«Мы никогда не чувствуем той опасности, которая по-настоящему близка.»
Стивен Кинг

Лишь только проглянуло солнце, рассвет был ещё холодным, и Альфа приказал выдвигаться. Все молча собрались и так же молча вышли, не дожидаясь, пока светило покажется полностью, согреваясь по дороге активным шагом и остатками спиртного. Тучи затянули небо, было трудно понять направление нашего пути, но наш главарь шёл с такой уверенностью, будто знал путь, как свои пять пальцев.
Он всегда шёл так.
Неопределённое утро минуло, ближе к полудню небо затянулось облаками, идти стало легче, даже несмотря на тяжёлую поклажу. Легче даже не столько физически, сколько психологически — облака означали отсутствие солнца, отсутсвие вездесущей жары, которая ещё недавно заставляла нас почти буквально бежать по асфальтовому шоссе, как по раскалённой сковородке, наперегонки со своей смертью, едва различая в дрожащем воздухе где свой, а где чужой. Теперь было легче. Теперь была надежда на дождь, на тень и на отдых. Пусть ложная, но какая-никакая надежда.
Мы шли заросшим бурьяном полем между лесами, которые неприступной зелёной стеной отрезали путь куда-либо ещё, кроме как вперёд. Назад не могли, пусть даже это было бы легче — идти по вытоптанной нами тропе меж высокой колючей травы. Сзади — смерть. В леса мы не совались по той же причине — в густых кронах, в извилистых тропках, в болотистых низинах, в изрезанных линиях дикого кустарника была смерть.
Мы шли в тишине, той небольшой толпой, что от нас осталась. Покрытые кровью и потом недельной давности, усталые, до отупения упрямые. Альфа шёл впереди всех, в одиночку, держа в руке отливающий серебром ствола и барабана револьвер.
Все знали, что в нём наизготове всегда был хотя бы один патрон. Одна пуля — запас на крайний случай, на чёрный день, который нельзя было тратить ни при каких обстоятельствах. Альфа не тратил.
Светловолосый парень, один из тех, кого подобрали недавно в городе, один раз вдруг остановился, как вкопанный, обернулся, внимательно и настороженно посмотрел через плечо. Тут же прозвучал выстрел. Никто не обернулся, когда парень упал, а его пепельно-золотистые патлы окрасились в рубиново-алый, только пара девушек, беженок из того же городка, вздрогнули и подскочили, одна из них закричала. Их успокоили.
Я по традиции сделал крюк, прежде чем вернуться ко всем — убедился, что жертва мертва. Это стало уже скорее формальностью, чем необходимостью.
Альфа никогда не промахивался. Пуля всегда попадала точно в затылок.

