги всегда влипали вместе. Когда у нас спрашивали, как же так получалось, я и Лили, переглянувшись и хитро улыбнувшись, пожимали плечами, а моя подруга делала ангельское личико, пристыжено опускала глаза и объясняла своим бархатным голоском, что мы не виноваты; затем, когда нас отпускали без наказания (что было, однако, не всегда), мило улыбалась и тем же голоском повторяла, что мы так больше не будем, предварительно легонько пнув меня ногой, дабы я повторяла слова раскаяния за ней. Несмотря на то, что я была отвратительной актрисой, Лили никогда меня за это не высмеивала и не корила. Конечно же, мы ссорились и мирились, как все подруги, бывало, даже из-за глупых мелочей, но даже спустя много лет она остается одним из лучших людей, которых я встречала.

- Кажется, ты где-то заблудилась? Обычно ты выходишь, как минимум, минуты на четыре раньше, - я слышу, как она громко зевает в трубку.

– Надеюсь, ты будешь у Фридом-стрит через две минуты и тридцать три секунды, иначе – клянусь тебе новым альбомом "Килсонс" – ты пожалеешь об этом. Я приду к тебе домой и заставлю встать на столько минут раньше, сколько ты заставила меня ждать. Ты уж извини, но я правда очень хочу спать и ты – единственная причина, из-за которой я встаю раньше любой среднестатистической школьницы. Так что поднимай свою ленивую задницу и тащи её на Фридом-стрит, ясно? Итак, у тебя осталось две минуты и двенадцать секунд. Я жду.

К тому моменту, как она кладет трубку, я уже шагаю по улице. Мне нужно чуть больше двух минут и двенадцати секунд, но, конечно же, она не заявится ко мне домой дабы меня разбудить. Лили Фитлайд – необычайная любительница поспать, о чем она постоянно напоминает мне. Так что можно не переживать за то, что она явится, дабы прервать мой мирный сон. Я широко улыбаюсь и бодро шагаю вперед, убежденная, что этот день будет просто отличным.

***

Этот чертов день должен был стать отличным. Нормальным, спокойным, обычным и не предвещающим никакой беды.

Но беда, знаете ли, не любит стучаться, прежде чем войти.

Стоило мне с радостной улыбкой залететь домой после уроков, чтобы сообщить тете Джес о том, что мы с Лили Фитлайд приглашены на вечеринку Аманты, самой популярной девочки в школе, как весь восторг мгновенно улетучился. У старенького радиоприёмника стояла бледная, как мел Джессика, схватившись за волосы, которые уже успели превратиться в птичье гнездо. Я так и застыла с раскрытым от удивления ртом – мою спокойную и рассудительную тетю очень сложно было вывести из себя, а тем более – заставить нервничать. Только завидев меня на пороге гостиной, она принялась растерянно бормотать, едва шевеля пересохшими губами:

- Сьюзан, собирай вещи, быстро.

Моё недоумение и раздражение росло в геометрической прогрессии, пока внутри просыпался давно забытый страх.

- Что случилось, Джесс? Объясни! – твердо потребовала я, сжав губы. Должна быть веская причина, чтобы срываться посреди бела дня и что есть мочи уносить ноги с крошечного городка, в котором прошла большая часть моей жизни. Я успела привязаться к этому месту и его жителям достаточно сильно, чтобы скучать по привычному неспешному ритму жизни, которым здесь живут все, начиная от старичков и заканчивая собаками, которые вальяжно прогуливаются каждое утро рядом с хозяевами.

Тетя, немного опомнившись, что есть силы ударила по радиоприемнику и тот с оглушительным грохотом рассыпался по полу на мелкие детали, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

- Я сказала собирать вещи, Сью. У тебя есть пятнадцать минут. Никому ничего не говорить о нашем отъезде, ясно?

Я сдержанно кивнула и сглотнула тяжелый ком, вставший в горле при виде беспокойства тети, стремительно перерастающего в холодную ярость. Уже взбираясь по лестнице, я решилась на последний отчаянный шаг всё разузнать – как-никак, если обычно невозмутимая Джессика решит разбить ещё что-то, я успею взбежать вверх по ступеням.

- Джес, скажи, что же случилось?

Тетя порывисто вдыхает и проводит ладонью по волосам, находящимся в абсолютном беспорядке. Её бегающие зрачки сосредотачиваются на мне.

- Помнишь нашего соседа, Шамира? Того, у которого смешная фамилия.

Я улыбаюсь, вспоминая уже немолодого темнокожего мужчину, который поселился в доме справа от нашего всего несколько лет назад, но успел за это время стать близким другом нашей маленькой семьи. Он всегда кормил меня сладостями, давал поиграть со своим ручным попугаем и славился в округе своим немного скрытным, но спокойным характером. Под ложечкой сосет от плохого предчувствия: не зря Джессика в расстроенных чувствах завела разговор о нашем соседе.

- Конечно, помню.

Голос подрагивает, а страх радостно выползает из своего укрытия, растекается по моим венам вместе с кровью.

- В нашей провинции была объявлена внеурочная проверка.

В Республике уже который десяток лет активно уничтожают атлантов. Их вычисляют по простому тесту – небольшой прибор, напоминающий полусферу с ручкой используется для того, чтобы проверять кровь. Каждые пять лет по всей РСН колесят военные и медкомиссия для проверки крови граждан. Процедура простая и безболезненная – из стеклянной полусферы прибора выскакивают крошечные иголочки, потом аппарат обрабатывает результат, считывая результат и вычисляя так званые "атлантийские" гены. Атлантов забирают в центральный корпус Международного Военного Сообщества и с тех пор их больше никто никогда не видит. Как и тех, кто помогает атлантам или тесно с ними общается. Таких людей называют Сочувствующими.

Голос Джессики дрожит:

- Тест генов Шамира дал положительный результат. Он атлант.

Мне не требуется слышать следующие слова Джессики, чтобы понять, что это означает для нас. Я зажимаю рот ладонью, страх пульсирует в моём сердце и отдается с каждым его стуком гулким эхо в костях.

- Сьюзан, мы теперь сочувствующие атлантам.