* * *

— Ну, что скажешь, док? — сказал он, когда мы вышли к старой трассе и сделали привал около стоянки брошенных автомобилей, чтобы заняться приевшимся, но необходимым обыском. Мы с главарём обычно не ввязывались в это и находили минуту для "задушевного разговора", которые я чертовски ненавидел, а потому предпочитал не начинать первым. Альфа знал это, потому и спрашивал.
— Если говорить о наших гостях из Дэнверда, то я сомневаюсь, что они с нами надолго.
— Как тот мальчик?
— Если они пробыли там вместе достаточное время, то у них было мало шансов не заразиться.
Альфа кивнул. Принял к сведению. Затем спросил:
— А если говорить про лунатиков? На твой взгляд, далеко мы ушли от них?
— Мы видели только четырёх за последние несколько дней, это можно считать удачей.
— Ты считал?
— Да.
— Хреново, значит, считал. — Альфа медленным шагом направился вдоль дороги, и я последовал за ним. — Я видел кроме твоих четырёх ещё минимум пятерню. И это вдали-то от леса. Эти гады явно откуда-то прут, направленно, невзирая на солнце, возможно невдалеке город. И когда я говорю город, я имею ввиду многоэтажки и автострады, а не клоповник вроде Дэнверда.
Я кивнул.
— Эта трасса явно заброшена давно, ещё раньше, чем начался весь этот бардак. Скорее всего, это был первый перекрытый проезд к городу. Значит, будем двигать ровно в противоположном направлении, — продолжал он, — если повезёт, обогнём их миграцию и поползём стороной.
— Не лучше будет так и идти дальше прочь от центра, откуда они прут?
— И наткнуться на тех, что как раз прут сюда?
— Понял, не дурак.
Помолчали. Был слышен звон рассыпающихся по дороге осколков битого стекла - вскрывали первую машину из всей искорёженной колонны. Открыли дверь со стороны водительского сидения, окровавленный труп в сером пиджаке вывалился наружу. Двое черноволосых мужчин отпихнули гниющего покойника в сторону и забрались внутрь автомобиля, третий — огненно-рыжий с бородкой — занялся обыском карманов и сдиранием ещё хоть немного целой одежды, не обращая внимания на трупный запах, режущее по ушам чвяканье слипшихся мышечных тканей и взвившихся вокруг мух. Видя, как я наблюдаю за этим, Альфа прокомментировал:
— Куча людей осталась печься заживо внутри машин, вместо того, чтобы выбраться и убежать. А те, кто выбрался и убежал, в ту же ночь завыли на луну и с утра уже побежали жрать друг друга. Шиза никого не пощадила.
Рыжебородый отделил засохший в крови пиджак, встряхнул. Рубашку снять не представлялось возможным — она пропиталась полностью, не оставив даже капом изначального цвета, и слиплась с мёртвым телом почти что до степени однородности.
— А кто в этом виноват, док?
Я не ответил. И никто не смог бы ответить точно.
Альфа тряхнул тяжёлым револьвером, низко звякнул дёрнувшийся в гнезде барабан.
— Идём дальше, — достаточно громко крикнул он и пошёл по дороге уже быстрее. Все, как один, схватили оставленные раньше вещи и пошли за ним. Я задержался у трупа, с которого сняли пиджак и дорогие часы. Машина, которую поломали, тоже была не то чтобы элитной, но явно недешёвой. Заглянул внутрь, увидел, что обломок ключа остался в заводной скважине. Так было практически со всеми машинами, что мы встречали — ключи либо сломаны истерично сжимавшимися руками владельцев, либо растащены лунатиками, которые падки на блестящие в лунном свете вещицы.
Я оглянулся на лежащего лицом вниз мертвеца, пока мимо проходили последние люди из "хвоста" нашего отряда. Это была молодая пара, весь путь, что я видел их, они попеременно несли на руках ребёнка лет четырёх и волочили по земле набитый всяким мешок. Проходя мимо, они не взглянули ни на меня, ни на труп. Мальчик в кепочке со Спайдермэном на руках у молодого отца спал, дрожа и крутясь во сне.
Я вздрогнул, развернулся, почти бегом догнал остальных и пошёл в прежнем темпе. На секунду в приглушённом облаками свете мне показалось, что покойник в рубашке пошевелился.

* * *

Долго я искал ответ на вопрос: что хуже — умереть, или сойти с ума?
Конечно же, ответа я найти не мог. Оставалось только рассуждать, прожигая тем самым дни одинокого путешествия в стае оголодавших, больных, отчаявшихся людей, которые гнались за ускользающей жизнью с достойным её упорством. Чем мы сейчас отличаемся от лунатиков? Мы разве только не жрём друг друга, а в остальном померкли все возможные различия между теми, кого мы считаем сумасшедшими и теми, кем являемся сами.
Есть ещё одно. То, что и различает нас, нормальных, и их, лунатиков. Это странное явление, которое уже давно не даёт мне покоя...
— НЕТ!! Стойте!
— Не трогайте нас!!
— Мы не слышали ничего, ясно?!!! Отпусти, твою мать!!!
— Деревья кричат... деревья кричат... они кричат, ха-ха-ха... деревья кричат...
— Заткнись, придурок!!! Из-за тебя мы все сдохнем!!
— Боже мой, умоляю... Ради всего святого!!
— Стойте!!!
— Деревья кричат... деревья кричат...
"Деревья кричат".
Я всегда не понимал, почему именно эта странная галлюцинация, а не какая-либо другая. Может ли один тип ментально больных видеть и слышать один и тот же мираж? Насколько это возможно?
Раздаётся выстрел, пока что в воздух. Он затыкает очередную группу смертников лучше любого крика.
Их ставят на колени в ряд, Альфа крутит полный барабан револьвера. Один из них — шатен лет семнадцати — шатается на месте, повторяя бессмысленную фразу. Две девушки из Дэнверда плачут, царапая руки об асфальт. Широкоплечий мужчина афроамериканской внешности, которого я запомнил по бою с лунатиками, рычит, как лев. Рядом с ним уткнулся вниз лицом рыжий с бородкой. Ещё двое — мужчины, люди, которых я едва видел за всё время, орут на спятившего мальчишку и пытаются поймать пустой взгляд главаря.
— Да вы все с ума здесь посходили!!! Мы не заражённые!!
— Пожалуйста, ради всего святого, отпустите...!
— Деревья... деревья...
— Завались, сукин сын!!!
— Ничего мы не слышали!! Это ошибка!! Спросите доктора, пусть он скажет!
— Док, я тебе жизнь спас! — чернокожий солдат поднял на меня остервенелые глаза, демонстрируя шрамированное лицо. — Скажи ты ему!! Мы похожи на спятивших?!!
Ещё один предупредительный выстрел освобождает меня от надобности отвечать. Альфа снова вынужденно перезаряжается. Никто ни разу не сказал ему не тратить патроны в пустоту. У него они были всегда и везде.
Я отворачиваюсь и продолжаю осматривать мальчика, который сидит на коленях молодых родителей. Мать закрыла ему глаза перебинтованной ладонью, отец зажал уши. Он сидит, как изваяние, только мелко дрожит, пока я обрабатываю мелкие порезы на его руке, но делает это явно не от боли.
— Прошу вас!!
— Док, твою мать, скажи ему!!!
— За что... Почему...
— Помогите мне!..
— Не-е-е-ет...
— Деревья кричат... кричат... кричат...
Все, кроме семнадцатилетнего психа, замолкают.
В наступившей тишине гремят шесть выстрелов. Короткая пауза, перезарядка. Последний мужчина не успевает поднять голову, чтобы обрадоваться тому, что остался жив, и падает замертво.
Я не вижу этого. Перед моими глазами — узор розовых царапин на белой детской коже, которые скоро заживут и не подцепят заразы. Сквозь собственное бормотание успокоительных, подбадривающих мальчугана слов, я могу только слышать, как падают на асфальт тела.

* * *

Мы продолжаем идти вдоль дороги, но нельзя не заметить, как по вечерам, в наступающих сумерках, за нами следят блестящие кармином голодные глаза.
Альфа был прав. Их много. И хотя лишь редкие из них находят нас, случайно бродя по лесу и опрометчиво выскакивая на ровную освещённую автостраду, всё равно нельзя отделаться от чувства, что где-то там их гораздо, гораздо больше, но мы не знаем, и в любой момент можем оказаться в лапах смерти. А после всего, что мы пережили, именно глупо наткнуться на стаю лунатиков — это будет самым сламывающим концом из всех возможных.
Многие лунатики по-своему глупы, вылетают из ниоткуда днём, рассчитывая только застать врасплох тех, кто идёт в одиночку и вдали ото всех. Это те же психи, что вначале впиваются зубами в руки и тело, давая своей жертве и окружающим возможность спокойно их пристрелить. Они наивны, они голодны. Они не могут охотиться на иную живность, кроме себеподобных, потому что недостаточно быстры, сильны или ловки. Только лишь люди могут дать им возможность охотиться. Есть и другие.
Таких в сумерках трудно отличить от идущих своей дорогой одиноких беженцев, пока этот "беженец" не обежит тебя кругом и не прыгнет. Бегают психи быстро. У них ещё не успели развиться челюсти или другие виды приспособления к новому, хищническому образу жизни, но проснувшиеся инстинкты открыли в них быстрый бег до потери сознания в прямом смысле (говорят, что однажды нормальному беженцу, который раньше занимался спринтом, удалось обогнать психа и заставить его буквально упасть на месте замертво от остановки сердца), а так же острый слух и невероятную стойкость к повреждениям. Звучит больше как зомбиапокалипсис, чем всеобщее помутнение рассудка. Но если подумать, та же штука, что освободила их от цепей ментальной социальной адаптации, помогла им и настроить всё естество на охоту, на основные потребности и основные инстинкты, которые мы, люди, как ни старались, не смогли искоренить за много сотен веков эволюции.
Они не обращают внимания на повреждения, потому что боль от прошедших насквозь пуль не беспокоит их так сильно, как близость добычи. Они не коммуникабельны, потому что им, по сути, не требуется собираться в стаи, если того не случилось по воле случая. Они выходят ночью, потому что сейчас ночи светлые, нормальных легко найти по следам крови, а кроме того — ночью не светит палящее, всепоглощающее солнце, которое затрудняет передвижение и мониторинг. Возможно, если дать волю этому новому виду — он заселит планету, как дикий зверь, вольётся в нормальную пищевую цепь матери-природы, отдаст отвоёванные города, дамбы и станции на волю флоре, рано или поздно частично потеряв человеческий облик...
Но есть одна проблема в этом утопичном будущем. Эта проблема — мы.
Это Альфа, который тремя точными выстрелами уложил двоих из пяти лунатиков, напавших прошлой ночью. Остальных отстреливали совместно другие мужчины, которым доверили нести оружие.
Это семейная пара, у которой растёт здоровый крепкий ребёнок, один из тех, у которых, возможно, проявится скрытый ген иммунитета к этой болезни.
Это оставшиеся в живых молодые братья, чьи пожилые родители были съедены заживо и чьи невесты справляли девичник в другом городе.
Это женщина, у которой пропала дочь и которая не теряет надежды её найти.
Это десятилетняя девочка, которая прибилась к нам в опустевшем городе-призраке и до сих пор не сказала никому ни единого слова.
Это я. Доктор, который собственноручно, с помощью спортивного лука и ружья, отбивался от осады лунатиков в своём доме, пока пытался дозвониться до жены. Она за день до этого уехала навестить сестру.
Это мы. Люди, которые хотят жить. И жить не как дикие звери.

* * *

— Стреляйте! А, мать...!!
Загремела череда выстрелов, один из психов, что бежал неестественно пригнувшись, будто конькобежец, рухнул, как подкошенный, у самого подножия склона, отхаркивая по пути на траву кровь из простреленной трахеи. Двое других лунатиков — женщины средней комплектации — были заметно медлительнее для психа, но всё ещё достаточно быстрыми для нас.
Альфа дёрнул меня за рукав так, что я чуть не упал, занимая лучшую позицию для стрельбы на том месте, где стоял я. Спуск курка револьвера — женщина дёрнулась, зашаталась, но удержалась на ногах, продолжая подъём. Главарь хотел добить её, но тут из-за наших спин выскочил один из братьев с топором на длинной рукояти наперевес. Альфа не стал стрелять, пока мы наблюдали, как мужчина уверенным движением сносит голову психички и ударом ноги валит грузное тело на траву. Другая подобралась ближе, с другой стороны, но там её уже встретили остальные защитники отряда — кто успел раздобыть себе пистолет, ружьё или лом с топором, и умел обращаться с ними достаточно умело. Перед тем, как упасть и скатиться вниз, вторая из лунатиков успела бросить на меня взгляд, от которого у меня по спине прошлась волна мурашек.
У лунатиков жуткий взгляд — пустой, дикий, остервенелый. Их зрачки расширяются до невозможности, даже при хорошем стопроцентном зрении, но не это так пугает и отторгает, как злоба, которая в них таится. Глубокая, закоренелая злоба, одновременно достаточно тупая, чтобы убивать, не раздумывая.
После перестрелки пара братьев сбежала к ним вниз, осмотреть на предмет нужных вещей, а я даже не стал спускаться вместе с ними. И так было очевидно, что обе мертвы.
Альфа объявил привал, как условились. На вершине холма был хороший обзор и довольно неплохое открытое место, с которого даже отдалённый лесок был виден издалека. Если психи придут этой ночью — а они придут, если не после самого заката, то под утро, изголодавшись по близким жертвам, уж точно, — то дозорные увидят их и пристрелят ещё на расстоянии.
Я обошёл новый "лагерь", безынтересно поспрашивал, кому нужна помощь, так же безынтересно обошёл холм. Так уж вышло, что я был единственным в нашем кругу, у кого было какое-никакое хирургическое образование, и Альфа оценил это по достоинству. Я стал вроде как вторым по значимости после него. Никто не возражал. Не было ни желания, ни сил. Каждый делал, что мог, во имя выживания.
Оставил вещи в общей куче, подошёл к нашему главарю, у которого в последнее время появилась странная привычка — отходить подальше ото всех и задумчиво смотреть вдаль, куда нам предстояло идти. Вот и теперь было так же.
На землю опускались сумерки, сухая трава была красноватой в свете заходящего солнца. Под холмом открывалось поле, по которому мы завтра двинемся в путь, ровно на запад, обходя стороной одинокие деревенские домишки с одичавшими лунатиками внутри.
Альфа стоял у одинокого тонкоствольного деревца, которое неведомым образом пустило здесь корни.
— Как думаешь, Стив, долго так ещё будет? — спросил он, обращаясь ко мне.
— Пока не дойдём до Ричмонда, как ты и говорил. Если там и вправду есть укрепления и нормальная организация власти.
— Я не про то.
Я помедлил.
— Значит, пока кто-нибудь не возьмёт контроль в свои руки и не наладит вопрос везде, а не только в отдельных городах.
— А кто этот контроль возьмёт? Кто будет ответственным за налаживание вопроса?
— Ты меня спрашиваешь?
Альфа обернулся.
— Нет, с деревом разговариваю.
— Я откуда знаю, кто всё это уладит. По крайней мере, вы всё ещё живы и не сошли с ума, а это уже что-то.
— Ну да. Что-то.
Помолчали.
— Стив? — я не ответил, да и не нужно было. - Как ты думаешь, психи правда слышат, как "деревья кричат"?
— Наверное. Это галлюцинации.
— Ясное дело. Но вот почему всё-таки деревья?
— В смысле? 
— Не удивляет тебя, что все, поголовно все лунатики слышат крики, когда рядом дерево?
— Удивляет. Но я не психолог. Я не знаю, с чем это связано. Может, из-за криков они и сходят рано или поздно с ума.
— Ясно, что не психолог. Просто лаконичный гад. — Альфа осклабился, показав ряд желтоватых зубов, вынул из кожаного чехла на поясе большой охотничий нож и стал на ходу играться им. — А может, деревья-то и вправду кричат... А мы просто не слышим, пока не спятим окончательно. Ты как считаешь?
— Что случилось? — прямо спросил я, когда он повторил цикл хождения туда-сюда и остановился передо мной.
— Ничего не случилось, Стив. Случилось всё это дерьмо, из-за которого мы сейчас стоим тут, а не хлещем пиво на диване перед телеком, где "Рейнджеры" гоняют шайбу. Из-за которого мы по ночам засыпать боимся, потому что психи в затылок дышат, и по маленькой отходим только парами. И никто в этом не виноват, а расхлёбывать-то всё равно нам. Понимаешь?
— Да.
— Да нихрена ты не понимаешь. — Лидер выживших вдруг крутанул нож в руке и с неожиданно проявившейся эмоцией раздражения и бессилия на лице расхлябанно махнул свободной рукой. Так обычно машут рукой доведённые до ручки учителя на взбеленившихся детей, которые сколько им ни говори, не понимают самых простых истин. — Доктор... Ты людей лечишь, а не расстреливаешь.
— За время, что происходит этот кошмар, я расстрелял больше, чем вылечил.
— Да неужели? — Альфа критически оглядел меня с ног до головы. Из всех выживших в нашем отряде я в своём жилете с рубашкой и брюках выглядел, пожалуй, чище остальных. Никто ещё в лицо не называл меня "белоручкой", но это не мешало им думать о том, о чём я, в свою очередь, догадывался. С другой стороны, я не был ни мародёром, ни стрелком. Мне, врачу, положено быть чистым, чтобы не заражать остальных. И плевать я хотел, как это для них выглядит со стороны.
Альфа смягчился и опустил взгляд. Странным он был человеком. Спортивным, подтянутым, в потёртых, покрытых слоем грязи, копоти и крови, джинсах, в серой футболке с принтом "Monday morning", с отросшей чёрной бородкой, которая старила его пусть уже не молодое, но и отнюдь не старое лицо. Сейчас ему можно было дать по седым прядям в спутанных волосах лет сорок пять, хотя в реальности ему было тридцать восемь, и я прекрасно это знал. И глаза у него были пронзительные, ввинчивающиеся, как колючая проволока, тёмные. Всем своим видом он напоминал хищную птицу-стервятника. Но не царственностью и гордостью, а кучей грязно-бардовых пятен по всему телу и этой странной оголённой грубостью, которая была видна в его испещрённых шрамами руках и упрямом очерствевшем взгляде.
— Эти твари разорвали мою жену, Стив. Ни кусочка не оставили. А когда принялись за меня, я голыми руками скрутил одной поехавшей суке шею, а второму всадил промеж глаз нож по самый кончик рукояти. Ты себе это можешь представить?
— Могу. Я до сих пор не знаю, что стало с моей женой.
— М-м... Точно. Ты был один, когда тебя высвобождали. — Он помолчал. — Как звали?
— Грэйси. Мы поженились за месяц до того, как всё началось.
— Ясно, ясно...
Молчание.
— Ты хороший человек, Стив, тебе можно сказать, зовут меня Марк по-настоящему. Не хмурься, я знаю, кому доверять. Ты — хороший человек. Хорошие люди тут все. Которые стоят друг за друга, потому что надеятся, что когда-нибудь, когда придёт время, кто-то постоит и за них. Нужна гарантия того, что за тебя вступятся, понимаешь? Тебе ведь оно знакомо? Да ладно, я сам такой. Да... А жаль, что не встретились до всего этого ужаса. Может, сходили бы на футбольный матч вместе, выпили бы пива, поболтали о жизни. Вот ты за какую команду болел раньше? А прикинь, где эти ребята сейчас, а? Бегают по полю и грызут мяч зубами, как собаки, ха-ха... Нет, Стив, доберёмся до Ричмонда, я лично возьмусь за твою Грэйси. Ну, не в том смысле, конечно. Будут ведь наверняка искать всех, кого ещё можно. Девчонку куда-нибудь пристроят. И сына нашей бухгалтерши найдём небось... Если парень не промах — не пропадёт. Кто у тебя ещё в семье там есть?
Я задумался на секунду.
— Двоюродная сестра с мужем. — Странно, что я раньше ни разу не вспомнил о них.
— И их найдём. Хоть не в Ричмонде, хоть в Лас-Вегасе, хоть на Северном полюсе. Сам лично откручу голову каждой твари, которая будет кидаться на людей, пока мы их всех ищем. Выбью себе автомат в руки и вперёд...
— До Ричмонда ещё надо дойти.
— Дойдём. — Черты его лица снова ожесточились, когда он это сказал. — Будь я проклят, если не дойдём.
Небо затянуло серо-голубым. Марк, шатаясь, подошёл к деревцу, усмехнулся.
— Может, природа карает лесорубов?
С этими словами он ловким движением вывернул кисть, развернулся и всадил остриё ножа в тонкий ствол.
Я подскочил на месте.
Крик. Глухой, короткий, громкий.
Я испугался не столько потому, что не ожидал этого. Нет. Паника подкатила, когда я смог до конца осознать, что мне сулит один только факт, что я это услышал.
Единичный крик... Может, показалось. Нет, точно показалось... Я не мог... Может, не всё ещё...
Я обернулся, взглянул на Марка, надеясь, что, может быть, остался незамеченным после своей реакции. Но мой взгляд снова встретился со взглядом стервятника.
Он понял. Я понял. Мы поняли оба.
Страх стиснул меня так, что я не мог шелохнуться. Он тоже стоял неподвижно. Казалось, в напряжённой тишине между нами сейчас промелькнут электрические разряды.
В пустых, стеклянных глазах главаря я за секунду, показавшуюся мне вечностью, увидел отражение всего, что испытал сам, и понял, что я не единственный, кто страдает сейчас. Я увидел в нём всё то, чего не видел раньше. Ужас, сожаление, отчаяние, злобу, ярость, тоску, надрывное раскаяние. Абсолютно всё.
Он не слышал. Но увидел, что слышал я.
Мы оба знали, что это означает. Но в этот раз он медлил.
Словно в замедленной съёмке я наблюдал, как его рука тянется к револьверу, и до сих пор не мог пошевелиться.
Дерево кричало. Надрывно, тонко, скуляще, как собака, в которую всадили дробь. Я слышал это, и кровь стучала у меня в висках. Это было невозможно, но это было.
Марк достал револьвер, проверил единственный патрон, щёлкнул затвором. Медленно поднял руку, всё так же держа натянутой струну зрительного контакта между нами. Я дрогнул и отступил на шаг. Передо мной только что стоял мой друг Марк. Теперь передо мной стоял Альфа. А перед Альфой стоял будущий лунатик.
И всё-таки он колебался.

Стояла удивительная тишина, в которой мои барабанные перепонки разрывало от высокочастотного крика, к которому присоединилось ещё большее многоголосие этой жуткой заунывной какофонии.
Марк нажал на курок.
Выстрел на секунду перекрыл все остальные звуки, которые заполнили шумом мою голову. Я не успел подумать ни о чём. Ни о том, что было, ни о том, что будет.
Мы оба стояли в тишине.
А потом я развернулся и в порыве какого-то животного инстинкта кинулся вниз по склону так быстро, как мог, и как позволяла ткань одежды, навстречу слившимся в унисон нечеловеческим крикам.
Марк промазал.

* * *

— Доктор? Это вы? Слава Богу, мы вас обыскались. У Дина начался жар, я-я понятия не имею, отчего, ведь когда вы в последний раз проверяли его, никакого заражения не... Доктор?..
Я не ответил.
Молодым родителям свойственно совершать глупости. Например, устраивать ночлег в палатке с той стороны холма, где не стоят дозорные.

Деревья перед моими глазами продолжают кричать.

(18.04.18)